Иван Лазутин - Черные лебеди
Орлов не писал никому. Канул как в воду. Это озадачило друзей. Луиза не находила себе места. «Неужели что-то случилось? Неужели?..» Тысяча самых тревожных «неужели» проносилась в ее голове.
В июне 1955 года вызвали в комендатуру Туборского, Ивановича, Веригина и Валдайского. Луизу не вызвали. Но вместе с друзьями она тоже пошла в комендатуру и долго ждала на улице, пока они не вышли.
Все четверо были амнистированы. Всем разрешалось проживать в любом городе страны, даже в Москве. Все четверо в этот же день получили паспорта.
Проводы друзей для Луизы были невеселыми. Она оставалась одна. Друзья считали ее задержку случайной нелепостью, временным недоразумением. Им было как-то неловко перед Луизой. Они стояли на палубе парохода и, стараясь через силу улыбаться, подбадривали ее:
— Ты нас обгонишь…
— Завтра вызовут и тебя…
— Упаковывай вещи…
— Не забудь адрес: Москва, Главпочтамт, до востребования. Там будут ждать тебя письма.
Луиза стояла на пирсе. Скрипели промасленные канаты старой баржи, лениво покачивающейся на волнах. Вода в Енисее была серая, грязная…
Взгляд Луизы скользнул по крутому обрыву, на котором росли три сосны. За шесть лет ссылки она трижды поднималась на этот обрыв, но так и не решилась сделать два решительных шага вперед. Долго она смотрела на три коряжистые сосны. А пароход тем временем становился все меньше и меньше. Людей на палубе было уже не различить. Потом пароход скрылся из виду. И снова взгляд Луизы упал на крутой обрыв, на три сосны. «Нет! Теперь я не поднимусь на этот берег! Я буду жить! Но прошу тебя: пожалей хоть ты меня, Енисей!» Больше крепиться она не могла. Из груди хлынули рыдания.
…Вернувшись в свою комнату, Луиза сняла со стены гитару, оставленную Орловым. Зачем-то долго рассматривала ее струны. Потом поймала себя на мысли: «Уж не с ума ли схожу?» Ей стало страшно. Она положила гитару. Полезла в тумбочку. Год целый, после отъезда Орлова, там стояла бутылка водки. Она осталась случайно. В спешке проводов Орлов о ней просто забыл. Обнаружив в тумбочке забытую бутылку, Луиза решила: «Разопьем ее вместе, в Москве». Но теперь откупорила бутылку и наполнила граненый стакан до краев. Выпила до дна. Потом, обняв гитару, долго перебирала басовые струны. Как уснула — не помнила…
На следующий день ее вызвали в комендатуру. Все, что было дальше, воспринимала словно сон. Выдали паспорт, деньги… Потом пароход, поезд «Владивосток — Москва»… Боже мой, неужели после семнадцати лет она снова вступит на московскую землю, пройдет по улицам столицы, снова пересечет Тишинскую площадь и войдет под арку большого серого дома, поднимется по крутым ступеням на шестой этаж и нажмет на кнопку звонка… Там теперь живут чужие люди. Нет мужа… нет сына… Но ведь есть Орлов! Он должен быть в Москве. Он полностью реабилитирован. Ему должны вернуть все его гражданские права. «Но неужели с ним что-нибудь случилось?»
…Московский перрон. Носильщики настойчиво предлагали своим услуги. Но к чему Луизе был носильщик, когда вся поклажа ушла в один небольшой чемодан. Слезы радости и тревоги стояли в глазах. Слезы от воспоминания о прошлых разлуках и от ожидания новых встреч.
…Через Мосгорсправку Луиза выяснила телефон Орлова. Но его в Москве не было. Женский голос ответил: «Он отдыхает на юге. Приедет не раньше, чем через месяц».
Московская квартира, где раньше жила Луиза, была занята семьей военного. Луиза остановилась у своей дальней родственницы в Александрове. Нужно было работать. Начальник почты в Александрове оказался хорошим человеком. Он не испугался, что Луиза как член семьи изменника Родины семнадцать лет была в изгнании, принял ее на работу почтальоном.
Каждое Воскресенье Луиза приезжала в Москву и на всякий случай звонила Орлову. Но он все еще был на юге. Томясь в ожидании предстоящей встречи, Луиза узнала адрес Орлова. Ей хотелось взглянуть на дом, на окна квартиры, где он живет, хоть минуту постоять на лестничной площадке перед его дверью.
Вот и Песчаная улица. Серый семиэтажный дом. Луиза поднимается на четвертый этаж. На лестничной площадке тишина. Высокая дверь обита коричневым дерматином. На двери медная табличка: В. А. Орлов.
Заслышав за соседней дверью чьи-то шаги, Луиза поспешно сбежала вниз. На ящике из-под продуктов сидела пожилая лифтерша. Луиза обратилась к ней с вопросом:
— Скажите, пожалуйста, как я могу увидеть кого-нибудь из Орловых?
