Оливер Голдсмит - Векфильдский Священник
Все это, впрочем, мы могли бы снести, но тут, на беду нашу, подоспела цыганка: вот когда мы взвились под самые облака! Едва только появилась эта смуглая сивилла, как девицы мои обе прибежали ко мне просить по шиллингу на гаданье. Сказать по правде, мне наскучило быть всегда благоразумным, и на этот раз я не в силах был отказать им - я так любил видеть радость на их личиках! Я дал каждой по шиллингу; ради чести семьи, однако, я должен заметить, что у девиц при себе всегда были деньги, ибо жена моя щедро оделила каждую монетой достоинством в одну гинею, которую, впрочем, строго-настрого заказала разменивать. Когда они после довольно длительного совещания у гадалки наконец с ней расстались, я понял по их лицам, что нас ожидают великие удачи.
- Ну, девочки, как же ваши дела? Что, Ливви, довольна ли ты тем, что гадалка наговорила тебе на твою денежку?
- Право, батюшка, - отвечала дочка, - она, должно быть, в сговоре с нечистой сплои, потому что она прямо так и объявила, что не пройдет и года, как я выйду замуж за помещика!
- А у тебя как дела, Софья? - обратился я к младшей. - Кто твой суженый?
- Ко мне, батюшка, - отвечала она, - как только сестрица выйдет за своего помещика, присватается настоящий лорд.
- Как? - вскричал я, - Только и всего - за целых два шиллинга? Помещик да лорд - за свои два шиллинга? Глупенькие, да я бы за полцены посулил одной из вас принца, а другой набоба!
Любопытство их, впрочем, имело последствия самые серьезные; отныне нам уже стало казаться, что звезды уготовили для нас судьбу совершенно исключительную, и мы уже предвкушали будущее свое великолепие.
Наверное, тысячу раз говорилось до меня - и я скажу в тысячу первый, что пора предвкушения много слаще той, что увенчана исполнением наших желаний. В первом случае мы готовим себе блюдо сами, по собственному вкусу, во втором его для нас готовит жизнь. Невозможно тут привести всю цепь сладостных грез, которым мы предавались. Звезда наша, казалось, снова начала восходить; кругом только и разговоров было, что о страсти, которую помещик будто бы питает к моей дочери, и - таково действие молвы! - она в конце концов на самом деле не на шутку в него влюбилась. В эту приятнейшую эпоху нашей жизни жене снились на редкость чудесные сны, и каждое утро она их торжественно и обстоятельнейшим образом нам пересказывала. То ей приснится гроб и две скрещенные кости над ним - вестник близкой свадьбы; то почудится, будто карманы дочерей набиты доверху медяками - верное доказательство того, что вскоре они наполнятся золотом.
Да и у самих девиц, что ни шаг, то новая примета: таинственные поцелуи витали на их устах, в пламени свечи им мерещились обручальные кольца, в горящем камине прыгали кошельки, полные денег, и даже чаинки на дне чашки располагались узором, который сулил им любовь.
К концу недели столичные дамы прислали нам записку, в которой свидетельствовали свое почтение и выражали надежду встретиться с нами в воскресенье в церкви. И вот в субботу я замечаю, что жена с дочерьми о чем-то шушукаются все утро, кидая в мою сторону загадочные взгляды, точь-в-точь заговорщики! Сказать по правде, я не сомневался, что у них уже готов какой-нибудь нелепый план для того, чтобы явиться на следующий день во всем своем блеске. Вечером они открыли военные действия по всем правилам: осадой, разумеется, руководила жена. Рассудив, что после чая я должен быть в хорошем расположении духа, она начала следующим образом:
- А что, Чарльз, дружочек, верно, завтра у нас в церкви будет немало людей из общества?
- Возможно, дружочек, - отвечал я. - Ну, да не беспокойся, много (ц будет народа или мало, без проповеди вы не останетесь.
- В этом я не сомневаюсь, - возразила она. - Но, дружочек, я все думаю, как бы нам поприличнее туда явиться, ведь кто знает, чем все это кончится!
- Весьма похвально, - ответил я, - что вы так беспокоитесь. Я и сам люблю, чтобы мои прихожане, являясь в церковь, соблюдали приличия и в поведении своем, и в одежде. Благоговение и смирение, ясный и веселый дух вот к чему должно нам всем стремиться!
- Да-да, - воскликнула она, - все это я прекрасно знаю! Но я хочу сказать, что самое наше прибытие в церковь надо обставить достойным образом, чтобы мы не вовсе слились с чернью, нас окружающей.
- И тут я с тобой согласен, мой друг, - отвечал я, - и я только что сам хотел тебе сказать о том же. Достойнее всего было бы явиться в церковь заранее, чтобы иметь возможность до начала службы предаться благочестивым размышлениям.
