Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ
И она вернулась, через три месяца оправилась от культурного шока, посетила превосходный китайский ресторан и роскошный итальянский и при первой же возможности соблазнила Джералда, прямо в его кабинете младшего вице-президента. Его наверняка никогда не соблазняли в такой обстановке — если вообще соблазняли. Хотя все произошло после окончания рабочего дня, рискованность ситуации привела его в неистовство. Сама идея. Ее дерзость. Кат в супермодном лифчике, который он видел только в рекламе белья в воскресных выпусках «Нью-Йорк тайме», стоя на коленях, расстегивала Джерадцу брюки прямо перед фотографией его жены в серебряной рамке, фасующейся на письменном столе рядом с немыслимой подставкой для шариковых ручек. В ту пору он был настолько правильным, что чувствовал себя обязанным сначала снять обручальное кольцо и аккуратно положить его в пепельницу. На следующий день он принес ей коробку шоколадных трюфелей от «Дэвида Вуда». Лучшие трюфели, подчеркнул он, боясь, что она не оценит их качества. Кат нашла это банальным, но в то же время милым. Банально, мило, рассчитано на впечатление — в этом был весь Джералд.
В Лондоне она никогда не снизошла бы до такого, как Джералд. Он не был ни забавным, ни сведущим, не был обаятельным собеседником. Но он легко загорался, легко поддавался влиянию — он был чистым листом бумаги. На восемь лет старше нее, однако казался намного моложе. Ей нравилось, как он втайне, по-детски радовался собственной порочности. И был благодарным. «Просто не верится, что это правда», — повторял он гораздо чаще, чем следовало, и главным образом в постели.
Причины такой благодарности Кат поняла, встречаясь с женой Джералда на скучных вечеринках в редакции. Законченная ханжа. Ее звали Шерил. Судя по прическе, она до сих пор пользовалась крупными бигуди и дешевым лаком для волос. Ее ум был подобен дому, в котором все комнаты оклеены одинаковыми обоями от Лоры Эшли: ровные ряды нерасфывшихся бутончиков в пастельных тонах. Наверное, занимаясь любовью, она надевала резиновые перчатки, а потом ставила галочку в списке домашних дел. Слава Богу, с очередной грязной работой покончено. Она смотрела на Кат с таким видом, будто хотела сбрызнуть ее освежителем воздуха. Чтобы отыграться, Кат представляла себе ванную Шерил; вышитые лилиями полотенца для рук, пушистые чехлы на сиденьях унитазов.
Между тем дела в журнале шли плоховато. Хотя Кат не знала недостатка в деньгах для воплощения своих замыслов и работа в цвете позволяла ей испытать себя на новом поприще, она не получила обещанной Джералдом свободы. Приходилось считаться с советом директоров, которые все до одного были мужчинами, бухгалтерами или, по крайней мере, ничем от них не отличались — осторожные и медлительные, как кроты.
— Это же просто, — втолковывала им Кат. — Вы обрушиваетесь на читателей, демонстрируя, как им следует одеваться, и заставляете их почувствовать неловкость от того, что они выглядят иначе. Вы работаете на стыке реальности и восприятия. Поэтому читателей нужно непрестанно ошарашивать чем-то новым, чего они еще не видели, чего у них нет. Вы их будоражите — они покупают.
Совет директоров, напротив, считал, что читателям надо просто предлагать то, что у них уже есть, но в умноженном количестве. Больше мехов, дорогой кожи, кашемира. И побольше громких имен. Совету директоров были чужды импровизация, желание рисковать, спортивный азарт; они не хотели морочить читателей ради собственного удовольствия.
— Мода вроде охоты, — повторяла им Кат в надежде пробудить их мужские гормоны, если, конечно, они у них были. — Это игра, напор, штурм. Это жестокая борьба. Это эротика.
Но они полагали, что мода — это хороший вкус. И требовали добротной элегантности. А Кат хотелось пулеметной очереди из засады.
Во всем приходилось идти на компромисс. Кат хотела, чтобы журнал назывался «Последний крик», но на слух членов совета такое название звучало грубо. К тому же, подумать только, они сочли его чересчур феминистским.
— Это же в духе сороковых, — не уступала Кат. — В моду вернулись сороковые, разве вы не чувствуете?
