Криста Вольф - На своей шкуре

Вольф Криста

На своей шкуре

Криста Вольф

На своей шкуре

Повесть

Перевод Н. Федоровой

Больно

Что-то жалуется, без слов. Словесный напор разбивается о немоту, которая неуклонно ширится, вместе с беспамятством. Сознание то всплывает, то снова тонет в фантастическом первопотоке. Память - как островки. Теперь ее уносит туда, куда слова не достигают, - кажется, это одна из последних отчетливых ее мыслей. Что-то жалуется, плачет. В ней, о ней. И нет никого, кто бы мог принять эту жалобу. Лишь поток и дух над водами. Странная идея. По давней привычке к вежливости она шепчет, едва ворочая опухшим непослушным языком: Какие же скверные рессоры у машин "скорой помощи". Врач, сидящий на откидном сиденье возле носилок, с жаром, до странности возбужденно, подхватывает эту фразу. Позор, твердит он, сущий позор, сколько ни протестовали, все без толку. Потом просит ее не двигать левой рукой. Из прозрачной овальной емкости, которая в ритме санитарной машины трясется над головой, капля за каплей сплывают по трубкам в ее локтевую вену. Эликсир. Жизненный эликсир. Правой рукой она поневоле цепляется за рукоятку, свисающую с потолка, иначе можно скатиться с жесткого ложа. Боль в ране усиливается; а что удивляться, в таких-то условиях, сердито бросает врач. Дорога долгая. Подъемы и спуски. Провалы. И ведь именно тогда жалобы становятся громче. Ухожу. Новая, высокая волна того же потока увлекает меня за собой. Тону. Даю себя утопить. Темнота. Безмолвие.

Этот голос. Назойливый. Упорно твердит два слога, в которых ей постепенно слышится что-то знакомое. Имя. Ее имя. Почему он обращается ко мне по имени. Молодое мужское лицо, обрамленное узкой каемкой бороды. Совсем близко. Слишком близко. Снова и снова он требовательно выкликает это имя, слишком громко. Ей это мешает. Что ему нужно? Она должна ответить, но не может. С трудом кивает. И наконец-то он оставляет ее в покое. - Она поняла. - Тряска прекратилась. Кончиками пальцев она ощупывает подстилку: мягкая. Над нею две капельницы. Беленый потолок. Комната, белая комната. По ощущению, что-то вроде приемной, шумно, сквозняк. Она закрывает глаза и падает в серо-черное внутреннее пространство, парит над сонной водой. Жизнь человека воде подобна[1]. - Э-эй. Очнитесь. - Назойливо. Она уходит в глубину. Стук изнутри заставляет ее испуганно вздрогнуть, она не сразу узнаёт его. Так бьется сердце. Галопом. Кто-то зовет, опять. Собрать все силы, чтобы открыть глаза. Лицо совсем юной девушки, розовый халатик. Она произносит, наверное беззвучно, несколько слов, в том числе и слово "сердце", девушка не понимает. До ужаса медленно берет ее запястье, считает пульс. - Господин доктор, сумасшедшее сердцебиение. - Рядом с лицом слишком уж юного врача нежданно-негаданно - твое лицо. Что тебе нужно, откуда ты взялся. Наверное, она должна что-то почувствовать. Ты что-то говоришь? Я тону, ухожу вглубь. Сердце неистовствует. Мне слышны слова. Частота пульса. Пароксизмальная. Они задевают лишь самый краешек сознания. Я ухожу вглубь, мимо скользит умирающее лицо матери. Я стою у окна ее больничной палаты и вижу себя ее глазами - черный силуэт на фоне летнего света. Слышу свой голос: Они вошли в Прагу. И шепот матери: Бывает и хуже. Она умирает. Я думаю о Праге.

Как же их много, этих внутренних пространств. Сейчас она угодила в такое, где происходит нечто ужасное. Здесь стоит адский шум, мерзостный шум, в дальней дали брезжит поползновение нажаловаться, но ему недостает гнева, который обеспечит заряд энергии. Вместо этого кто-то допытывается, чту нужно ей колоть. Медикамент! - кричит он. Вспомните. - Ее выбрасывает на поверхность, она открывает глаза. Слишком много света. Губы врача произносят название, которое кажется ей незнакомым, она отрицательно качает головой. И слышит: Попробуем это. - Не очень-то он уверен. - Что же ты делаешь, произносит твой голос. Как это понимать. Она вслушивается в вопрос. - Не волнуйтесь. Мы с этим сладим.

