Леонид Енгибаров - Последний раунд

— Весна, весна, — раскаркалась старая ворона — ну что вы все зачирикали! Все равно все состаритесь, и перья выпадут рано или поздно. Как будто осень не придет, и зимы не будет.

— Гм… — хмыкнула старая лошадь и посмотрела на ворону, хотела было сказать, что весна — это зеленые луга, любовь…

Но ее огрели кнутом: когда ты в оглоблях, то не философствуй. И она пошла дальше. А ворона взмахнула крыльями и опустилась на дорогу к еще теплому завтраку.

Кошка с полосатым хвостом сказала Великой Богине: «Пожалуйста, очень прошу, Великая Богиня, ты можешь все, сделай меня женщиной! Мне так этого хочется!». И Великая Богиня сказала: «Сделать это не трудно, трудно любить, а женщина, если она не умеет любить, перестает быть женщиной».

— «Я буду, буду любить!» — поклялась кошка с полосатым хвостом.

«Ладно! — сказала Великая Богиня. — Раз! Два! Три!».

И кошка превратилась в женщину. Она полюбила. Он был красивый и высокий, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца. Он тоже полюбил кошку. Но когда он хотел ее поцеловать, случилось несчастье. В углу промелькнула мышь! И кошка забыла, что она уже не кошка, бросилась на мышь и… опять стала обыкновенной кошкой с полосатым хвостом.

А он? Что мог сделать он? Он ушел. Он был высокий и красивый, и у него были светлые волосы, потому что он был такой высокий, что головой касался солнца. Долго плакала кошка, но Великая Богиня была неумолима. Она ведь сама была женщина.

МУКИ ТВОРЧЕСТВА

Ничего не выходило. Срочно нужна была юмореска, новелла или что-то в этом духе. Дал себе слово написать и…

В голове ничего такого, чтобы потом можно было сказать: «Ну как, старики, годится?».

…Так про что же, а? Может, про цирк?

«Выходит клоун и обращается к зрителям: «Сейчас, дорогие друзья, для вас совершенно новая шутка!». А в это время тигры начинают есть своего дрессировщика».

Нет, за это редактор меня самого съест. А может, что-то сатирическое? Дело, например, происходит в оранжерее… Начать так: «Как хороши, как свежи были розы… и вдруг кто-то вбегает и кричит:

«Господа, к нам едет ревизор!»… Нет, кажется, это где-то, у кого-то было.

И вдруг вбегает ко мне старый друг и кричит: «Есть идея!».

— Какая?!

— Сколько месяцев мы не были дома?

— Восемь.

Я внимательно посмотрел на него и все понял. Взял чистый лист: «Дорогая мама, здравствуй, прости, что так давно не писал…»

Короткие новеллы сейчас в моде. Я и написал свое первое произведение — короткую новеллу.

Такую:

«ВСТРЕЧА»

«В это раннее утро она бежала к нему навстречу раскинув руки.

Она обняла его и сказала: «Ты мой!».

Над ними цвело солнце».

Я отнес свое произведение в редакцию молодежного журнала «Прыть». Редактор — с бородой, в очках, лет двадцати, долго и внимательно читал мою миниатюру.

— «Ну что, старикашечка, неплохо. «Встреча» — это здорово! Просто какая-то повестуха. Но ты понимаешь, старичок, сейчас так не пишут. Сейчас пишут коротко, сжато, как… хм, как… ну, в общем, ты понял. Отсекай все лишнее, не жалей себя.

Только главное. И давай, приходи, старичок».

Я пошел домой и стал отсекать. «Начнем», — сказал я себе.

«ВСТРЕЧА»

«В это раннее утро».

Стоп. Что значит «раннее», что — утро бывает позднее? Долой!

— «Она бежала к нему навстречу, раскинув руки».

Стоп. Что значит «к нему»? А к кому же еще, ясно и так. Потом «раскинув руки». Как будто можно на бегу раскинуть еще что-нибудь. Вычеркиваем. Дальше. «Ты мой!» Не могла же она сказать: «Он мой!». А если выбрасываем «ты», то причем здесь «мой»? Кого или что мыть? «Над ними» — нет, мне это нравится! Будто можно, чтобы солнце цвело «под ними». На утро я принес редактору следующее:

«ВСТРЕЧА» «В это утро она бежала. Она обняла его. Цвело солнце».

— «Дед, неплохо. И название есть, — сказал редактор. — Но есть длинноты, украшения.

Понимаешь, цвести могут одуванчики, кактусы, орхидеи, лопухи, а тут солнце! Старайся меньше объяснять, доверяй нашему читателю, старичуля».

Я снова взялся за перо. Ничего не объяснять, что он, дурак, читатель наш, старички-то наши? Вот как:

«ВСТРЕЧА»

«Утро. Она бежала».

Потом я подумал: «она бежала», а он что, стоял, что ли? Коротко. Сильно. Ничего лишнего.

