Лилия Фонсека - Современная африканская новелла
Она резко обернулась к нему, встретившись с ним взглядом.
— Ты и вправду хочешь этого?
Он улыбнулся.
— А почему бы и нет? Ведь для Нигерии наступил кульминационный момент — конец эпохи империализма, начало эры Свободы! — Он показал рукой на огни фейерверка. Чини тотчас узнала возникшее в воздухе изображение. Распадаясь, шапки фейерверков образовали в небе увенчанный короной профиль королевы Елизаветы. — Думается мне, империализм пришел к концу, — вздохнул Франсуа. — Хотя для этого и понадобилось сто лет.
Чини отвернулась, но образ королевы неотступно горел у нее перед глазами. Типичная нигерийка, красивая, стройная, с матовой, словно покрытой бронзой, кожей, Чини восхищала французов совершенством своей как бы выточенной из дерева фигуры. Она не раз упрекала Франсуа, что он любит не ее, а ее тело, и он, смеясь, возражал, что не видеть прелести ее тела — выше его сил. Чини вся так и светилась любовью. Элегантная, уверенная в себе, она с утонченным изяществом носила европейскую одежду и с прирожденной грациозностью — национальный нигерийский костюм. Каждое ее движение приводило Франсуа в восторг, и ему хотелось говорить стихами, а она, видя это, смущалась. Они прозвала его «мой безумный француз».
Вдруг она рванулись вперед, схватив его за руку.
— Убей меня, ну убой же меня! — рыдала она.
Миллионы голосов слились в словах национального гимна.
…Для нигерийцев ты свободная,Для нигерийцев ты одна.
Отдаваясь эхом, тысячеголосый рев уносился ввысь, к звездам, в черноту тропической ночи.
— Я могла быть счастлива! Зачем только я встретила тебя? Я могла быть свободна! И вот теперь моя родина свободна, а я… я — в цепях!
Почувствовав на своих плечах его сильные руки, она всем телом прижалась к нему. Он потерся небритой щекой о мягкую, гладкую кожу ее лица.
— Чини, ты ведь моя, oui[14]?
— Твоя, Франсуа, твоя.
— Ты поедешь со мной в Париж, если…
Он так крепко прижал ее к себе, что ей стало больно. И впился губами в ее рот, здесь, на этой площади, посреди бушующей вокруг толпы.
— Погоди, Франсуа, тут же люди!
— Тебе ведь нет до них дела! Правда?
И он задушил поцелуем готовый вырваться из ее груди вздох.
В машине по пути к Виктория-Бич оба молчали. Чини не отрывала глаз от дороги, едва сдерживая переполнившее ее волнение. Независимость. Франсуа. Любовь. Замужество. Независимость. Независимость. Свобода!.. Мимо мелькали деревья. Ей казалось, что следом за ними несутся, обгоняя и нетерпеливо мигая фарами, другие машины, а в них сидят такие же, как они, влюбленные.
Франсуа вел машину по знакомым улицам, до неузнаваемости изменившимся в ярком свете огней. Впереди горделиво высился Палас-отель. Мимо павильонов Национальной выставки даже сейчас, за полночь, все еще лились бесконечные людские потоки.
Она вспомнила, как однажды пришла сюда днем, на строительную площадку, где под руководством Франсуа и по его проекту возводился павильон; людей кругом было столько, что иголке упасть некуда. Протолкавшись сквозь толпу, она увидела его в котловане, вырытом под фундамент. Там он и стоял, в этом котловане, рядом с рабочими, сваривавшими стальные конструкции. В ослепительных вспышках сварки четко вырисовывалось его удивительно красивое лицо. На нем была белая рубашка и белые шорты, в глазах застыло выражение страшной усталости.
Она уже хотела было потихоньку уйти, но тут он обернулся.
— Привет, Чини! — крикнул он.
Она вздрогнула от неожиданности. Франсуа вытер руки о шорты и сказал что-то двум стоявшим рядом белым. Они смахивали на американцев в узких, из непромокаемой ткани брюках и легких панамах. Один жевал резинку.
Франсуа подошел к ней легкой, танцующей походкой, а тут, как на грех, налетел порыв ветра, и она стояла, поправляя одной рукой поднявшуюся юбку, а другой придерживая соломенную шляпу.
— Ты точно с картинки, Чини, — сказал он, целуя ее руки. Стоя возле нее, он поглядел на строящийся павильон и спросил:
— Ну как, нравится? — Он описал рукой широкую дугу, но Чини и не посмотрела в ту сторону, неотрывно глядя в его глаза. Тогда он тоже поглядел на нее и сказал: — Шик, а?
— Павильон или я?
Он рассмеялся.
— Конечно, ты! Ну, куда мы пойдем? Может, выпьем кофе?
