Мальчик по соседству (СИ) - "stellafracta"

– Знаю, что будет звучать чересчур банально, – хрипло отозвалась женщина, к моему удивлению не разрушая магию прозвучавших мелодий, – но это божественно. У тебя величайший дар – воспользуйся им по полной.

– Я знаю, – произнес я без стеснения, но все не смея поднять глаз от сложенных на коленях рук. – Непременно воспользуюсь.

…Я почти ничего не съел, но практически все попробовал. Стелла готовила вкусно, но едоки из нас обоих были не важные. Виктор, к моему удивлению, тоже ел мало и без охоты, впрочем, немудрено, почему у него такой ангельский вид – словно волшебной пыльцой питается.

После обеда мы втроем – да-да, артистка тоже присоединилась к нам, отчего времяпрепровождение стало еще более приятным, – складывали из игральных карт хрупкую конструкцию. Я хотел в очередной раз продемонстрировать мастерство своих ловких рук, и выстроил башню больше меня в высоту.

Стелла смеялась и говорила, что теперь и дышать нельзя, потому что любое неуклюжее движение рискует уничтожить красоту.

И правда – красота настолько хрупка и незыблема, что ее легко разрушить. Я был прямым этому доказательством – моя мать, ее дом и жизнь были настолько прекрасными, насколько ужасным создатель сотворил мой облик.

Интересно, что отвратительного может быть в жизни этой прекрасной парочки – матери и сына, – отнесшимся ко мне с добротой и радушием?

Я приходил к ним в гости еще два раза, и все это время я чувствовал себя там своим. Ощущение было в новинку, непривычным и пугающим, но настолько приятным, что я стремился испытать его снова и снова.

А потом, как я тогда подумал, все пошло прахом, потому что в один прекрасный день у калитки двора артистки, где мы с Виктором копошились в клумбах, наблюдая за жуками, появился Лео.

– Ты вернулся из заточения! – весело и жизнерадостно воскликнул сын артистки. – Здорово!

Меня аж передернуло от негодования. Теперь он позабудет про меня – его нормальный друг теперь с ним, и нет необходимости якшаться со странным мальчишкой в маске.

По крайней мере я так рассуждал, пока не отвечая на безмолвное недоумение в выражении лица Лео, не сводившего с меня глаз, Виктор не развеял мои опасения.

– Лео, знакомься, это Эрик, – представил он меня своему приятелю, – он живет в соседнем доме за плющом. Эрик, это Лео.

Естественно, он сам понятия не имел, как обернется наше знакомство, и что нам теперь втроем нужно делать.

– Пойдем с нами, – нарушил повисшее напряженное молчание Виктор, обращаясь к вновь прибывшему мальчику. – Эрик помог мне довести до ума машину – ту, что должна была мести пол и запоминать пространство, – улыбался он, увлекая нас за собой, – тебе стоит на это посмотреть.

Поначалу мне было неинтересно – мне казалось, Виктор лишь из вежливости позволяет мне оставаться рядом, ибо из философского (пусть и проходящего порой по-детски) трепа наше общение превратилось в обыкновенные детские развлечения; веселый и жизнерадостный Лео все время стремился заняться чем-нибудь из активностей – игрой в мяч или в битву гладиаторов, – а я, не имея привычки носиться по двору, предпочитал более спокойно проводить время.

Однако спустя час я, как говорится, втянулся. Лео уже не косился на меня и не смотрел исподлобья, а спрашивал, как я умудрился смастерить лук, из которого мы втроем по очереди стреляли сухой травой в бабочек.

Ближе к вечеру, когда Лео в очередной раз жаловался на свою мать, строгую и стремящуюся сделать из него воспитанного абитуриента престижной школы (отдать сына учиться очно через года два-три было ее идеей фикс, по словам мальчишки), он не хотел уходить раньше обычного, чтобы делать уроки. Как я понял, Виктор частенько помогал ему с домашним заданием от частного учителя, но на сей раз упрямый Лео отказался.

Наказали его недавно, кстати, за то, что выполненная работа была результатом трудов его друга, настолько безупречная, что учитель догадался и пожаловался на мальчика матери.

