Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ
Рыба фугу ловится у берегов Японии, в Тихом океане. У меня к ней особое отношение. Моя мать умерла, отравившись ею. Яд содержится в половых железах фугу, в двух тонких мешочках. Удалять их надо крайне осторожно — чуть не так тронешь, они рвутся и ад попадает в мякоть. Жаль, трудно проверить, удалась ли эта операция. Способ известный — съесть рыбу, и будь что будет.
Тот, кто отравился ядом фугу, обречен на страшные мучения, вслед за которыми почти всегда наступает смерть. Если съешь ядовитую рыбу на ужин, боль начинается ночью. Несколько часов жертва корчится в муках и к утру умирает. Мода на эту рыбу особенно широко распространилась в Японии после войны. И пока не ввели строгих ограничений, считалось высшим шиком произвести рискованную разделку у себя на кухне и пригласить на пир друзей и соседей.
В то время, когда умерла моя мать, я жил в Калифорнии. Отношения с родителями у меня были довольно натянутые, и обстоятельства ее смерти стали мне известны только два года спустя, когда я вернулся в Токио. Мать никогда не ела фугу, но в тот раз сделала исключение ради пригласившей ее школьной подруги, которую не хотела обидеть. Все это рассказал мне отец по дороге из аэропорта домой, в Камакура.
Когда мы наконец приехали, солнечный осенний день уже клонился к вечеру.
— Ты ел в самолете? — спросил отец.
Мы сидели на татами в чайной комнате.
— Да, там подавали легкую закуску.
— Ты, наверно, голоден. Вот придет Кикуко, и будем ужинать.
Вид у отца был внушительный — гранитный подбородок, свирепо сдвинутые черные брови. Теперь, оглядываясь в прошлое, я нахожу, что он очень походил на Чжоу Энь-Лая, хотя сам он такому сходству не обрадовался бы: он гордился тем, что у нас в жилах течет благородная кровь самураев. Общество моего отца вообще не располагало к непринужденной беседе, да еще эта его манера — говорит так, будто истины в последней инстанции изрекает. И теперь, сидя против него, я вспомнил, как в детстве он однажды надавал мне затрещин за то, что я «мелю языком, как болтливая старуха». Неудивительно, что наш разговор все время прерывался длинными паузами.
— Печально было узнать о вашей фирме, — сказал я после долгого молчания.
Отец хмуро кивнул.
— На самом деле это еще не все, — проговорил он. — Когда фирма потерпела крах, Ватанабе покончил с собой. Не вынес позора.
— Вот как.
— Семнадцать лег мы вместе вели дела. Это был человек чести и твердых правил. Я очень его уважал.
— Вы снова займетесь коммерцией? — спросил я.
— Я… я отошел от дел. И стар, уже не под силу начинать все сначала. Да и дела нынче ведутся не так, как прежде. С иностранцами заигрывают. Пляшут под их дудку. И как мы до этого докатились, не понимаю. Ватанабе тоже не понимал. — Отец вздохнул. — Прекрасный был человек. Человек твердых правил.
Чайная комната выходила в сад. Со своего места я мог рассмотреть сквозь густую листву старый колодец. Мальчиком я верил, что в нем живут привидения. Солнце садилось, и сад погружался в тень.
— Ну что ж, я рад, что ты вернулся, — сказал отец. — Надеюсь, надолго?
— Не знаю. Пока не решил.
— Я-то готов забыть прошлое. Мать бы тоже с радостью тебя приняла. Хоть ты и очень ее огорчил.
— Отец, мне дорого ваше участие. Но я пока и сам не знаю, что буду делать.
— Теперь я понимаю, что у тебя не было на уме ничего дурного, — продолжал он. — Ты поддался… чужому влиянию. Не ты один.
— Может, действительно не будем ворошить прошлое, а?
— Будь по-твоему. Еще чаю?
И тут по дому разнесся девичий голос.
— Наконец-то, — сказал отец вставая. — Пришла Кикуко.
Несмотря на разницу в возрасте, мы с сестрой всегда были дружны. Она так обрадовалась, увидев меня, что и сказать ничего не могла, а только нервно хихикала. Отец принялся расспрашивать ее об Осаке, об университете, и она понемногу успокоилась. Отвечала ему коротко, вежливо. Потом обратилась ко мне с расспросами, но чувствовалось, что ее сковывает опасение нечаянно коснуться запретных тем. Разговор становился еще более вялым, чем до прихода Кикуко. Наконец отец встал со словами:
— Надо позаботиться об ужине. Извини, что приходится этим заниматься. Кикуко побудет с тобой.
Как только отец вышел, сестра облегченно вздохнула. Минуты не прошло, а она уже болтала о своих друзьях в Осаке, о занятиях в университете. Потом вдруг решила, что нам надо прогуляться по саду, и вприпрыжку выбежала на террасу. Мы надели соломенные сандалии, стоявшие у перил, и вышли в сад. Сумерки заметно сгустились.