Лифтерша подняла на нее вопросительный взгляд:
— Это из сто шестьдесят пятой квартиры?
— Да.
— Адмирал на курорте.
— А жена?
Лифтерша снова смерила Луизу с ног до головы:
— Какая жена, он один.
Больше Луиза ни о чем не стала расспрашивать и вышла из подъезда.
В этот же день она разыскала Валдайского. Он рассказал ей о том, что Орлов восстановлен в партии, что ему вернули его звание вице-адмирала, что живет он теперь в отдельной трехкомнатной квартире на Песчаной улице и в отставку ушел с приличной пенсией. Обо всем этом Луизе было радостно слышать.
Через неделю приехал Орлов. Об этом сообщил по телефону женский голос.
«Наверно, домработница», — подумала Луиза и поехала на Песчаную улицу.
…Это было утром. А вечером Луиза сидела в маленькой комнатенке Валдайского. Сидела униженная, оскорбленная, пристыженная…
Подняв заплаканное лицо, она долго смотрела в одну точку. Ей виделся высокий обрыв над Енисеем, угрюмые волны внизу. «Почему я тогда не решилась?» А перед глазами уже не обрыв и три сосны на нем, а пухлая дерматиновая дверь, медная табличка: В. А. Орлов. Она нерешительно нажимает на кнопку звонка. За дверью твердые шаги. Лязгнула защелка замка, дверь пошла в глубину квартиры. И он… Боже мой, как он поздоровел и как похорошел! Она не могла даже представить его таким. Он стоит, смотрит и молчит. На лице нерешительность и смятение. Сердце в ее груди стучит так, что вот-вот подступит к горлу и задушит. А из глубины квартиры доносится звонкий женский голос:
— Кто там, Вовик?
Орлов кашляет в кулак, виновато переступает с ноги на ногу:
— Я прошу вас… Позвоните мне, пожалуйста, по телефону… завтра утром… Сейчас я очень занят. Простите меня.
Тяжелая, обитая дерматином дверь глухо и тяжело закрывается…
Когда Валдайский рассказал обо всем Веригину, тот задохнулся от негодования.
— Успокойся, Саша, — уговаривал Валдайский. — Все это жизнь. Ростки хамства я иногда наблюдал у Орлова еще там, в Енисейске.
— Подлец! — сказал Веригин, разминая дрожащими пальцами папиросу.
— Почему подлец? — вступила в разговор переставшая наконец плакать Луиза. — Он ничем мне не обязан. Друзьями мы были в беде.
— Но все же этого я никак не ожидал даже от Орлова, — с грустью произнес Валдайский. — Ведь если б не ты, он погиб бы. Страшно! Страшно за человека…
Луиза глядела в одну точку и опять, казалось, ничего не слышала. Точно обращаясь к кому-то третьему, незримому, сказала:
— Я пришла к нему как к другу! Он мог бы принять меня и при этой женщине. Она и не почувствовала бы, что мы когда-то были больше, чем друзья.
— У Орлова какая-то большая рука в Министерстве обороны. За него кто-то очень побеспокоился. И это вскружило ему голову. Адмиральская пенсия, трехкомнатная квартира в новом доме, один из лучших курортов на юге! Где уж тут не забыть нас, сермяжную братию, — вздохнул Валдайский. — Гусь свинье не товарищ.
Веригин строго посмотрел на Валдайского:
— Кто свинья, а кто гуси?
— Судите сами, — развел руками Валдайский.
Веригин встал:
— Первую проверку на прочность Орлов не выдержал. Завтра я сделаю ему вторую, — подошел к Луизе, положил ей на плечо руку: — А ты, Луиза, не вешай голову. У тебя есть друзья, — с веселой улыбкой посмотрел на Валдайского: — Пока самый недосягаемый и счастливый среди нас — ты. Что тебе: ты поэт! Ты стоишь над адмиралами, премьерами и королями!
Луиза улыбнулась с грустной благодарностью:
— Спасибо, Александр Николаевич.
V
Веригин долго смотрел на медную дощечку с надписью: В. А. Орлов. И вдруг вспомнился Орлов не московский, а енисейский. Маленькая комната барачного типа. Железная печка, которая всегда дымила. На стене — старая гитара. У окна — расшатанный стол, покрытый облупленной клеенкой, рядом со столом — фанерная тумбочка и две колченогие табуретки. На спинке железной койки — застиранное полотенце.
Веригин нажал на кнопку звонка. Дверь открыли не сразу. Чей-то звонкий женский голос спросил: «Кто?» Веригин назвал свою фамилию. За дверью затихло. Потом послышались мужские шаги. Дверь открыл Орлов. Он был в легкой ночной пижаме и в теплых домашних тапочках. Орлов был совсем не таким, каким Веригин знал его в Енисейске. Розовый, промытый, лоснящийся… Седина его не старила, а как-то по-особенному красила, облагораживала.
