Молодой Бояркин - Александр Гордеев
человечества. Он, как капля воды, падает в песок и становится незаметным, но ведь он не
исчезает совсем, он там, в песке, и потом когда-нибудь пригодится. Когда? А тогда, когда
бессмертие: станет общей потребностью человечества, как вселенской категории. Повторяю:
как вселенской категории.
– Но, а нас-то, зачем поднимать? – спросил Санька. – Если они так дико разовьются,
то им проще роботов наштамповать или каких-нибудь искусственников попроще…
– Ты что же, думаешь, с роботами или с какими-то безродными, да чужими жить
приятней, чем с натуральными настоящими людьми? А потом, они же будут чувствовать себя
должниками. Они развились при помощи нас, получили бессмертие. Да ведь это будут наши
потомки, родственники, считай, а кто не хочет, чтобы родители жили дольше? Тогда вообще
будет введен такой закон, что каждый, родившийся однажды на Земле, имеет право жить
вечно. Даже если кто-то умер трехдневным ребенком. Полностью восстановленное
человечество станет огромным, богатым. Вот тогда оно и будет по-настоящему полным
человечеством.
Санька, подходя к озерцу, тоже собирался ополоснуться, но, когда Николай обувался,
наматывая портянки, он автоматически надел рубаху и пошел вместе с ним.
– Трудненько будет нас поднять-то, – размышлял он. – От фараонов хоть мумии
останутся, а от нас и пыли не найдешь. Ничего себе работка!
– Работка! Да они планеты будут с места на место перегонять. А время у них
неограниченно. Над этим будут работать сотнями лет, тысячелетиями. А ты – ничего,
потерпишь. Какая тебе разница, в одном тысячелетии проснуться или в другом. Лучше
проспишься.
– Ну, ничего себе, какая разница! – изумился Санька. – Большая разница… Ты
говоришь, восстановят всех. А если я Гитлера встречу? Что же, я мимо пройду? Я же
обязательно всю сопатку ему расхлещу. Да и любой не удержится. Или что, на того же
Наполеона любоваться будут? Мужики его сразу вилами проткнут.
Николай засмеялся.
– Ну, уж не знаю, – сказал он. – Может быть, некоторых перевоспитают или вообще
восстанавливать не будут. Не нам решать. А в первую очередь, наверное, будут
восстанавливать выдающихся людей. Не потому, что первый сорт, а потому, что они наиболее
сложные и наиболее полно и характерно отражают свою эпоху. Да их и восстановить будет
проще: они же заметнее. Труднее всего будет с серенькими.
– А жениться я там могу? – спросил Санька, хитро сузив глаза и показывая в улыбке
крупные зубы-фасолины. – Чтобы она была младше годиков этак на пятьсот пятьдесят шесть.
Тамарка-то у меня сейчас – это так просто, сам видишь, Ведь моя-то пара, может быть, не
родилась или уже давным-давно умерла. А уж потом-то, когда все люди соберутся, то
несовместимостей характеров, наверное, не будет…
– Вот тут-то я и погорел, – сказал Бояркин. – Никакого восстановления не будет.
– Почему? – испуганно спросил Санька.
– Но ведь невозможно, чтобы во всей человеческой истории нашлась девушка по
твоему вредному характеру. Вот эта-то деталь и разрушает цельность идеи.
Санька захохотал, польщенный таким отзывом о нем – приятно чувствовать себя
уникальным. Они шли в серых от цемента брюках и сапогах и говорили, размахивая руками,
перебивая, толкая друг друга в плечи. Их прогнозы становились уже настолько
фантастичными, что явно были не под силу великому грядущему.
На развилке тропинки, где нужно было расходиться по общежитиям, они
остановились.
– Нет, мне все-таки не верится, – сказал Санька, – утопия какая-то…
– Не верится – и сразу утопия! – возмутился Бояркин. – Ну, хорошо, а вот посмотри:
все на земле началось с солнечной энергии, с возникновения какой-то зеленой палочки. Если
бы кто-нибудь мог видеть эту палочку в самом начале, то он бы наверняка обхохотался над
утверждением, будто это начало великого разумного человечества с Пушкиным, с
Эйнштейном, с Гагариным. Он бы не поверил, но, однако же, этот фантастический путь уже
пройден. Это факт. Так что надо уметь верить и в невероятное. А если посмотреть такие
пропорции: хлорофилл – Эйнштейн; 70 – 90 лет – бессмертие; бессмертие – восстановление.
Какое из них самое абсурдное? Они все немного того… однако, первое-то уже сбылось, а
впереди целая вечность.
– А ты сам-то в это веришь? – спросил Санька.
Бояркин задумался.
– Сейчас, кажется, верю, – ответил он. – В крайнем случае – это лучшая из вер.
– Ну, тогда держи пятак! – сказал Санька, протягивая Бояркину руку.
Все строители вышли в центр села посмотреть на похороны, а потом, должно быть,
сразу в столовую. В общежитии было пусто.
Бояркин неторопливо переоделся в чистое. Поужинать он решил попозже, перед
самым закрытием столовой, чтобы потом меньше ждать темноты и встречи с Дуней. А пока
можно было спокойно почитать.
* * *
Встретившись вечером, Дуня с Бояркиным подошли к чьей-то скамейке недалеко от
дома Осокиных. Николай сел первым, навалившись спиной на штакетник и с удовольствием
расслабляясь.
– Ну, что же ты стоишь? Садись, – сказал он Дуне.
– Нет, я постою, – ответила она.
– Но почему? Садись.
– Нет, не могу. Лавочка слишком холодная.
– Хорошо, сядь мне на колени.
– Ну что ты! – сказала Дуня. – Я ведь тяжелая.
– Тяжелая? А ну-ка мы сейчас проверим! – засмеявшись, сказал Николай и, вскочив,
подхватил ее на руки.
Дуня очень боялась мужских прикосновений, и если думала о них, то сгорала от
стыда. Но, подхваченная руками Николая, она почувствовала не стыд, а какую-то легкость,
невесомость. От этой легкости закружилась голова. Дуня уткнулась в грудь Николая и не
могла различить, чье сердце так сильно бьется – то ли свое, то ли его.
– Тепло? – спросил Николай, усаживая ее на колени.
Дуня пошевелилась, устраиваясь поудобнее, прижалась, чтобы согреться.
– Знаешь, я никому тебя не отдам, – мгновенно забыв о своих великих сегодняшних
идеях, прошептал Бояркин, обожженный ее близостью и этой, уже знакомой ему,
необыкновенной доверчивостью. – Ты только пожелай этого, и я не отдам. Я все сделаю,
чтобы быть вместе. Тебе хорошо?
– Хорошо. Я себя чувствую такой открытой с тобой.
– Но куда хочешь поступать, все-таки скрываешь, – осторожно упрекнул Николай,
потому что не мог подолгу выдерживать обнаженной нежности.
– Что ж, скажу. Я мечтаю поступить в педагогический институт…
– Да? Дуня! Да ведь это здорово! – воскликнул Николай, отстранив ее, чтобы
взглянуть в лицо, и тут же прижал еще крепче. – Ты даже не представляешь, как я могу быть
полезен! И ты молчала! У нас все, все будет хорошо. Я теперь верю. Окончательно верю!
"Разница опыта – это еще не все, – подумал он. – Любовь и общее