- Ах, Чарльз, - перебила она, - все это прекрасно, но ведь я не о том! Я хочу сказать, что отправляться в церковь нам подобает, как благородным людям. Ты же знаешь, от нас до церкви целых две мили, и, право же, мне больно смотреть на девочек, когда они пробираются на свои места - красные, запыхавшиеся, растрепанные, словно перед тем бегали взапуски на деревенской ярмарке. Вот я и хочу, дружок, предложить тебе кое-что: у нас две рабочие лошади - жеребец, что служит нам уже десятый год, да Блекберри, который вот уже месяц, как ровнешенько ничего не делает. Лошади только и знают, что жиреть да лепиться. Почему бы им не поработать? И вот увидишь: они будут выглядеть совсем неплохо, надо только заставить Мозеса привести их немножко в порядок.
Я отвечал, что, на мой взгляд, гораздо приличнее добираться пешком, чем на таких жалких одрах, ибо Блекберри крив на один глаз, а у жеребца начисто отсутствует хвост; кроме того, неприученные ходить под седлом, они того и гляди могут выкинуть какую-нибудь штуку, и, наконец, у нас только и есть одно седло да седельная подушка.
Все мои возражения, однако, были отметены, и я был вынужден дать свое согласие. На следующее утро я застал сборы в поход, но, убедившись, что на эти хлопоты потребуется немалое время, отправился в церковь пешком, не дожидаясь остальных; они обещали, что вскорости последуют за мной. Простояв за кафедрой целый час в ожидании, я в конце концов вынужден был начать службу. Когда же служба подошла к концу, а их все не было, я не на шутку встревожился. Обратно я шел проезжей дорогой, - по ней надо было идти пять миль, тогда как тропа сокращала это расстояние до двух миль.
И вот где-то на полпути я повстречал кавалькаду, направлявшуюся в церковь: на одной лошади восседали сын, жена и малыши, а на другой - обе мои дочери. Я спросил, почему они так опоздали, хотя одного взгляда было достаточно, чтобы догадаться о тысяче невзгод, постигших их на пути. Сперва лошади ни за что не желали идти со двора и сдвинулись только после того, как мистер Берчелл любезно взялся подгонять их палкой и так гнал их на протяжении двухсот ярдов. Затем у жены на седельной подушке порвались подпруги, и пришлось остановиться и заняться починкой. И наконец, одной лошади вздумалось вдруг постоять, и ни палка, ни уговоры не могли принудить ее двинуться с места. Встреча моя с ними произошла как раз после окончания этого плачевного эпизода. По правде сказать, убедившись, что никакой серьезной беды с ними не стряслось, я не очень-то горевал из-за постигшей их неудачи, так как она давала мне повод подтрунивать над ними в дальнейшем; радовался я также и тому, что дочки получили наглядный урок смирения.
ГЛАВА XI
Мы все еще не желаем сдаваться
Наступил канун Михайлова дня, и сосед Флембро позвал нас к себе играть в разные игры и угощаться калеными орехами. Только что пережитые незадачи несколько посбили с нас спесь, а то, как знать, быть может, мы и отклонили бы это приглашение. Так или иначе, мы соблаговолили пойти в гости и повеселиться. Гусь и клецки нашего доброго соседа были великолепны, а пунш, по признанию такого придирчивого ценителя, как моя жена, просто превосходен. Правда, разговор нашего хозяина оказался хуже угощения, ибо истории, которыми он нас потчевал, были длинны и скучны, а непременным героем их всякий раз оказывался он сам; к тому же мы слышали их раз десять, по крайней мере, и каждый раз смеялись. Впрочем, у нас достало добродушия посмеяться и в одиннадцатый раз.
В числе приглашенных был также мистер Берчелл. Большой охотник до всяческих невинных забав, он затеял игру в жмурки; жену мою уговорили принять участие в игре, и я с удовольствием убедился, что годы еще не совсем состарили ее. Мы с соседом между тем наблюдали за играющими, смеясь каждой их увертке и похваляясь друг перед другом былой своей ловкостью. За жмурками следовали "горячие устрицы", "вопросы и ответы", и наконец все уселись играть в игру, известную под названием "Где туфелька?". Тем, кто незнаком с этой допотопной забавой, я должен все же объяснить, в чем она заключается. Играющие садятся прямо на пол в кружок, в то время как один стоит посредине и стремится перехватить туфельку, которую сидящие передают друг другу; причем всякий норовит подсунуть туфельку под себя, и она снует и беспрестанно мелькает наподобие ткацкого челнока. Та, что водит, естественно, не может быть обращена лицом ко всем сразу и вот главная прелесть игры заключается в том, чтобы шлепнуть ее подошвой по наименее защищенной части тела. Наступил черед Оливии водить; колотушки сыпались на нее со всех сторон, растрепанная, увлеченная игрой до самозабвения, голосом, который заглушил бы уличного певца, взывала она к игрокам, чтобы они не жульничали, когда - о, ужас! - в комнате появились две наши знатные дамы из столицы - леди Бларни и мисс Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс! Перо бессильно передать это новое наше унижение, и я даже пытаться не стану описывать его. Боже праведный! Такие блистательные дамы - а мы в таких неизящных позах! А все это мистер Флембро с его грубой затеей! Мы так и застыли от изумления, словно в камень обратились!