– Я мечтаю быть футболистом, – вздыхал он. – А она меня художником хочет сделать.

– Ты физику и геометрию не любишь не потому, что это плохие предметы, а потому что тебя заставляют этим заниматься, – утверждал в свою очередь Виктор.

– Тебе легко говорить! У тебя есть талант, а у меня нет! – возразил Лео, а затем обратился ко мне: – А у тебя есть ненавистный предмет?

Я призадумался. Все, за что бы я ни брался, выходило у меня превосходно.

За исключением каллиграфии – я терпеть не мог писать от руки. Когда я впервые взял перо, Мадлен принуждала держать его правой рукой, а не левой, настаивая, что все нормальные люди делают именно так.

Она даже не знала, что я левша – она не сидела со мной в комнате, когда я ел, не была со мной, когда я познавал ограниченный на тот момент мир, двигаясь и развиваясь; я всю свою жизнь преимущественно находился в одиночестве с оставленными на мансарде предметами, служившими мне игрушками.

Я думал, я один такой леворукий, но познакомившись с Виктором, понял, что в очередной раз моя мать была неправа – я не был странным и уродливым хотя бы в выборе ведущей конечности.

Сын артистки был левшой, и судя по его поведению (и реакции его матери), это было настолько органично, что я тоже перестал задумываться и стесняться.

Мадлен намеренно находила любой повод наказать меня, в том числе и каллиграфией… я с трудом представлял, что вернусь сегодня, как и в любой другой последующий день, обратно домой в ненавистные мне стены.

Если бы я умер или сбежал, ей бы было легче, она бы была счастлива избавиться от меня. Я не доставлял ей такого удовольствия из принципа, но в очередной раз желание напроситься жить у Виктора не оставляло меня в покое.

Впрочем, если бы моя мечта сбылась, я бы все равно не знал, что с этим делать – в глубине души я прекрасно знал, что стать частью их семьи невозможно.

Они не примут меня, когда увидят, что у меня под маской.

Лео все еще вопросительно глядел в мою сторону, ожидая ответа, а я, пожав плечами, поведал собеседникам о своем самом ненавистном занятии, умолчав лишь о том, как мать больно трясла меня за предплечье, так что стучали зубы, когда у меня не получалось.

Я был совсем мал тогда, чтобы сопротивляться или пытаться бежать, а сейчас, вытянувшись в долговязую фигуру ростом почти с Мадлен (или мать Виктора), по-прежнему терпел ее насилие.

Я привык к угрозам и побоям, и самое ужасное, что ни разу еще мне не удалось отказать матери в ее желании причинить мне вред.

========== 8 ==========

Прощаясь перед уходом, Лео несказанно удивил меня репликой, адресованной мне:

– Ты вовсе не чудовище, – задумчиво протянул он. – Не знаю, как я был таким идиотом все это время.

Я не знал, что ответить. Молча хлопая глазами, я просто ждал, когда он, наконец, уйдет, расстроившись, что его слова, пусть и сказанные с добрым намерением, оказывается, могут меня ввести в растерянность, но мальчик с мечтой о карьере футболиста не спешил покидать нас.

– А я никогда не поддавался предрассудкам, – заявил Виктор, с улыбкой всматриваясь в мое лицо-маску.

Он, похоже, гордился своей проницательностью. Я сложил губы в подобии улыбки, лишь бы избавиться от неприятной темы – еще не хватало обсуждать, кто здесь чудовище, а кто нет.

Идеальность Виктора вдруг опять начала меня раздражать. Получается, он первым разглядел во мне человека, и теперь этим кичится!

– Пока, Лео, – недвусмысленным намеком произнес я.

Тот хохотнул:

– Пока, до завтра!

Подхватив мяч, сосед засеменил к калитке и вскоре скрылся за поворотом на дороге.

Мы остались стоять вдвоем во дворе, но потом сын артистки предложил пойти в дом и поразглядывать географические атласы из их обширной библиотеки, подробные и будоражащие ум. Мы уже один раз часа на два забылись, разложив по полу карты, воображая себя великими путешественниками, у которых ни дня без приключения, и я с готовностью согласился.