Арно Зурмински - Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию
На следующее утро Мари соскребла с витрины стихи, намалеванные кем-то ночью на стекле:
Селетка не стала форелью, хотя и упала в ручей.
Еврей, даже сто раз крещеный, все равно остался еврей.
Попам это надо знать и эту расу крестить перестать.
Начальник штурмовиков Нойман отправил окружному руководству длинный подробный отчет об этой акции. Там сочли эпизод хотя и забавным, но недостаточно героическим, чтобы упомянуть в партийной газете. Зато с похвалой воспроизвели витринные стихи. Селедку, правда, написали через "д".
Штепутату первому сообщили о маневрах. Он объехал на велосипеде всю деревню, распределяя постой. Сам он принял двадцать человек на сеновал и одного офицера в комнату для гостей. Основная часть солдат пришлась на поместье. Время этому благоприятствовало, скот был на лугах, а амбары еще стояли пустые. Бальный зал замка майор предоставил в распоряжение штаба синих. Красные расположились где-то в заболоченном лесу и ждали сигнала к атаке.
Почти с восходом солнца Герман был на ногах и смотрел, как с их сеновала слезали солдаты. Затем пошли к насосу. Обливались до пояса, чтобы смыть приставшую пыль. Поскорей затянуться сигаретой - на проклятом сеновале курить запрещалось. Марта во всех горшках варила кофе, потом яйца, потом опять кофе, в то время как Герман сидел на чурке возле дровяного сарая и пробовал солдатские сухари. Рядом стояли составленные в пирамиду карабины. Так много хорошо смазанного железа в Йокенен можно было увидеть не каждый день. Ему разрешили взять одно ружье, разрешили положить его на плечо. Надо же, какое оно тяжелое. Один унтер-офицер из Кюстрина сфотографировал Германа, как он, подняв правую руку в немецком салюте и держась левой за приклад винтовки, стоял босиком перед крапивой у забора Марковши.
Йокенен был похож на военный лагерь. Гусям и уткам пришлось уступить свои места на выгоне и сбежать в пруд. Над парком поместья висел привязной аэростат. Около полудня на выгоне приземлился маленький аэроплан, сев рядом с упрямым бараном Зайдлера, причем перепугавшийся баран чуть не сломал себе шею. Клозе отпустил детей из школы и сам отправился следом смотреть на маневры. Большинство детей толкалось вблизи полевой кухни, стоявшей в тени деревьев на въездной аллее поместья. Герман побежал к дяде Францу. Он просил и не отставал до тех пор, пока дядя Франц не оседлал Зайца и Цыганшу. Они отправились обозревать йокенское поле сражения верхом на лошадях. В садах среди кустов смородины и бузины укрылись синие. Под грушей, в удобной позиции и хорошо замаскированная, была даже пушка. Ее черное жерло было направлено на болотистый лес между Скандлаком и Йокенен. На опушке леса красные навешали на свои стальные каски березовые ветки, залегли за кочками и замаскировали в подлеске два танка. Дядя Франц и Герман ехали по нейтральной полосе между синими и красными.
Вся работа на йокенских полях остановилась, когда около десяти утра начался спектакль маневров. Красные поползли из болота, пытаясь взять у синих деревню Йокенен. Их танки, увешанные листвой, как телеги в Троицу, катились на деревню с запада с твердым намерением проутюжить петрушку, морковь и ветхие изгороди. Пулеметные очереди холостыми патронами. Пыль поднялась столбом. Когда танки выстрелили из своих пушек, грохнуло так, что было слышно в Дренгфурте. А из жерла пушек вился пороховой дымок.
Майор стоял с офицерами синего штаба на башне замка и слушал их объяснения, как надо использовать танки. Сам он в это время вспоминал кавалерийские маневры в бранденбургских песках и сокрушался, что красные не мчатся в атаку на Йокенен верхом на лихих конях.
Через полчаса все кончилось. Никакой стрельбы. Не ясно было только, кто победил - синие или красные. Подбили танки? Подбитые или нет, они катились с открытыми люками по выбоинам полевых дорог. Дети сопровождали их до деревни. До полевой кухни. Зато на поле сражения в Йокенен остались тысячи пустых патронных гильз. Особенно богатой была добыча в пулеметных гнездах. Там в песке нашлись целые ленты отстрелянных гильз. Как мародеры, рыскали дети по полю, собирая сокровища военной игры. На следующий день Клозе велел сдать собранные гильзы и пустые пулеметные ленты. Они нужны немецкой армии, чтобы сделать новые патроны и стать сильной и могущественной. Конечно, вернули не все гильзы. Они были так удобны для тысячи разных дел. Если в них подуть, то получается свист вроде паровозного. Если бросать их в воздух, они завывают в полете, как грозные снаряды. В Германе пустые патронные гильзы пробудили дремавшее военное дарование. Он составил их в длинный ряд на подоконнике рядом со своей кроватью. Блестящие металлические гильзы превратились в настоящих солдат, которые маршировали стройной колонной, разбегались возле занавески, делились на красных и синих, шли в атаку, падали убитыми, снова строились и в конце концов скатывались под кровать, откуда Марте приходилось доставать их метлой. Да, йокенские маневры были памятным событием. Солдатская жизнь на выгоне, на сеновале, с сухарями и пшенной кашей, смеющиеся лица, мундиры, дружно марширующие по деревне сапоги. Женщины, выставляющие для солдат на дорогу банки с малиновым соком. Дети, бегущие следом, как будто по деревне проходит цирк. А как было интересно играть в солдаты! Марта спела сыну новую песню:
Десять тысяч человек пошли на маневры,
Трах-тара-рах, согнулся сапог,
Каблук лежит рядом, трах-тара-рах...