— Умираю — хочу курить, еле выдержала эти полчаса, — сказала Кикуко, зажигая сигарету.
— Почему же ты раньше не закурила?
Она глазами показала на дом и лукаво усмехнулась.
— A-а, понятно, — сказал я.
— Послушай, а у меня уже есть друг!
— Да неужели?
— Только не знаю, что делать. Никак не решу.
— Это понятно.
— Он собирается в Америку. Хочет, чтобы и я с ним ехала, когда кончу учиться.
— А ты? Ты хочешь в Америку?
— Мы бы там, конечно, всюду добирались автостопом. — Кикуко вытянула руку, подняв большой палец. — Говорят, это опасно, а я в Осаке сколько раз так ездила, и ничего, очень здорово.
— Ну так что же тебя смущает?
Мы шли по узкой, петляющей среди кустов тропинке, которая вела к старому колодцу. Кикуко не выпускала из рук сигарету и все время картинно затягивалась.
— Знаешь, в Осаке мне нравится. У меня полно друзей. Не хочется их бросать. А Суичи… Он симпатичный, но все время быть только с ним одним… Даже не знаю. Ты понимаешь?
— Ну еще бы.
Она снова усмехнулась и вприпрыжку побежала вперед, к колодцу.
— Помнишь, — сказала она, когда я подошел, — ты все уверял, что здесь живет привидение?
— Помню.
Мы заглянули в колодец.
— А мама говорила, что никакое это не привидение. Что тоща вечером ты видел здесь старуху зеленщицу, — сказала сестра. — Но я ей не верила и никогда одна сюда не ходила.
— Мама и мне это говорила. Будто старуха сама призналась, что это была она. Шла напрямик через наш сад. Представляю, каково ей было перелезать через ограду.
Кикуко прыснула. Потом повернулась спиной к колодцу и обвела взглядом сад.
— Мама по-настоящему никогда тебя не винила, — сказала она совсем другим тоном. Я молчал. — И часто говорила, что они с отцом сами виноваты — дурно тебя воспитывали. И что мне они уделяли больше внимания, поэтому я и выросла такая хорошая. — Она подняла на меня глаза. Озорная улыбка снова заиграла у нее на лице. — Бедная мама, — помолчав, сказала она.
— Да. Бедная мама.
— Ты вернешься в Калифорнию?
— Не знаю. Посмотрим.
— А что случилось с… с ней? С Вики?
— С этим покончено, — сказал я. — В Калифорнии меня ничто не держит больше.
— А мне стоит ехать в Америку, как по-твоему?
— Почему бы нет? Не знаю. Тебе там, наверное, понравится. — Я оглянулся на дом. — Пойдем, что ли, обратно? Может, отцу надо помочь с ужином.
Но сестра снова свесилась над колодцем.
— Не вижу никаких привидений, — сказала она. Голос отозвался слабым эхом.
— А что, отец очень удручен крахом фирмы?
— Не знаю. Его не поймешь. — Она вдруг выпрямилась и обернулась ко мне. — Он тебе рассказал о старом Ватанабе? Знаешь, что он сделал?
— Говорят, покончил с собой.
— Мало того. Он всю семью отправил на тот свет. Жену и двух маленьких дочерей.
— Да что ты?
— Такие прелестные были девчушки. Он открыл газ, когда они спали. А потом вспорол себе живот кухонным ножом.
— То-то отец говорит: «Ватанабе — человек твердых правил».
— Психопат. — Сестра снова заглянула в колодец.
— Осторожно. Не то свалишься.
— Не вижу никаких привидений, — повторила она. — Ты меня все время обманывал.
— Я не говорил, что оно живет в колодце.
— Где оно тогда?
Мы снова оглядели сад. День почти угас. Я показал на небольшой просвет между кустами, шагах в десяти от нас.
— Вон там. Вон там я его видел.
Мы смотрели на светлую прогалину.
— Какое оно было?
— Толком не разглядел. Было темно.
— Но что-то ты все-таки различил?
— Я же говорю — старуха. Стояла вон там и следила за мной.
Как зачарованные, мы не могли отвеет глаз от прогалины.
— В белом кимоно, — сказал я. — Несколько прядей выбились из пучка, и их трепал ветер.
Кикуко толкнула меня локтем:
— Ну, хватит. Ты снова хочешь меня напугать.
Она растоптала окурок, постояла в раздумье, глядя себе под ноги. Пинком зарыла его в сосновые иголки и снова улыбнулась.
— Пойдем посмотрим, как там ужин, — сказала она.
Отца мы застали в кухне. Он покосился на нас, не отрываясь от своего занятия.
— Отец стал настоящим поваром, — со смехом объявила Кикуко. — С тех пор, как сам хозяйничает.
