Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

— Пять миллионов, — сказал Руперт, не отворачиваясь от окна.

— Боже мой! — в восторге воскликнул я. — Это миллиона на полтора больше, чем Фредди надеялся в лучшем случае получить. Вот здорово!

— Что скажет Брайан Бонни? — с тревогой спросила Джо.

— Брайан Бонни этого не узнает.

— Ну, уж он-то узнает, — капризным тоном заметила Джо. — Он все узнает.

— Пусть. Сделать он ничего не сможет, — пожал плечами Руперт. — Соглашение достигнуто. Мне осталось подписать его в Пекине и условиться о порядке выплаты.

— И мы можем ехать домой? — с надеждой спросила Джо.

— Пока еще нет.

— Но ты же сказал, что все кончено?

— Да, но раз уж нас занесло в такую даль, обидно сразу возвращаться.

— Ты это говорил и в России, — чуть не заплакала от досады Джо. — Честное слово, я этого больше не вынесу. Поедем домой!

— Вот увидишь, ты скоро поправишься, — пытался он ее подбодрить.

— Нет, я совершенно измучилась. У меня все тело ноет.

— Еще час назад ты бегала под дождем.

— Негодяй! — закричала она и бросилась в ванную комнату, чтобы выплакаться.

— Зачем вы ее злите? — сердито спросил я Руперта.

— Сам не знаю, — сокрушенно ответил он.

Он пошел за Джо, и они кое-как помирились. Мы опоздали к обеду, за которым все четверо дулись друг на друга. Английская выдержка Бонни сильно поизносилась за это время, а от выдержки Руперта давно не осталось и следа, словно окружавшие нас чужие люди, обычаи и говор содрали с нас не слишком надежную защитную оболочку.

█

В два часа ночи Руперт снова позвонил мне по телефону и попросил зайти к ним в номер.

— Дело срочное, Джек, — сказал он. — Пожалуйста, придите немедленно.

Я подумал, что Джо стало плохо, и побежал к ним сломя голову, но когда я открыл дверь номера, они оба сидели в халатах перед электрическим вентилятором.

— Джек, — обратился ко мне Руперт, — мы вылетаем в шесть утра. Только что звонила мадам Ван, она достала билеты.

— Я не полечу, — упрямо произнесла Джо, и по ее тону я понял, что она повторяет это уже не в первый раз. — Ни за что не полечу на китайском самолете.

— А куда вы так торопитесь? — спросил я.

— Надо в Пекине поскорее подписать соглашение. Я не хочу, чтобы они передумали, и не хочу, чтобы Бонни успел вмешаться. Вы мне нужны как свидетель: лучше обойтись без посольства.

— Никуда я на китайском самолете не полечу, — ныла Джо.

— Почему? Это удобнее и быстрее. В конце концов, в Пекин мы же прилетели на самолете.

— Но в Китае я летать не буду, — монотонно твердила она. — Во всяком случае, вдвоем с тобой. Хватит того, что мы оба здесь. Пусть погибнет один из нас, но не оба вместе.

— Но я не могу ждать.

— Почему ты мне раньше не сказал?

— Я не знал, достанем ли мы билеты. Зачем было зря тебя волновать?

Джо откинулась на спинку кресла, подставляя лицо теплой струе воздуха из вентилятора.

— Ты лети, а я поеду поездом, — сказала она.

Она так и не уступила. Руперту пришлось позвонить мадам Ван и сообщить ей, что Джо предпочитает ехать по железной дороге. Я вернулся в свой номер и лег спать. В пять часов утра официант принес мне завтрак, я выставил чемодан за дверь и пошел к Руперту. Джо продолжала упрямиться, но ее согласилась сопровождать Ван. Они должны были выехать вечерним поездом через Нанкин и прибыть в Пекин через сутки.

Руперта это устраивало, а если и нет, то он не подавал виду, так ему не терпелось поскорее подписать соглашение. Когда мы прощались, Джо стояла у двери бледная, какая-то потерянная; я чуть было не вызвался остаться с ней, но по глупости этого не сделал.

— Не огорчайся, детка, — ласково сказал ей Руперт. — К твоему приезду я покончу с делами, и мы будем все время вместе.

Джо промолчала. Она чувствовала себя глубоко несчастной, и вид у нее был такой безнадежный, что меня это даже встревожило. Если бы Руперт был повнимательнее, он бы понял, что ее нельзя оставлять одну. Она стояла в мрачном, злом раздумье, едва удерживаясь от очередной вспышки; в ней, видимо, поднималось отчаяние, и, так же, как Руперта, оно могло толкнуть ее на опрометчивый шаг. Но Руперт был беспощаден только к себе, а то, что она совершила по дороге в Пекин, было настолько безжалостно и к ней самой, и к нему, что могло разрушить даже самый счастливый брак.

