Мужик и камень - Анна Александровская
Женщина внимательно, с неподвижным лицом, слушала
говорившего. Гомозов воспринял это молчание за согласие.
– Только побудьте здесь, я мигом! Мигом! И не думайте! Это
чисто по-человечески. И ничего не значит! Сочувствие, так сказать.
Только вы подождите. Несколько секунд. А я сбегаю! Кофту потом
вернете, как время будет. А я заодно и деньги захвачу, которые вы
на меня за проезд потратили. Все-таки, я не привык в долгу
оставаться! – пролепетав это, он расплылся в благороднейшей и
глупой улыбке.
Дама, доселе молчавшая, задержала победный взгляд на
стоящем перед ней мужчине, неожиданно усмехнулась, отчего
Гомозову сделалось особенно неловко, и, не скрывая превосходства,
заявила:
– По вечерам, не на своей остановке, ждать неизвестно кого, в
надежде, что принесут кофту и мелочь за проезд?! Вы знаете, это
что-то из ряда вон, – ее слегка подмерзшие малиновые губы вновь
потянулись в ухмылке с явным намерением унизить собеседника. –
Или, хуже того, вы меня к себе еще позовете?! Кто знает? Может
быть, это, в самом деле, вы и хотели предложить? – тут она колко
рассмеялась. – Но вы ведь даже не знаете, кто я. Даже имени моего
не знаете, к тому же, и я не знаю, кто вы.
От смеха у мужчины болезненно сжалось в груди, однако
женский ответ не привел в замешательство, он протянул руку и
быстро строго представился:
– Гомозов. Филолет Степанович.
Дама руки не взяла. Но смеяться перестала, и даже усмешка
слетела с ее губ.
– Знание имени не говорит о том, что ты знаком с человеком.
Думаю, спорить вы не станете, и спасибо за предложенную
помощь, за кофту, за мелочь, но мне ничего не нужно. Судя по
вашему добродушному тону, предполагаю, это вы из-за жалости, не
иначе как. Все же иногда человека должен кто-нибудь пожалеть.
Придерживаюсь этой позиции, сейчас она потребнее для меня. Я
обращусь к вам, когда мне понадобиться жалость. Разрешите? – ее
глаза заставили Гомозова пугливо кивнуть.
Более женщина говорить не стала, она развернулась и, не
попрощавшись, пошла вдоль дороги, будто никакого диалога и не
было. Мысли о том, чтоб ее проводить у Филолета Степановича не
возникло и не могло бы возникнуть, смотреть ей в след он тоже не
стал. С равнодушным видом, но с шатким потерянным внутренним
состоянием, Гомозов так же развернулся и пошел прочь, только в
сторону своего дома, туда, где вдали пялились неприятными огнями
многочисленные, ничего не обещающие глаза многоэтажек и
искрящийся электрический свет фонарей, зависших в черном небе,
звал за собой.
***
Следующим днем на работе Гомозову выпало особое
поручение, невероятно любопытное – папка с бумагами. Но, нет,
эти документы не требовалось перебирать, их полагалось снести в
одну кантору в центре города, и Филолет Степанович не мог не
согласиться (да и не пришлось бы). Экая же редкость: трудовой
день не ограничится пространством четырех стен с потертым
столом и скрипящим жестким стулом.
Дорога в назначенную кантору лежала через улицу
Переходную и она уготовила для Гомозова новые, весьма
пренеприятные известия. Так, проходя мимо Ливерпуля, Филолет
Степанович заметил своего друга, Журкина. И вот ужас, тот был не
один!
В компании давнего товарища состояла одна, достаточно
прелестная (в общественном понимании), дама. Григорий
Станиславович и сия кокетка нежно обнимались, что-то
нашептывали друг другу и приподнимались над землей. А дама-то,
дама! Она даже умудрялась пританцовывать в воздухе, мило
подергивая своими аккуратненькими ножками в светлых ажурных
колготах.
«Тьфу! И этот человек еще является моим другом?! Какая
низость!» – промелькнуло в голове у Гомозова. Его охватили злоба,
разочарование, расстройство, и все это возрастало с каждой
секундой в геометрической прогрессии. Теперь Филолет
Степанович, не ощущал под собой ног, но они тяжело хлопали об
асфальт, уже особенно широко шагал и деловито размахивал рукой
с документами. – «У меня был один товарищ. Был… И сплыл…» –
цедил он про себя, и ему хотелось побыстрей удалиться, чтобы
остаться незамеченным. Но тут Григорий Станиславович
обернулся, будто почувствовав, что о нем сейчас ведется мысль, и в
толпе прохожих он тут же разглядел резво шагающую знакомую
осанистую фигуру. Так обычно складываются обстоятельства для
тех, кто хочет промелькнуть незамеченным. Уж лучше не
скрываться, чем выглядеть дураком.
– Филолет Степанович! Филолет Степанович! Иди скорей
сюда! Скорей сюда! Я тебя кое с кем познакомлю! – закричал
Журкин, не выпуская из объятий фривольную, звонко
рассмеявшуюся, девушку.
Но шагающая фигура только больше ускорилась, спустя
несколько коротких секунд юркнула в сторону и бесследно
скрылась за поворотом.
Филолет Степанович ладонью смахнул со лба пот и стал
нащупывать в нагрудном кармане платок. Выходит у него теперь
никого не осталось, даже старого приятеля – и тот сплавился.
Теперь – никого. Вовсе никого. Гомозов едва отдышался, сердце
внутри словно раздулось и забилось так, что мужчину пошатывало,
в висках тоже колотило, но хуже того, атаковала жуткая мигрень.
Любой бы определил, что ему нездоровилось: лицо несчастного
побелело, а рука, поднося платок ко лбу с крупными каплями пота,
неистово тряслась. Но, ничего, ничего… Не привыкать. Не
привыкать!
Вечером, когда Филолет Степанович был уже дома и лежа на
диване в своем излюбленном флисовом халате, преспокойно
потягивая пятки, раздался телефонный звонок.
– Кто там ещё?! – пробурчал он себе под нос, переводя взгляд
на звенящее устройство. – Ах, да, знаю! Знаю! – Гомозов имел
абсолютную убежденность в своих доводах.
Брать трубку он не хотел, но все же, чтобы доказать себе
самому свою же собственную догадливость, он поднялся и лениво
зашагал к телефону.
– Да! Слушаю! – громко раздалось в комнате, как только
трубку сняли.
– Филолет Степанович! Филолет Степанович! – восклицал
сквозь потрескивающую связь Журкин. – Это я тебе телефонирую!
– Что и требовалось доказать, – в сердцах произнес Гомозов и
скинул звонок.
– Эх, Гриша, Гриша!.. Дурак ты, Гриша! – только это
расстроено пробормотал Филолет Степанович, и мысленно
добавил: – Нет больше друга.
Но телефон на этом не угомонился. Через короткий интервал
времени он снова затрясся в оглушительном звоне. Гомозов сел на
край дивана и все изображал вид, будто он ничего вовсе не
замечает, ничего не слышит. Но после второго звонка, безжалостно
разрывающего воздух, последовал и третий, а за ним, через
недолгую паузу – четвертый.
– Нет, так больше не может продолжаться!!! – завопил
Филолет Степанович, выходя из терпения. – Ну, сколько можно!
Гриша, Гриша… Неужели не ясно, если не отвечают, значит с ним
никто не хочет разговаривать! – но телефон неумолимо трещал, и,
наконец, Гомозов раздраженно вскочил и зашагал к нему. Сорвав
трубку аппарата, он озлобленно
