Джиральди Чинтио - Итальянская новелла Возрождения
— Сын мой, мессы начнутся в, первый же понедельник. Теперь дело за бракосочетанием, в котором я помогу тебе насколько сумею и сколько в моей власти. Не беспокойся о богатстве и о благородном происхождении. Ни того, ни другого тебе не приходится домогаться; ты сам, милостью божиею, богат, и придавать значение сему ты не должен, ибо все мы родились от одного отца и одной матери, истинное же благородство состоит в добродетели и страхе божьем, а оная молодая женщина не испытывает недостатка ни в том, ни в другом. Я знаю хорошо и ее и большую часть ее родных.
— Я за этим и пришел, чтоб вы наставили меня на путь истинный, — сказал Габриелло.
— Когда хочешь подарить ей кольцо? — спросил монах.
— Сегодня, если она даст согласие. — отвечал Габриелло.
— Именем господа, — произнес монах, — предоставь мне действовать! Ступай домой и не выходи оттуда, пока не состоится сие благословенное бракосочетание.
— О том молю и отдаю себя в ваши руки, — сказал Габриелло и, получив благословение, вышел из кельи духовного отца в ожидании счастливого завершения сватовства.
Святой отец забрал тридцать лир, взял провожатых и отправился к сапожнику — дяде Санты, затем к двоюродному брату — цирюльнику, и, обсудив все обстоятельства, они вместе пошли к Санте и объявили ей суть дела. Она очень неохотно и словно бы враждебно их выслушала, но под давлением их настойчивых уговоров, сопровождавшихся указаниями на многие причины, от которых зависело ее благополучие и благосостояние ее детей, она, проливая притворные слезы, дала согласие, говоря, что только ради пользы и обеспечения детей она идет на это и еще по той причине, что Лаццаро так похож на ее Габриелло.
Если вам угодно знать дальнейшее, скажу вкратце, что добрый монах столь потрудился, что на другое же утро в присутствии нотариуса и многих свидетелей, собравшихся в доме Лаццаро, Габриелло (он же Лаццаро) во второй раз в жизни обручился со своей женой Сантой, которая, сняв траур, была одета в роскошное, сверкающее богатейшими украшениями платье, принадлежавшее жене старшего брата погибшего Лаццаро. Этот наряд был выбран Сантой из большого числа других и был сшит, казалось, по ее мерке. После обручения подали отличный завтрак, а вечером великолепный ужин, вслед за чем гости разошлись, а супруги удалились в опочивальню, где, счастливые и довольные, посмеивались над доверчивостью монаха, близорукостью родни и соседей, потешались надо всеми и, радуясь чудесному повороту судьбы своей, провели ночь в веселье и наслаждении.
Старая служанка и слуга были свидетелями произведенных громадных трат, они поражались, что возможно было столько израсходовать на свадьбу, и были недовольны новой родней хозяина. На следующий день после свадьбы супруги поднялись поздно, вкусивши любовных утех, и пошли к родителям Санты; вечером они опять пировали, и так в течение трех или четырех дней.
Габриелло должным образом одел детей. Санта чувствовала, что она достигла небес, из ада вознеслась в рай. Как-то она предложила мужу увеличить число слуг в доме, что Габриелло весьма одобрил; он решил при первом удобном случае рассчитать прежних слуг и в один прекрасный день вызвал их и объяснился с ними. Старой служанке, долго прожившей в семье, кроме соответствующего вознаграждения, он выдал триста лир на свадьбу внучки, а слуге, который с недавних пор был у него на службе, выдал вознаграждение с доброй прибавкой и отпустил обоих довольными и ублаготворенными. И тогда Габриелло завел в доме иные порядки, наняв новых слуг и служанок. Он прожил со своей дважды повенчанной с ним женой в мире и согласии долгую счастливую жизнь. У них родились еще два сына, которым он отвел новый дом и которых велел называть Фортунати, «детьми счастья». Они были родоначальниками семейств, подаривших родине доблестных воинов, равно как и знаменитых ученых.