Мы подписали соглашение в три часа дня; принимая во внимание размеры документа, а также то, что он был на двух языках — на китайском и на английском, — мы хорошо поработали.

Теперь, когда у Руперта сложилось свое, собственное мнение о Китае, он неизбежно должен был сделать из этого какие-то практические выводы. Собственно, он и начал их делать со свойственной ему решимостью, но тут ему помешала Джо.

Стоило нам вылететь из Шанхая, как Руперт и думать перестал о Бонни, но тот волей-неволей вынужден был следовать за ним. Бонни выехал тем же поездом, что и Джо; у него было свое купе, у Джо и Ван — свое.

— Руперт меня обманул. Это некрасиво, — пошутил он, когда Джо зашла к нему в купе. — Вам надо было меня предупредить.

Бонни делал хорошую мину при плохой игре.

— А вам не надо было с самого начала гладить его против шерсти, — ответила Джо.

— Зато теперь он гладит против шерсти меня.

Джо только пожала плечами: пусть дерутся. Но почему они так не любят друг друга?

Все утро она дремала у себя в купе, прихлебывая горячий чай, который ей подевали проводники, расхаживавшие по коридорам в поисках недобитых мух. Когда бы она ни выглянула в окно, она видела крестьян, которые трудились на облитой зноем влажной китайской земле. А поезд все бежал и бежал мимо сорговых, рисовых и хлопковых полей, мимо крохотных холмиков — неприкосновенных могил предков. В полях не видно было ни машин, ни тракторов. Все было здесь чужое; только когда поезд проносился по стальному мосту или вдруг останавливался в каком-нибудь большом городе, окруженном черной каймой фабрик, перед глазами возникало что-то знакомое, но все-таки сохранявшее восточный облик.

— Вы что-то замечтались, — заметил Бонни.

Они обедали у него в купе, чтобы избежать общества Ван; стук колес, заполнявший тесное отделение вагона, казалось, отгораживал их от всего мира, и Джо не очень удивилась, когда Бонни вспомнил, что он мужчина, и стал настойчиво за ней ухаживать.

— Послушайте, Брайан, вы, кажется, забываетесь, — оттолкнула она его руку и дружески похлопала его по колену — самый расхолаживающий жест, какой она могла придумать. Это подействовало.

— Джо, мы ведь с вами сейчас совсем одни, как на необитаемом острове, — вздохнул Бонни.

— А что скажет ваша жена? — спросила Джо, задав вопрос, который всегда задает женщина в порядке самозащиты.

— У жен своя интимная жизнь, вы это, наверно, знаете по себе, — рассмеялся Бонни.

— Что правда, то правда, — согласилась Джо.

Она с обидой подумала, что Руперт напрасно оставил ее наедине с Бонни в поезде: если что-нибудь случится, сам, дурак, будет виноват.

Но еще ничего не случилось.

После обеда она прилегла и тщетно пыталась уснуть. — вагон трясся и громыхал, а когда он останавливался, в душное купе врывались голоса китайцев. Потом поезд, немилосердно раскачиваясь, несся дальше, сквозь тропические ливни, сквозь тучи пыли, через шумные потоки и снова резко тормозил. Путешествие казалось ей бесконечным: она никак не могла освоиться с мыслью, что едет совсем одна, без Руперта, по этой чужой и далекой стране с ее непонятными людьми. Слезы выступили у нее на глазах, и она откинулась на подушку, прикрыв лицо книгой, которую читала: это были «Мандарины» Симоны де Бовуар; роман дала ей в дорогу Пегги, заявив, что он очень подходит для долгой поездки — толстый, и в нем бушуют страсти.

Вечером, сидя напротив Бонни, она чувствовала себя лучше, но мысль, что ей предстоит провести целую ночь в одиночестве, была невыносимой. И, когда Бонни два часа спустя положил ей руку на грудь, она больше не сопротивлялась; она чувствовала, как злость на Руперта то закипает в ней, то ослабевает, потом злость вдруг исчезла, и тогда Джо только удивилась, почему она не отталкивает горячих рук Бонни.

— Не смейте! — воскликнула она.

Бонни не обратил на это внимания. На минуту ей показалось, что она взволнованно, исступленно смотрит на себя, на свою жизнь со стороны, ждет какой-то вспышки, прозрения; тело подсказывало ей, что она может его найти в мгновенном приступе страсти, пусть хотя бы случайной.

— Боже мой! — воскликнула она, когда Бонни одержал, наконец, победу.

Но едва только минутный порыв миновал, Джо почувствовала, как рухнули моральные устои, которые поддерживали ее всю жизнь. Снова и снова обвиняя во всем Руперта, она тихонько проплакала остаток ночи на своей верхней полке, над головой Ван; в суеверном страхе она твердила себе, что теперь непременно случится что-то с ее детьми — ведь она нарушила обеты, которые дали им жизнь и хранили их до сих пор.