Болеслав Прус - Грехи детства
- Впрочем, пусть Лёня сама тебе скажет, как ей было неприятно, закончила моя дорогая сестричка.
Так я метался между Анной и Кайафой, которые отсылали меня друг к другу, дабы точно определить степень этой неприятности, пока я окончательно не потерял голову.
Я стал машиной, с которой девочки делали все, что им вздумается, потому что малейшая моя попытка проявить самостоятельность причиняла неприятность или Лёне, или Зосе, а переживали ее обе барышни вместе.
Если бы бедный Юзик встал из гроба, он не узнал бы своего друга в этом тихом, покорном, забитом мальчике, который вечно куда-то ходил, что-то приносил, что-то искал, чего-то не знал, в чем-то не разбирался и то и дело получал выговоры. А если бы это видели мои товарищи!..
Однажды панна Клементина была занята больше обычного. Объяснялось это тем, что приказчик в этот день следил за какими-то работами в конюшне, расположенной неподалеку от ее излюбленной беседки. Пользуясь этим, мы втроем потихоньку убежали из парка в лесок, где росла ежевика.
Ужас, сколько ее там было! Что ни шаг - куст, а на каждом - множество черных ягод, крупных, как слива. Сначала мы собирали их вместе, поминутно вскрикивая от удивления и восторга. Вскоре, однако, мы замолкли и разбрелись в разные стороны. Не знаю, как девочки, а я, утопая в густых зарослях, забыл обо всем на свете. Но что это была за ежевика! Сейчас даже ананасы и то хуже.
Устав стоять, я сел, устав сидеть, я лег на кустарник, как на пружинный диван. Мне было так тепло, так мягко и такое тут было изобилие, что не знаю, откуда у меня явилась мысль: "Вот так, наверно, чувствовал себя Адам в раю. Господи! Господи! Почему не я был Адамом? Поныне на проклятом дереве росли бы яблоки, ибо я поленился бы даже руку протянуть, чтобы сорвать их..."
Я растянулся на упругом кустарнике, как уж на солнцепеке, и ощущал неописуемое блаженство - главным образом оттого, что мог ни о чем не думать. Время от времени я поворачивался навзничь, и тогда голова моя приходилась ниже всего тела. Колеблемые ветром листья ласково касались моего лица, а я смотрел в огромное небо и с неизъяснимым наслаждением воображал, что меня нет. Лёня, Зося, парк, обед, наконец школа и инспектор казались мне сном, как будто все это когда-то было, но давно-давно, может быть, сто лет тому назад, а может быть, тысячу. Покойный Юзик в небесах, вероятно, все время испытывает это чувство. Какой счастливец!..
Наконец мне уже расхотелось ежевики. Я ощущал легкое покачивание кустарника, на котором лежал, видел каждое облачко, скользившее по лазури, слышал шелест каждого листика, но не думал ни о чем.
Вдруг словно что-то ударило меня. Я вскочил, не понимая, что происходит. Вокруг было тихо по-прежнему, но в ту же минуту я услышал плач и крик Лёни:
- Зося!.. Панна Клементина!.. Помогите!
Есть что-то страшное в крике ребенка: "Помогите!" В голове у меня пронеслось: "Змея!" Колючие кусты цеплялись за одежду, опутывали ноги, рвали, толкали - нет!.. они боролись со мной, как живое чудовище, а тем временем Лёня кричала: "Помогите!.. Боже мой, боже!.." - и я понимал одно, но это было для меня ясно, как солнце: я должен ей помочь или сам погибнуть.
Измученный, исцарапанный, а главное - потрясенный, я наконец продрался к тому месту, откуда слышался плач Лёни.
Она сидела под кустом, дрожа и ломая руки.
- Лёня!.. Что с тобой? - вскрикнул я, впервые назвав ее по имени.
- Оса!.. Оса!..
- Оса?.. - повторил я, бросаясь к ней. - Ужалила тебя?..
- Еще нет, но...
- Так что же?
- Она ходит по мне...
- Где?..
Из глаз ее лились слезы. Она очень сконфузилась, но страх превозмог смущение.
- Залезла мне в чулочек... Боже мой, боже... Зося!..
Я опустился перед ней наземь, но еще не осмеливался искать осу.
- Так вынь ее, - сказал я.
- Да я же боюсь. Ах, боже!..
Бедняжка дрожала, как в лихорадке. Тогда я проявил верх мужества.
- Где она?
- Теперь ползет по коленке...
- Нет ее ни там, ни тут.
- Она уже выше... Ах! Зося, Зося!
- Но ее нет и здесь...
Лёня закрыла лицо руками.
- Наверно, где-нибудь в платье... - едва выговорила она, плача навзрыд.
- Поймал! - вскричал я. - Это муха.
- Где?.. Муха? - спросила Лёня. - И правда, муха! Ох, какая большая... А ведь я была уверена, что оса. Думала, я умру... Боже! Какая я глупая!..
Она утерла слезы и сразу начала смеяться.
- Убить ее или отпустить? - спросил я, показывая Лёне злосчастное насекомое.
- Как хочешь, - ответила она уже совершенно спокойно.
