Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
Вот лев о трех головах, представляющих три попытки неведомого мастера не столько создать нечто невиданное, сколько приблизиться к совершенству; рядом с хищником — его детеныш, а ниже — остатки исчезнувшего древнего ворона. Вот из мрака возникает перед нами кулан, полуосел-полуконь, стройных и сильных очертаний, еще совсем целый, несмотря на то что принадлежит древнейшей ориньякской культуре; и грозно уставилась на нас из каменного чрева величественная голова мадленского бизона, готовая к атаке.
Медведи пришли сюда раньше человека и оставили нам следы своих когтей на стенах, где их точили.
И вот мы снова пробираемся средь сталагмитовых колонн. И на подмостках, где все время сменяются декорации — от жалкого подземелья до роскошного дворца, — снова разливается темень древнейшей палеолитической ночи. Две совы с птенцом посредине, глубоко вырезанные в скале, сопровождают нас в пути. Рисунок наивный, детский; но в атмосфере страха, царящей вокруг, остановившийся взгляд этих огромных круглых глаз не кажется столь мертвенным, цепенящим и бесстрастным, как у их живых сестер: они словно только что пробудились от сна и разглядывают нас, полные изумления и любопытства пред нашим нежданным присутствием здесь.
Дальше возникают руки. Точное воспроизведение рук человека, жившего в эру северных оленей. Раздвинутые пальцы почти нетронуты, ясно очерчены еще сохранившейся красноватой краской. И эти очертания, более четкие, чем форма сургучной печати, вызывают особое чувство ужасающей пустоты, словно живые руки растворились внутри собственных линий, навек оставленных ими на стенах древнего грота.
Целый хрустальный водопад вспыхивает внезапно сквозь тьму. Он удивительно прекрасен. Мы зажмуриваем и вновь открываем глаза, сомневаясь в реальности виденья. Но водопад не иссякает, он упорно струит свое сиянье…
Наш проводник поднял фонарь к темному своду.
— Здесь, — проговорил он.
Здесь когда-то открывалась огромная дыра, рудная «труба», ведущая на поверхность, которую закупорило время. На земле, где мы теперь ступали, первые исследователи нашли скелеты северного оленя и нескольких бизонов, которые, вольно мчась по горам или спасаясь от преследования, провалились в эту огромную зияющую пасть. Отец Брейль, обследовавший останки оленя, уверяет, что тот сломал при падении челюсть и ногу, когда в какой-то незапамятный миг тысячелетий произошел этот несчастный случай.
Еще и сейчас можно видеть здесь множество костей, одни на поверхности, другие полузарытые в глину. Это останки ворон, которые собирались на ночь в пещере, где растили птенцов, когда гигантское отверстие четвертичного периода было еще открыто; черные птицы находили здесь свою колыбель, свой приют и, как мы удостоверились теперь, свою могилу.
Мы снова пустились в дорогу. И снова перед нами бизоны, снова — рисунки на стенах. И тишина, полная каким-то неясным гулом, словно исходящим от где-то вдалеке журчащей воды или неведомого леса, шумящего ветвями глубоко под землею. Гулкая тишина, что, сама не умирая, упорно и давяще напоминает о смерти.
Пред нами открылось небольшое углубление, угловатое, неправильной формы, странно пугающее, еще одна ячейка в огромном мире ужасов, который подавляет даже само чувство страха.
Проводник повторил.
— Здесь…
Когда в первый раз вошли в это подземелье сыновья графа Бегуэна, они увидели в одном из углов гору пепла, несколько углей и куски дерева, которые огонь не пожрал до конца. Сердце бешено забилось у них в груди. Здесь был костер, вокруг которого собирались и беседовали, спасаясь от холода, люди, жившие за пятнадцать или двадцать тысяч лет до нас, а быть может, и раньше. Эти остатки мертвого огня преображались в нечто живое, словно попросту сохранились с прошедшей зимы и трое братьев со слугой вполне могли натолкнуться по выходе из пещеры на людей, протягивавших руки над этим костром и пододвигавших закоченелые ступни поближе к исходящему от него теплу. И хладный грот мгновенно обретал трепетность человеческого жилья.
Через некоторое время и отец Брейль с изумлением и восхищением рассматривал чудесным образом сохранившийся очаг. Это он вылил на него последнее ведро воды. Он пришел, все оглядел, исследовал впадину сверху донизу, а затем наклонился и поднял головни. Три его спутника, стоявшие подле, видели, как он удивленно поднял брови. На одном из полусгоревших кусков дерева он обнаружил остроконечный кусок железа, воткнутый, как гвоздь. Пепел этого костра не принадлежал палеолиту; хотя и древний, он остался от менее давнего огня. «В древнюю эпоху и через неизвестный вход, ныне, возможно, засыпанный землею, люди железного века проникли сюда, по крайней мере один раз, — утверждает аббат Анри Брейль. — Это, однако же, единственные следы их появления, и трудно предположить, что они проделали весь путь и видели остальную часть пещеры».
