Лео Перуц - Шведский всадник

Он отвел глаза в сторону и тихо промолвил:

- Никто меня не посылал.

- Так! Теперь уже никто не посылал? - презрительно бросил капитан. Ты же только что говорил мне, что ты здесь по поручению господина из дворян, крестника здешнего господина!

- Я солгал, - ответил бродяга и судорожно перевел дыхание.

- Другого я от тебя и не ждал! - проворчал Барон Палачей. - Ты просто хотел враньем спасти свою шею от веревки.

Девушка медленно подошла к бродяге и остановилась перед ним. Он отвернул лицо в сторону, чтобы не глядеть ей в глаза.

- Бедняга, откуда же ты пришел? - ласково спросила она. - У тебя вид человека, который уже давно бродит по дорогам. У тебя такое изможденное лицо. Ты, наверное, сильно голодаешь? Иди-ка скорее на кухню, пусть тебе дадут супу и побольше хлеба. Но сперва скажи мне, правда ли, что Христиан Торнефельд послал тебя? Если да, то где же он и почему не приходит сам?

"Если я ей скажу, она тотчас помчится к нему, - пронеслось в голове у бродяги. - Не дай ей коляски и лошадей - пешком побежит по снегу!"

И ему привиделось смеющееся лицо Торнефельда, сжимающего девушку в объятиях, как он сам хотел бы обнять ее в эту безумную минуту.

Глядя в пол, он через силу выдавил:

- Я не знаю этого господина и ничего о нем не слыхал.

- А я вам что говорил! Какое отношение может иметь такой оборванец к благородному господину! - вновь высказался капитан. - Он наверняка один из людей Ибица, или я недостоин моего честного имени. Эй, парень! - зарычал он на бродягу. - Признавайся, чего тебе было нужно в этом доме и как ты сюда забрался?

Бродяга почувствовал, как у него по лицу покатился холодный пот. Он уже видел перед собою свой смертный час, и все же ни уговоры, ни дыба не смогли бы заставить его сказать правду.

- Я хотел украсть какой-нибудь еды, - сказал он.

- Что ж, виселица получит то, что ей причитается по чести и закону, резюмировал капитан. - Молись Богу, парень, я прикажу тебя повесить!

- Не надо его вешать! - воскликнула девушка. - Он такой несчастный и бедный! У него, наверное, за всю жизнь не бывало хорошего дня.

- Это уж точно! Он выглядит как самый настоящий безбожник и мерзавец, от какого можно ждать любых гнусных делишек! - нахмурив брови, отрезал капитан. - Мадемуазель, я лучше вас знаю, как надо поступать с такой мразью!

- Не надо его казнить! - почти плача, попросила девушка. - Он пока еще не сделал ничего дурного. Он всего лишь беден и голоден. Ради Бога... Ради меня, помилуйте его, господин капитан!

Бродяга был потрясен до глубины души. Ни разу в жизни он не слыхал, чтобы о нем говорили такое. Сколько он себя помнил, его унижал и бил каждый встречный. Ему угрожали палками и виселицей, а дети на улицах кидали в него камнями. Но эта высокородная девочка проявила к нему милосердие... Он не раз смотрел в глаза смерти, но теперь его пронзило новое, ни разу не испытанное им чувство. У него щемило в груди, першило в горле, лицо налилось багрянцем. Он бы чем угодно отблагодарил девушку за спасение жизни, но вот сказать, что на мельнице ее ждет Торнефельд, он не мог.

- Барышня знает, что я ничего не желаю более ревностно, как услужить ей, - сказал Барон Палачей с улыбкой, за которой пытался скрыть досаду. Конечно, от этого парня хорошего не дождешься, но, раз барышня настаивает, я обязан подчиниться. Эй ты, висельник, тем, что ты избежал петли, ты обязан милосердию госпожи!

Со двора донесся жалобный собачий вой.

- О, я так признательна господину капитану, я никогда вас не забуду! торопливо сказала девушка. - Но слышите - во дворе воет Ясон! Он тоскует, потому что наверняка уже догадался, что его с Дианой уведут со двора. Я должна попрощаться с моими любимыми друзьями.

С этими словами она выскочила из комнаты и сбежала вниз по лестнице. Барон Палачей хмуро последовал за ней, но в дверях остановился и еще раз посмотрел на бродягу.

- Я готов сожрать свиную щетину с солью и перцем, если этот молодчик не из банды Ибица! - со злостью обронил он. - Вот что, оборванец, от петли тебя отпросили, но уж палок-то ты у меня отведаешь. Взять его и разрисовать ему шкуру! Двадцать пять горячих! А потом пусть бежит к своему атаману и сообщит ему, что ловушка захлопнулась и завтра я приду с огнем и мечом и устрою веселую охоту в их лисьих угодьях!