Но я же вовсе не волнуюсь. При всем желании у нее нет сил волноваться. Штука очень неприятная, однажды сказал ей кто-то, но не смертельная. Тогда это случилось в первый раз, а сказала так докторша из поликлиники на киностудии, тебя там не было, предстояли "просмотр и сдача" нашего фильма, на мой взгляд эти слова звучали предательски, но Лотар меня успокаивал, мы сидели возле студии, на скамейке под березой, и он твердил, что все будет хорошо, сейчас самое время для фильмов вроде нашего, публика созрела для них, а наверху как раз сейчас никто не заинтересован в конфликтах с деятелями искусства. И вот тут мое сердце сбилось с ритма. Неужели я действительно думаю, услышала я голос Лотара, что он позволит им разорвать нас в клочья, он засмеялся, а я сказала: Я не могу идти на просмотр. Смех оборвался. Он воспринял это как трусость, как недоверие к его твердости и был обижен, это выражение лица я хорошо знала. Пощупай мой пульс, сказала я, он нехотя подчинился. Ахнул и сам отвел меня в барак, где размещалась поликлиника, внимательный, как всегда в подобных случаях. Два ощущения боролись во мне, как сейчас помню; лучше всего я запоминаю противоречивые ощущения: мне было неловко, что я свалилась тут на глазах у всех и тем выдала свое душевное состояние - страх, как я сама только сейчас поняла. С другой же стороны, меня очень устраивало, что теперь можно не ходить на просмотр; конечно-конечно, несколько раз повторил Лотар. Ни в коем случае, мы и одни справимся. Глубоко во мне кто-то хихикал, со мной и надо мной.

Врач упорно пристает с вопросами. Укол не подействовал, как и следовало ожидать. Она должна сделать усилие и вспомнить необходимое лекарство. Значит, ты им сказал, что такие приступы бывают довольно часто и что от этого помогает одно средство, но какое именно, ты не знаешь, поскольку у тебя в голове названия медикаментов вообще не держатся. Подумай хорошенько, слышу я твой голос. Ты будто сердишься на мою забывчивость. Вспомнить необходимо. Перед лицом опасности не худо бы мозгу и прервать всеобщую забастовку. Она представляет себе коробочку, в которой лежит лекарство. Коробочка светло-зеленая, с белой надписью. Теперь название можно прочитать. Шепотом она сообщает его молодому врачу, дежурящему в неотложке, он громко повторяет название, вопросительным тоном, в подтверждение она опускает и поднимает веки. Врач приноровился к ее системе общения и теперь как будто бы ею доволен, она слышит, как он отдает распоряжение медсестре. - У нас это есть? - Есть. - Ну, тогда порядок.

В тот раз мне тоже было плохо, плоховато, с сегодняшним не сравнить, но ни сгущать краски, ни притворяться не пришлось, я действительно нуждалась в поддержке Лотара, не могла идти быстрее, дышала с трудом, однако ж заметила, что помощь его носила скорее официальный, чем личный характер, хотя он с подчеркнутым великодушием сглаживал щекотливую для нас обоих ситуацию. И ведь придал своему лицу то самое деловито-озабоченное, слегка заносчивое выражение, какого можно было ожидать от него в подобных, к счастью, весьма редких случаях. А в поликлинике держался с той самой бесстрастной, но очевидной авторитетностью, в которой сквозили точно отмеренные вкрапления резкости и которая заставила шевелиться сперва сестру в регистратуре, а затем и докторшу. Я когда-нибудь рассказывала тебе об этом? Странно, я все это приметила и, ложась на жесткую кушетку, спросила себя, когда и где Лотар мог всему этому научиться. В студенческие годы он такого еще не умел. Я старалась перебороть слабость, даже изобразила фальшивую ухмылку, хотя немного встревожилась, совсем чуть-чуть, тревога была вполне благотворная, хотя в ближайшие два часа ей предстояло слегка усилиться, об этом я никогда тебе не говорила, однако ж она еще никак не заслуживала названия "страх смерти", которое предложила докторша, правда в форме вопроса: Страха смерти не испытываете? - Нет. - Похоже, страх смерти принадлежал к числу обязательных симптомов тахикардии, ах вот как, это слово вам совершенно незнакомо?

Теперь оно ей знакомо, только нужды в нем нет, а страха смерти она все равно не испытывает, вероятно оттого, что слишком слаба. По сути, ее не тревожит, что и этот укол не действует, она ведь большой специалист по части таких приступов, как недавно сказал ей один доктор. Тот первый приступ застиг меня врасплох, нежданно, безвинно, если это слово здесь к месту, а стало быть, и непритворно, и я тогда понятия не имела, о чем говорило то, что он упорно не прекращался и час, и другой, пока докторша не послала в аптеку за более сильным средством, какого у нее в запасе не оказалось. Лотар заглядывал в кабинет, ему единственному разрешалось заглядывать, как-никак при большой должности человек, заверял, что будет сделано все. Будто у нее могли возникнуть какие-то сомнения. Она хорошо рассмотрела светлое стерильное помещение, где лежала, - по стенам ряд стеклянных шкафов с инструментами и коробочками лекарств, большое окно, выходящее в парк. Верхушки берез шелестели на ветру, и ей было хорошо, теперь это слово утратило для меня всякий смысл, я даже представить себе не могу хорошее самочувствие, почему ты так смотришь на меня.