Вечер второй, новелла III
Лизабетта дельи Уберти, влюбленная в молодого человека, бедного, но во всех отношениях достойного, решила выйти за него замуж и сообщила о своем намерении матери, которая имела виды просватать ее за богача; мать, разгневавшись на Лизабетту, всячески старалась расстроить ее помолвку, но девушка рассказала ей о пророческом сне, который будто бы приснился ей, и, поддержанная одним монахом, получила благословение матери и вышла за своего избранника
Монна Лальдомина дельи Уберти, женщина знатного происхождения и одна из самых богатых в нашем городе, овдовев, жила со своей единственной дочерью, которую звали Лизабетта. Это была добронравная и на редкость красивая девушка, и многие знатные и богатые молодые люди заглядывались на нее, только и ожидая позволения матери, чтоб посвататься, вследствие чего обращались к ней тысячу раз в день, влекомые не столько душевными качествами девицы и ее красотой, сколько ее богатым приданым и надеждой на громадное наследство. Но мать страстно желала как можно лучше устроить свою дочь и не решалась ответить ни на одно предложение утвердительно. Она искала для дочери мужа молодого, богатого, красивого, благородного, благовоспитанного, смирного характером. И всегда выходило так, что в лучшем случае одного из перечисленных качеств недоставало у искателя руки Лизабетты, а мать не считала возможным снизить свои требования.
Тем временем дочь страстно влюбилась в юношу, проживавшего в соседнем с нею доме. Его звали Алессандро, и он мог бы отвечать всем требованиям за исключением богатства; он был беден и, как поговаривали, не слишком знатного рода, но его уважали и любили все, кто его знал. Не имея ни отца, ни матери, ни сестер, ни братьев, он жил одиноко под опекой старой служанки и проводил большую часть дня у себя дома за книгами. Девушка, чтоб увидеть его, выходила на свой балкон или глядела в одно из окон, которое позволяло наблюдать за всем, происходившим в его доме.
Догадливый и рассудительный, Алессандро скоро понял, к чему идет дело, и сам покорился этому сердечному влечению. Он только и думал о нем днем и ночью, в особенности после того, как ему были подброшены письма Лизабетты, столь прекрасно сочиненные, исполненные такого красноречия, что вызвали в нем великой восхищение и усилили в тысячу раз его собственное чувство. Особенно трогательны были уверения в не сравнимой ни с чем любви к нему. Это заставило молодого человека призадуматься, и он решил, что единственным выходом было бы, предложив ей руку и сердце, тайно обручиться с нею. «Случись это, — говорил он, — другое решение станет невозможным, и найдется ли тогда на свете человек счастливее меня?!»
Итак, отбросив все сомнения, он написал ей письмо, в котором открывал свою душу. Лизабетта, недолго думая, согласилась встретиться с ним, имея намерение узнать, таков ли он, каким она его себе представляла на основании рассказов других людей, каковы его знания и суждения. Она видела в нем не расточителя или управляющего ее богатством, но, напротив, признавала в нем того, кто наилучшим образом его приумножит. Между тем они приготовились к исполнению своего решения. При наступлении ночи Алессандро взобрался на крышу своего дома и оттуда с помощью веревочной лестницы спустился на балкон к Лизабетте; она, согласно условию, ожидала его и впустила к себе с превеликой радостью. После того как они подробно обсудили между собой все, что являлось для них важным, он не сделал ничего другого, как только поцеловал ее и подарил кольцо, предоставив ей, по ее желанию, право объявить о своем состоявшемся обручении. На этом они простились, весьма довольные друг другом.
Монна Лальдомина решила тем временем выдать дочку за Биндо, сына мессера Джери Спини — одного из влиятельнейших в то время граждан Флоренции, хотя жених очень мало отвечал тем требованиям, каковые были ею установлены.
Девушка, узнав об этом, однажды вечером после ужина, улучив время, рассказала матери подробно, с начала до конца, что произошло между ней и Алессандро. Монна Лальдомина пришла в ярость и заявила, что никогда не признает ни сего обручения, ни каких бы то ни было договоров. С наступлением утра она отвезла дочь в монастырь, а вернувшись оттуда, спешно послала за мессером Джери и изложила ему все дело. Было решено между ними заставить девушку во что бы то ни стало отказаться от жениха если не по доброй воле, то насильно, а также написать в Рим папе и, не считаясь с расходами, добыть от него письмо, предписывающее местному викарию под страхом отлучения не признавать обручение Лизабетты действительным. Слух о том разнесся по всей Флоренции и пробудил разноречивые толки.
Алессандро, убитый горем, уже терял всякую надежду когда-нибудь стать мужем своей возлюбленной; ибо мессер Джери сумел до того напугать его, что он и сам не знал, как ему быть. Он мог только ожидать решения молодой девушки.