* * *

Бродяга стоял во дворе, лицом к ограде. Два драгуна держали его за руки, а третий полосовал ему голую спину толстым прутом. В то время как все новые удары обжигали его лопатки, в сотне шагов от него бедная хозяйка дома прощалась со своими любимцами. Одной рукой она обняла лошадь, а другой гладила собаку, которая, жалобно скуля и взлаивая, прыгала ей на грудь.

- Прощай, моя Диана! - с печалью и нежностью говорила девушка. - Я всегда любила тебя. Храни тебя Бог, мой Ясон! Как жаль, что нам приходится расстаться!

А бородач молча сидел в санях, бил кулаком о кулак и злился. Прощание казалось ему слишком долгим.

Бродяга не мог видеть трогательной сцены расставания, но отчетливо слышал взлаивание собаки и ржание лошади. Прут зловеще свистел в воздухе, но бродяга никак не реагировал на удары.

- Бейте, бейте! - шипел он сквозь сжатые зубы. - Я не благородных кровей, но я зато никогда не был подлым вымогателем! Бейте! Бейте, черт с вами! Я - низкого звания, но я не отбираю у несчастных девушек ни коней, ни собак, ни колясок! Бейте! Что там ваши дворянские молодчики - этот бородач, что сбежал от шпаги капитана, или Торнефельд, который хочет на войну, но боится застудить пальчики, - куда им до меня! Лупите, сволочи! Я из другой породы, но мог бы вас всех поучить и чести, и благородству!

И туг в его воспаленном мозгу родилась невероятная мысль: ему показалось, что он не бродяга и вор, а прирожденный дворянин, которого честь обязывала вернуться и навести порядок в этом поместье, разобраться со слугами и двором, ибо все это будет принадлежать ему: и девушка, и дом, и двор, и поля. Все это должно было перейти к нему в собственность... "Слишком долго сидел я за столом нищих! - твердил он про себя. - Теперь я хочу сидеть за господским столом!" Эта рожденная от жгучей боли и леденящей стужи мысль преобразила его, и последние удары палки жгли уже не тело, а душу. Жгли огнем гнева.

Драгун отшвырнул окровавленный прут в снег, и бродяга понял, что экзекуция закончилась. Второй драгун накинул на него рубаху с курткой и дал глотнуть водки из своей фляжки.

- А теперь убирайся! - сказал он. - А то как бы тебя опять не увидел наш капитан.

Они было подхватили его под руки, чтобы довести до ворот, но бродяга вырвался и самостоятельно, хотя и немного покачиваясь, побрел прочь по снегу.

У самой ограды он обернулся и еще раз посмотрел на девушку, дом, двор и торчавшую из снега опрокинутую борону. Он охватил все это одним взглядом, предчувствуя, что когда-нибудь все это будет принадлежать ему. Потом бродяга пошел дальше и уже не оглядывался. Ветер хлестал его по лицу, снег скрипел под ногами. А росшие вдоль дороги каштаны клонили под тяжестью снега свои ветви, словно приветствуя уходящего человека - своего будущего хозяина.

* * *

Когда деревня с ее собачьим лаем и скулящими звуками кабацкой волынки осталась далеко позади, а впереди зазмеилась ведущая к мельнице дорога, он попытался выработать для себя какой-нибудь определенный план действий. Мысли путались у него в мозгу - он знал только, что сейчас он избит и унижен, но когда-нибудь непременно преобразится и появится здесь в облике дворянина со шпагой, перьями на шляпе и кучей денег в каждом кармане. Он решил нарушить данное мертвому мельнику слово и не ходить в епископский ад. "Нет уж, туда мне еще рановато! - твердил он себе, пробиваясь сквозь сугробы. - Сделка, говорите? Да ни одна сделка недействительна, пока за нее не распили кружку водки. На водку-то проклятый мертвяк поскупился, вот и пускай пеняет на себя. Драгун, что держал меня во время порки, и тот не пожалел водки! Спасибо тебе, брат солдат! Когда я вернусь и найду тебя, ты будешь пить за мое здоровье, сколько пожелаешь! Я не пожалею для тебя водки. Да, брат, эта сделка состоится!"

Идти в ад - в имение епископа? На хлеб и воду? Нет, теперь все это не для него. Теперь он хотел вернуться в мир и еще раз сразиться с теми силами, что преследовали его всю жизнь. Его манила большая игра, он хотел еще раз бросить кости. Ему, неудачливому вору, которому ни разу в жизни не удалось выманить у какого-нибудь скупого крестьянина сытный обед, теперь казалось, что он может добыть себе все богатства мира.

Но сначала он должен заполучить грамоту, которая одна лишь и придает такое огромное значение Торнефельду. С этим заветным куском пергамента он сможет легко завоевать свое счастье. А что до Торнефельда, то пусть он без грамоты попытает удачи в шведском войске.

В шведском войске? Нет, Торнефельд не должен попасть туда! И, уж конечно, не должен вернуться домой на коне и в шляпе с перьями! Она любила его, она хранит ему верность. Что ж, значит, он должен исчезнуть навеки.