Марта пела, а пятилетний Герман отбивал строевым вокруг стола в гостиной, отправляясь маршем на маневры.
Нет, этот день 18 августа 1939 года йокенцы не смогут забыть так легко. "Ну, Беренд окончательно свихнулся", - сказал вечером этого дня дядя Франц. Что же случилось? Хуторянин Беренд хорошо продал собранный урожай. Сделку он и Мишкат из растенбургской ссудо-сберегательной кассы скрепили рукопожатием прямо на поле рядом с молотилкой. После этого он целый вечер считал. Почти до полуночи. На следующее утро, в это памятное 18 августа, он встал рано. Не сказал никому ни слова. Велел работнику запрячь и отвезти его на поезд. До Гердауэн. Там он сделал пересадку. Когда он сидел на мягких подушках скорого кенигсбергского поезда, когда у него опять было достаточно времени для размышлений, на него нахлынули первые сомнения. Правда, уже на кенигсбергском вокзале. Повернуть обратно? Никак было не решить, так что пришлось ему на сенном рынке зайти в пивную и смыть весь лежавший у него внутри груз сомнений тремя рюмками можжевеловой водки. После этого полегчало. Как же это называется? Блашке и компания, или что-то в этом роде. Входить или нет? Оставив за собой страшно громко хлопнувшую дверь, крестьянин Беренд почтительно снял фуражку и стал крутить ее в руках. Он немного сжался, когда к нему направился господин со стоячим воротничком и в черном костюме. Вот это да, вид у него что надо! А Беренд даже не сменил белья для этой поездки. Крестьянин Беренд показал на выставленный в зале двухлитровый "Опель". Вот этот, он хочет купить именно этот. Сколько такой стоит? Человек со стоячим воротничком с готовностью открыл дверцы автомобиля. Беренд не решался сесть на сафьяновую обивку. Он посмотрел на свои ботинки, покрытые пылью йокенских проселочных дорог, на слегка пахнувшую коровьим навозом куртку. Только здесь, в таком окружении, все это стало заметно. Он погладил мозолистой ладонью лак машины и тут же отдернул руку, боясь, что оставит на нем царапины.
- Беру, - глухим голосом сказал Беренд.
Нет, не этот, можно вот тот позади. Он всего на двести марок дороже. Впрочем, как вообще обстоит дело с оплатой?
Беренд извлек из куртки квитанцию ссудо-сберегательной кассы, подвинул ее через стол к стоячему воротничку. Ссудная касса из Растенбурга перешлет деньги в Кенигсберг. Человек стал звонить по телефону. Пока стоячий воротничок разговаривал с Растенбургом, пришел механик и переставил светло-серый "Опель" к двери. Рассказал про кнопки и рычаги, проехал с Берендом туда и обратно по плотине, потом поставил машину, повернув ее в нужном направлении - из Кенигсберга. На Йокенен.
В Йокенен упряжки возвращались с поля, когда по дуге из Викерау свернул светло-серый "Опель". Перед йокенской мельницей Беренд остановился, внимательно осмотрел всю машину, носовым платком стер пыль с капота. Потом он повернулся к одному из посаженных вдоль шоссе деревьев и опорожнил мочевой пузырь.
Это была первая в Йокенен машина. Даже майор не поддавался ни на какие уговоры купить автомобиль, хотя инспектор Блонски твердил об этом постоянно. Трактирщик Виткун откладывал на машину грош за грошом, не желая покупать в кредит. Дядя Франц считал автомобили сумасбродной идеей, а кроме них в Йокенен не было уже никого, кто мог бы даже думать о машине, в том числе ни Штепутат, ни учитель Клозе.
На дворе Беренда собака взвилась на цепи, когда автомобиль, гудя сиреной, остановился рядом с навозной ямой. Из кухни, держа за руки двоих детей, прибежала Эльза Беренд. Работники, расплываясь в улыбке, подошли ближе, оперлись на свои вилы и уставились на блестящий экипаж. Эльза Беренд погладила красную сафьяновую кожу. Сняла передник и села на заднее сиденье. Кожаная обивка была прохладной и гладкой на ощупь. В мыслях возникало что-то приятное, какая-то волшебная сказка или сентиментальный роман из ее девических времен.