Я решил было убить, но у меня не хватило духу. И сама муха, и особенно крылышки ее были сильно помяты, и я осторожно положил ее на листик.
Между тем Лёня смотрела на меня как-то очень пристально.
- Что с тобой? - вдруг спросила она.
- Ничего, - ответил я, пытаясь улыбнуться.
Силы вдруг покинули меня. Сердце билось, как колокол, в глазах потемнело, холодный пот выступил на лбу, и, стоя на коленях, я пошатнулся.
- Да что с тобой, Казик?
- Ничего... просто я думал, что с тобой случилось какое-нибудь несчастье...
Если бы Лёня не подхватила меня и не положила мою голову к себе на колени, я бы расквасил нос.
Теплая волна ударила мне в голову, я услышал шум в ушах и снова голос Лёни:
- Казик!.. Казик, дорогой... что с тобой?.. Зося!.. Ах, боже, он в обмороке... Что я буду делать, несчастная...
Она обхватила мою голову руками и стала целовать. Я чувствовал, что все лицо у меня мокрое от Лёниных слез. Мне стало так ее жалко, что я собрал остатки сил и с трудом приподнялся.
- Ничего, ничего!.. Ты не беспокойся! - вырвалось у меня из глубины души.
Действительно, дурнота моя прошла так же быстро и неожиданно, как и наступила. В ушах перестало шуметь, вокруг посветлело, я поднял голову с колен Лёни и, глядя ей в глаза, засмеялся.
Тогда и она расхохоталась.
- Ах ты негодник! Ах ты злючка!.. - говорила она. - Ведь надо же было задать мне такого страху. И как это ты мог упасть в обморок из-за подобного пустяка?.. Ну, если бы даже это была оса, так она ведь не съела бы меня... А что я бы тут делала с тобой?.. Ни воды, ни людей, Зося куда-то ушла, и мне пришлось бы одной спасать такого большого мальчика. Стыдись!
Конечно, мне было стыдно. Ну можно ли было так ее пугать?
- Что? Как тебе? - спрашивала Лёня. - Видно, лучше, ты уже не такой бледный. А раньше был белый как полотно. Но хороша я буду, - снова заговорила она, - если об этом узнает мама! Ах, боже! Я даже боюсь теперь идти домой...
- О чем узнает мама? - спросил я.
- Обо всем, а главное - об этой осе...
- А ты никому не говори.
- Что толку, если я не скажу... - вздохнула она, отвернувшись.
- Может, ты думаешь, я скажу? - успокаивал я Лёню. - Ей-богу, никому ни словечка.
- А Зосе?.. Она ведь умеет держать секреты.
- Даже Зосе. Никому.
- Все равно все узнают. Ты весь исцарапался, ободрался... Постой-ка... - прибавила она, помолчав, и утерла мне лицо платочком. - Ах, боже! Знаешь, ведь я со страху даже поцеловала тебя, но я уже не знала, что делать. А вдруг кто-нибудь об этом узнает? Я просто сгорю со стыда! Правда, окажись это оса, тоже было бы очень неприятно. Ох! Сколько у меня огорчений из-за тебя...
- Но тебе нечего беспокоиться, - пытался я ее утешить.
- Ну да, нечего! Все откроется, потому что у тебя в голове полно листьев. Впрочем, погоди, я тебя причешу. Лишь бы из-за какого-нибудь куста за нами не подсматривала Зося. Она умеет держать секреты, но все-таки...
Лёня вынула из волос полукруглый гребень и принялась меня причесывать.
- И всегда ты ходишь растрепанный, - говорила она. - Ты должен причесываться, как все мужчины. Вот так!.. Пробор нужно делать с правой стороны, а не с левой. Будь у тебя черные волосы, ты был бы такой же красавец, как жених моей мамы. Но ты ведь блондин, так я причешу тебя иначе. Теперь ты похож на того ангелочка, который - знаешь? - под божьей матерью... Как жалко, что у меня нет зеркальца.
- Казик!.. Лёня!.. - донесся в эту минуту голос Зоси из парка.
Мы оба вскочили, Лёня была по-настоящему испугана.
- Все откроется! - прошептала она. - Ох, эта оса!.. А хуже всего, что ты упал в обморок...
- Ничего не откроется! - заявил я решительно. - Я ведь ничего не скажу.
- Я тоже. И ты даже не скажешь, что упал в обморок?
- Конечно.
- Ну-у!.. - удивилась Лёня. - А я, если бы упала в обморок, ни за что бы не утерпела...
- Казик! Лёня!.. - звала нас сестра где-то совсем близко.
- Казик! - шепнула Лёня и приложила палец к губам.
- Да ты не беспокойся!
В кустах послышался шорох, и показалась Зося в фартучке.
- Где ты была, Зося? - спросили мы оба.
- Ходила за фартуками для себя и для тебя. Возьми, Лёня, а то испачкаешься ежевикой.
- Что, пора возвращаться домой?
- Незачем, - ответила Зося. - К маме приехал этот господин, а панна Клементина и не думает уходить из беседки. Мы можем тут сидеть хоть до вечера. Ну, я принимаюсь за ежевику, вы ведь больше съели, чем я.
Лёня тоже стала рвать ягоды, да и у меня снова явилась охота полакомиться.