Он по-прежнему не говорил о главном, и это глубоко обижало ее, болью отзываясь в сердце. По городу ходили слухи, что он вот-вот уедет, ибо ему грозит высылка из страны в двухнедельный срок. Об этом ей стало известно от людей, осведомленных о намерении генерал-губернатора выслать его «в интересах общественного порядка». И вот он об этом ни словом не обмолвился. Да и хочет ли он на самом деле жениться на ней? Неужели она отказалась от всего ради иллюзии?
Стойка кафе была уставлена автоматами «эспрессо». Она попыталась представить себе, каким бы выглядело это кафе, сейчас заполненное стилягами и битниками, если б в нем собрались лагосские проходимцы; теперь их и не узнать — обзавелись шикарными машинами… ловкачи-приспособленцы, готовые по первому же знаку любого разгневанного политикана жестоко избить человека, но тотчас же переметнуться на сторону жертвы, предложи она им чуть большее вознаграждение. Живя в Челси и ночи напролет готовясь к экзаменам, она не раз вспоминала этих типов. Теперь ее мечта сбылась: она секретарь-машинистка, одна из лучших в конторе. Ей доверяют самые секретные материалы. А она, надо же, влюбилась в этого француза, который вот-вот покинет страну.
— Ну, как тебе Независимость, Чини?
— Независимость хороша для тех, кто свободен! — Он ничего не ответил, только улыбнулся, и она продолжала: — Для них это и Единство, и Верность, и всякое такое!
— Я люблю Нигерию. Вы, нигерийцы, самые здравые из африканцев.
— Когда доходит до главного, когда африканцы противостоят белым, все они — одна семья.
— Ты хочешь сказать, что я чужак?
Она положила ногу на ногу. В глазах Франсуа вспыхнул огонек желания. У Чини такие красивые ноги. Юбка Чини падала двумя полами, скрепленными в пяти дюймах ниже талии красивыми пуговицами.
— На тебя опять нашло, Чини.
Помешав ложечкой кофе, она поднесла чашку к губам и неосторожным движением пролила кофе на платье. Франсуа подскочил к ней с платком в руках. Промокнув платком мокрые места на юбке и кофточке, он тщательно вытер пятно с левой стороны у воротничка.
День для Чини был испорчен. Она поднялась со стула. Он взял ее за руку.
— Извини, что так получилось, Чини.
— Ты тут ни при чем. Я сама виновата. Настроение такое, хоть плачь.
И она пошла. Она шла, высоко подняв голову, покачивая бедрами, с ожесточением постукивая каблуками. Вслед ей из окон машин неслись призывные крики, но ей никто не нужен, потому что у нее своя машина. У Франсуа тоже своя машина, но ей никто не нужен, потому что никто не понимает, каково это — испытать любовь, у которой нет будущего, каково это — вынести осуждение своего народа, особенно в тот момент, когда ты с таким трудом добилась наконец всего, чего хотела.
«Я не люблю его… Я люблю его… По ведь он француз… Ах, неважно… Нет, важно… До получения Независимости это было совершенно неважно. Но теперь, теперь мы другие. Я должна остаться на родине, должна работать и строить новую жизнь…»
Чини шла не останавливаясь. Два миллиона людей в Лагосе, и все норовят попасть поближе к мосту. Но ей казалось, она одна на всем белом свете, ибо что знала она о них?
Она вдруг вспомнила, что в город на торжества по случаю Независимости собиралась приехать мать, а от нее до сих пор ни слуху ни духу. Может, она все же еще приедет. А вдруг что-нибудь случилось?
Самое лучшее — рассказать ей все начистоту. Одно она знала теперь точно: независимая Нигерия — это уже не колониальная Нигерия. Да. И положение женщин в мире теперь иное. И все равно, черные или белые, желтые или красные, все они, заслышав зов любви, отзываются на него одинаково.
Но почему же, почему полюбила она француза?
Не далее как сегодня между ней и Франсуа разгорелся спор.
— Нигерийские девушки не понимают, что такое любовь.
— Что же это такое, Франсуа? Я хочу понять.
— Это не так-то легко объяснить.
Его глаза были устремлены на океан. Она тоже смотрела на океан, но ничего не видела.
— Это не так-то легко объяснить. — Он курил сигарету. — Понимаешь, любовь — всепоглощающая страсть, любовь — это сугубо личные отношения двоих.
— Так ее понимают в Европе. В Африке же любовь выходит за рамки только личных отношений. Моя любовь — это дело всех и каждого. Она затрагивает мою мать и родственников моей матери. Мой отец умер, но о моей любви вправе знать мой дядя и его семья. Я ведь родилась и выросла среди них. Постарайся понять это. Ты же склонен все приписать слабости моего характера.