«ВСТРЕЧА»

«Утро».

А? А может так: «Утро» или «УТ». Нет, нужно «у». Я принес редактору рукопись и положил на стол:

«ВСТРЕЧА»

— Дедусь, ты знаешь, это звучит. Но много, много! «У» — это и первый лепет дитя, «У» — и утро страны, «У» — и гудок паровоза, и угроза агрессора — «У». Давай, работай, дедуля.

Я заплакал и пошел домой сокращать «У».

Есть один художник, который нарисовал меня. И теперь я живу. Нарисованный. И там и тут. На бумаге и здесь, где-то между осенью и зимой. И где я настоящий? Я заметил, что не все у меня хорошо получается правой рукой, раньше я думал это потому, что я левша, но теперь я вижу, тебе не удалась на рисунке моя правая рука. Вот в чем дело. И еще я стал тоньше чувствовать, меньше грубить, в этом виноваты твои тонкие линии. Я живой или нарисованный?.. Я, твой нарисованный, — живой. И даже смешно, не знаю, как сказать: ты меня нарисовала или нарисовал. Потому что ты художник, значит, ты нарисовал, но ты женщина, и без тебя я не живой, мертвый, как нарисованный. Очень прошу, пожалуйста, подправь мою правую руку.

Это случилось, когда расклеенные по городу объявления с приглашением на работу на вокзал приобрели цвет сентябрьских кленовых листьев. Посудите сами: кто в наше время, время всяческих незаконченных образований, пойдет на разгрузку вагонов? Смешно. И вагоны простаивали. Ранним утром в кабинет председателя горисполкома вошли двое. Один был известный в городе художественный руководитель местного драмтеатра, второй был неизвестный молодой человек с известной физиономией.

— Мефистофелев, драматург, — представился молодой.

— Мы вот по какому вопросу, Иван Павлович, — обратился режиссер к председателю, — Сербан Урзульевич Мефистофелев, наш драматург, предложил любопытную вещицу. В городе нехватка рабочей силы, вагоны простаивают, и Мефистофелев написал пьеску, хе-хе, — «Эй ты, грузчик!». Очень современная темка.

— Ну, играйте, мы посмотрим, — любезно заулыбался Иван Павлович. Мефистофелев явно производил впечатление своей бородкой. — Мы поддержим.

— Но тут идейка, Иван Павлович, реализм и только реализм, мы хотим и сыграть и разгрузить — так сказать, метод прямого реализма. Сыграть спектакль прямо на вокзале. Представляете, — глаза режиссера заблестели по-мефистофелевски, — зрители располагаются на двух перронах. Соорудить места не трудно, в 7 часов после третьего гудка начинается спектакль. Оркестр, расположившийся в комнате «Матери и ребенка», начинает увертюру: «Как родная меня мать…». Освещение вокзала отличное, диспетчер дает зеленый свет, и на первый путь прибывает один из ваших неразгруженных составов, его ведет нар. арт. СССР Р. Дыхалов. На вагонах расположились действующие лица.

— Пьеса остросюжетная, производственная, — сверкнув глазами, вставляет Мефистофелев.

— Да, — разгорается режиссер, — начинается разгрузка. Артисты театра с песней композитора Слабоухова на мои слова — Мефистофелев, к пианино! — Режиссер закатил глаза, и по кабинету разлилась задушевная:

Дрова, дрова, дрова,Были и вы леса,И вот на бревне, смотри,Наши слова любви.

Разгружают вагон. Плывут бревна. Конфликт назревает, когда передовая грузчица — Катя, арт. Дубовых, влюбляется в прогульщика Сеньку, арт. Трезвых. На фоне разгрузки идет сцена около пивного ларька на перроне, где Сенька «распивает на троих».

— Ну это вы… — нахмурился Иван Павлович.

— Но в третьем действии, когда разгрузка подходит к концу, Сенька становится ударником, — вкрадчиво вставляет Мефистофелев.

— Да, да, — режиссер долго еще рисует совершенно необычные постановочные эффекты в спектакле «Эй ты, грузчик!».

Спектакль должен заканчиваться свадьбой Кати и Сеньки уже на пустых платформах состава. В 22 ч. 30 мин. молодоженов провожают в свадебное путешествие, они садятся в Московский экспресс, настоящий (артисты Дубовых и Трезвых едут до первой станции, оттуда возвращаются на машине). Финал. — А артисты, того… не устанут? — спросил Иван Павлович.

— Что вы! — прищурил глаза Мефистофелев, — артист в образе, он играет грузчика. Метод прямого реализма, абсолютно современно.

Иван Павлович вспомнил про неразгруженные составы и, вздохнув, сказал: «Добро!».

…На банкете в привокзальном ресторане уставшие, но счастливые артисты целовались с режиссером и качали Мефистофелева, который легко взлетал в воздух и иногда парил прямо по-настоящему.