Нет, они не чувствовали. Они хотели, чтобы журнал назывался «Or» — «золото» по-французски, — что недвусмысленно декларировало систему ценностей, но, по мнению Кат, было лишено оригинальности. Сошлись на «Фелиции», это название устроило обе стороны. В нем слышался легкий французский акцент, и означало оно «счастливая» (что гораздо спокойнее, чем «крик»). Хотя остальным знать это было не обязательно, Кат примирил с этим словом намек на кошачье племя, что сглаживало дамскую претенциозность. Кат изобразила его на обложке как размашистый росчерк ярко-розовой губной помадой и тем облегчила себе душу. Она притерпелась к этому названию, но не дорожила им, как первой любовью.
Война разгоралась по поводу любого новшества в дизайне, любой попытки Кат по-новому подать материал, любой самой невинной провокации. Настоящие страсти кипели из-за разворота с рекламой белья — трусики слегка приспущены, на полу разбитые флаконы духов. Целый скандал разгорелся из-за рекламы новых чулок — одна нога привязана к стулу чулком контрастного цвета. Не оценили они и рекламы мужских перчаток (триста долларов за пару) — две руки, затянутые в тонкую кожу, весьма двусмысленно смыкаются на шее.
Так продолжалось пять лет.
После ухода Джералда Кат бродит по комнате. Взад-вперед, взад-вперед. Ноют швы. Не хочется думать о том, как она будет обедать в одиночестве, разогрев полуфабрикаты в микроволновой печи. Зачем она вернулась сюда, в этот унылый город на берегу отравленного внутреннего моря? Из-за Джера? Смешная мысль, но допустимая. Неужели это из-за него она остается здесь, несмотря на растущее раздражение?
Он уже не приносит ей полного удовлетворения. Они слишком хорошо изучили друг друга, и теперь все катится по привычной колее. Их дни безумств, чувственной дрожи прошли; теперь они урывают пару часов после работы. Она больше не знает, зачем он ей нужен. И говорит себе, что достойна большего, что надо расширить круг общения. Но не встречается с другими мужчинами, почему-то не может. Попыталась раз-другой, и ничего не вышло. Иногда ходит поужинать или в киношку с кем-нибудь из «голубых» дизайнеров. Ей нравятся сплетни.
Наверное, она скучает по Лондону. Здесь, в этой стране, в этом городе, в этой комнате, она как в клетке. Можно начать с комнаты — хотя бы открыть окно. Просто нечем дышать. Из банки с Волосатиком тянет формалином. Цветы, которые ей прислали после операции, почти все завяли; только те, что Джералд принес сегодня, стоят свежие. Ну-ка, подумай, почему он не прислал цветы в больницу? Забыл или это что-то означает?
— Волосатик, — говорит Кат, — жаль, что ты не умеешь разговаривать. С тобой можно было бы вести гораздо более содержательные беседы, чем с большинством недотеп в этом индюшатнике.
Детские зубки Волосатика поблескивают на свету; кажется, он вот-вот заговорит.
Кат трогает лоб. Похоже, поднимается температура. Что-то подозрительное творится у нее за спиной. Было мало звонков из журнала. Обошлись без нее, и это плохая новость. Правящим королевам не следует уходить в отпуск, и на операции им лучше не ложиться. Кат становится не по себе. У нее нюх на такие вещи, она не раз участвовала в дворцовых переворотах, и ей известны их приметы. Ее чувствительные антенны улавливают надвигающееся предательство.
Утром она заставляет себя подняться, готовит крепкий кофе в кофеварке, натягивает вызывающий замшевый костюм цвета стальных доспехов и тащится в редакцию, хотя должна выйти на работу только на следующей неделе. Внезапность, внезапность. При ее появлении сотрудники перестают шептаться в коридорах и, когда она ковыляет мимо, приветствуют ее с притворной радостью. Кат садится за свой стол в минималистском стиле, просматривает почту. Голова раскалывается, боль в швах не утихает. До Джера доходит слух о ее возвращении. Он СРОЧНО хочет ее видеть, но не приглашает на ленч.
Он ждет Кат в своем недавно отделанном кабинете — гамма светло-золотистых и белых тонов, письменный стол восемнадцатого века, они выбирали его вместе, — на столе викторианский чернильный прибор, на стенах в рамах увеличенные фото из журнала: руки в темно-бордовых перчатках, запястья, закованные в жемчуга, глаза завязаны шарфом от «Гермеса», над ним пылающий женский рот. Одна из ее лучших работ. Джералд прекрасно экипирован, в рубашке из мягкого шелка с открытым воротом, в шикарном свободном итальянском пуловере из шерсти с шелком. О, эта спокойная небрежность, эта выразительная игра бровей. Перед вами состоятельный человек, он обожает искусство и вносит его в свою жизнь, да и сам он образец искусства.
Боди-арт. Творение ее рук. Она хорошо поработала, в нем наконец-то появилась сексуальность.