Мы оказались счастливее их, ибо не только обошли пропасть, открывшуюся внезапно у нас под ногами, но и проникли любопытным взором до предела всех пределов — до «святилища», где тайна пещеры достигает наивысшего напряжения и наибольшей силы.
На одной из стен две полуразрушенные львиные головы все еще охраняют вход в храм. И кажется, готовы броситься на нас, если мы осмелимся упорствовать и продолжать путь. Уступ за уступом — мы спускаемся, подымаемся, спускаемся снова.
Потайные галереи, мнится, те самые, что в былые времена вели к священному месту пещеры, и лишь великие маги знали их во всей их протяженности. Но так ли то было на самом деле или не так, трудности пути, ведущего к святыне, было тогда преодолеть не легче, чем те, что предстояло преодолеть позднее, открывая в сердце какой-нибудь пирамиды саркофаг фараона.
— Уж близко, — говорит наконец проводник.
Стены теперь испещрены изображениями зверей, все более тесными, в хаотическом беспорядке. И внезапно все вокруг становится чудовищным и диким.
Пещера словно раздвигается ввысь и вширь, необъятные скалы подымаются к своду, бесформенные и трагические. Растресканные здесь, разъеденные там, и каждая щель — загадка, и каждая плоскость — острое лезвие, и каждый выступ — нарыв, что вот-вот лопнет; и такие первозданные, грубые, воинственные, они, мнится, наделены каким-то злым и необоримым своевольством. Угадывается здесь древняя эрозия, алчные воды, протекшие десятки тысячелетий назад, все пожирая и обдирая на своем пути, унося с собой все, что было растворимо, и оставляя после себя только лишь этот ужас.
Мы медленно оглядываем огромное чрево земли, и повсюду наши взоры натыкаются на чудовищные изваянья природы, свирепые камни, видавшие меж своих громад столько людей, омраченных нищетою, голодом, страхом дней без охотничьей добычи, но которые все еще кажутся нетронутыми, вовек не знавшими человеческого присутствия.
Великий хозяин пещеры, властелин этой грозной империи, что управлял, верно, обрядами древнего ритуала, находится тут же, наверху, в четырех метрах от пола, но не восседает на троне, а идет шагом, более уверенным, чем любой верхолаз, по отвесной плоскости скалы. У него ветвистые рога и острые уши оленя, круглые глаза совы, пристально уставившиеся на нас, как и взгляд сторожевых львов, с которыми мы совсем еще недавно повстречались у входа в храм, а вместо рта у него пышная и длинная борода треугольником. Под волчьим хвостом член, что предполагается всегда напряженным, как у черных обезьян, ныряющих и всплывающих средь пышнолиственных крон Амазонии, повернут назад. И вся фигура, слегка сгорбившись, раскинув в воздухе руки и расставив ноги, как при ходьбе, необычайно выразительно передает повадку и внешность обезьян. Такая борода могла бы принадлежать старому мудрецу, но прообразом ее, конечно, послужила всего-навсего борода козла, ибо трудно предположить, что в добрые времена троглодитов кто-либо носил бороду, столь тщательно расчесанную, столь ровно подстриженную и столь изысканно щегольскую. Только руки, и полусогнутые в коленях ноги, и особенно форма стопы странным образом напоминают человеческие.
Это одна из самых знаменитых фигур доисторического искусства. Вначале ее скромно называли «Колдун», но позднее отец Брейль, опираясь на свои добрые отношения с небесами, окрестил ее вторично, дав имя гораздо более определенное и действенное — «Бог».
Какого рода церемонии совершались пред его ликом, под взглядом его широко открытых глаз, застылым, совиным и словно бы испуганным приписываемыми ему заслугами, никто никогда так, наверно, и не узнает. Но что это воображаемое существо, которое хирург от живописи и гравюры составил из кусков различных животных, действительно представляло собою магический синтез и было богом этой пещеры, этому невозможно не поверить. Даже сама потайная галерея, проломленная в скалах, что вела и ведет еще посейчас от скудной темной почвы старых суеверий к горделивой высоте, где он так вызывающе выставляется напоказ, подтверждает, сдается, подобную гипотезу.
