Лошадиная душа (СИ) - Таня Белозерцева
Тут Дог замолчал, потому что пришла хозяйка, я слышал, как она идет и высунулся из денника. Она, проходя мимо, легонько коснулась моего носа и сказала, обращаясь к Тоби:
— Тобиас, там в саду ветер совершил грабеж, все яблоки поскидывал, возьми побольше мешков, помоги мне их собрать, пока не пропали. Доброго утра, Дог.
И ушла. Тоби просиял и торопливо засеменил за ней. Дог хмыкнул и налег на вилы. Я принялся доедать кашу, доел и отправился в паддок. Моросил дождик, приятно смачивая мою шкуру, я подошел к изгороди и всмотрелся в даль — отсюда был виден дом, двухэтажный, с эркером над входом и мансардой вдоль всего второго этажа, а также невысокой террасой по первому. Судя по всему, очень старый дом, так как зарос по всему фасаду плющом и вьюнком, почти весь утопал в зелени, под окнами росли кусты сирени, чуть поодаль стоял старый замшелый тополь, его листва все еще сохранила сочные летные краски, в то время как березы стояли уже пожелтевшими, а черемухи уже облетели и были голыми.
От дома отделилась человеческая фигурка и направилась ко мне. Это Люпин, сын хозяйки, мальчик девяти лет, тоненький и нескладный, длинноносый, волосы у него, как у матери, каштановые, а глаза карие, тоже мамины. Хозяина я видел редко и только издали, сперва я думал, что он очень высокий, но потом понял, нет, это хозяйка маленькая ростом, а он средний, чуть сутуловатый, темные волосы вечно растрепаны, кожа обветренная и грубая даже на взгляд, красно-коричневая, так загорел на своей работе. Его зовут Михаэль, но хозяйка называет его по-своему с разными интонациями — Михаэлыч, Михаэлюшка и Михаэлище. Работает он спасателем, на базе № 9. Летает медиком на санитарном вертолете в бригаде из трех человек: пилот, медик и санитар. А жена его, Валерия, наша хозяйка, занимается ребенком, домом и лошадьми, она очень маленькая, едва достает до моей холки, мне приходиться прилагать некоторые усилия, чтобы сдержать свои силы и не пришибить её ненароком. Вот ведь, раньше я и думать не думал о том, чтобы не причинить человеку вред, мне было плевать на него, а теперь постоянно беспокоюсь, слежу за тем, где она, чтобы, повторяю, случайно не зашибить её… Стараюсь держать её в поле своего зрения, прежде всего, чтобы не раздавить, а во-вторых, чтобы не упустить её жестов, шагов и прочего движения. Она вбок, я за ней, она ко мне, я на полшага от неё, назад ли, вперед ли, я все время рядом или позади, но голова моя всегда над её плечом, справа или слева, без разницы, лишь бы рядом. Это стало моим делом, моей целью, стоять рядом с ней, по крайней мере, когда она позволяет это. То же самое, по моим случайным наблюдениям, делали и остальные лошади, Солдат и Мери точно, Ян Малкольм, он же бывший Дамаск, пока не проникся таким доверием к человеку. А Мери… Я однажды видел, как она ласкается к хозяйке, нежно трется мордой и лижется, лижется… Хозяйка молча стоит, чуть покачиваясь от энергичных толчков и голову наклоняет, подставляя щеки под длинный лошадиный язык.
Вспомнив об этом, я робко лизнул в щеку подошедшего мальчика, он обрадованно вскрикнул, засмеялся, обнял меня за шею, поцеловал и побежал прочь с криками:
— Мама! Мама, Соломон тоже лижется, он тоже ласковый, как Мери!
Часть 6. Люди и лошади
С некоторых пор, а точнее с памятного крика Люпина, хозяйка взяла новую игру. Заключалась она в следующем: каждый день в те же одиннадцать часов, проводив мужа на работу, а сына в школу, она вела меня в манеж. Там я сперва радостно бегал первые минут десять, разогревался, так сказать, а потом начинались таинства.
Лери… Начну-ка я все-таки называть её так. Так вот, Лери ставила меня перед собой, легонечко придерживая меня за голову, тихим голосом, шепотом погружала в некое подобие транса, расслабляя и успокаивая до состояния полного покоя, после чего начинала ходить вокруг меня и касаться моего тела ладонью и прутиком, который держала в другой, левой руке. Этот прутик касался меня везде, шеи, живота, ног… Я не знал, зачем она это делает, но это же не было больно, так чего дергаться? Тем более, что голова у меня была свободна и во рту не было никаких железок, никакого принуждения, и поэтому я стоял спокойно и с легким удивлением наблюдал за её странными действиями, подспудно гадая, что бы это значило. К тому же это не было и долго, всего минут пять-шесть. Постепенно я привык к касаниям прутика, моя шкура перестала рефлекторно передергиваться при малейшем прикосновении, а сам я хотел было уже не обращать внимания на тоненькую палочку в руках у Лери, но она не дала, она постоянно следила за тем, чтобы прутик был в центре моего внимания. Чтобы я никогда не терял интерес к нему.
В следующие дни последовало знакомство с еще одним предметом — кордео. Сначала оно просто надевалось на шею и этот ремешок, глухо зашитый в кольцо, висел на моих плечах, ничем не мешая моим движениям. Тут я заметил одну закономерность: когда кордео снималось, Лери давала мне отмашку, мол, свободен, иди бегай. Таким образом, до меня донесли, что, пока кордео на шее, мне надо сосредоточиться и сконцентрироваться на
