Лошадиная душа (СИ) - Таня Белозерцева
Меня поставили в пару к вороному коню, мы были почти одинакового роста, несмотря на разницу в возрасте — я двухлетка, он четырехлетний, почти взрослый конь. Как и я, он был неухожен, грязный и худой, с большими, грустными глазами.
Началась моя непонятная жизнь, полуголодная и все время в движении, нас распрягали только на ночь, загоняли в веревочный загон, забрасывали случайный корм и оставляли до утра. Утром нас отлавливали, наспех чистили щеткой, запрягали, и мы с напарником тянули повозку дальше. Временами до нас доносились раскаты грома, это был странный гром, неприродный какой-то, неестественный, пугающе ненастоящий. Вскоре по сторонам дороги, на обочинах, стали появляться кости животных. Мой напарник со страхом косился на эти кости, он явно что-то знал. А я, в свою очередь, заметил, что лошадей в загоне становится меньше.
Вот и сегодня на закате нас согнали в загон, а один конь остался снаружи, темно-серый в яблоках с треугольной проточиной на лбу.
Пару дней спустя мы с вороным были остановлены, впереди случился затор — то ли авария, то ли дерево рухнуло, нам это, собственно, было неинтересно, наше внимание было привлечено к груде костей на обочине, возле которой нас случайно тормознули. Кости. Свежие. Полуобглоданные. Местные хищники и падальщики еще не успели их растащить. И я с тоской смотрел на еще узнаваемые лошадиные ноги, на знакомую голову с белой треугольной проточиной. Не надо быть сверхумным, чтобы не понять, что на обочине лежат останки коня, пропавшего пару дней назад.
С затором разобрались, вожжи хлестнули по нашим спинам, мы вздрогнули и, с трудом оторвав взгляд от костей, влегли в хомуты, потянули повозку дальше.
Мы с напарником очень привыкли друг к другу и в загоне уже просто по привычке стояли рядом, грустно почесывая друг другу холки и спины. И, когда он вдруг сегодня остался снаружи и его не пропустили в загон, я запаниковал, сразу вспомнился тот, пропавший и съеденный конь. Я суетливо забегал и заметался вдоль веревки, глядя, как уводят моего друга, безымянного вороного товарища, и чувствовал, что потихоньку схожу с ума, зверею и сатанею. Нет! Не позволю, никому не позволю сожрать моего друга!!! Яростно набрасываюсь на веревку, да пусти же ты, сволочь пеньковая! Взбесившись окончательно, я грудью и ногами наваливаюсь на неё сверху. И она сдалась, провисла под моим немалым весом, рывок, другой — и я на свободе. И скачу, скачу туда, куда увели моего друга. А за моей спиной в разные стороны с радостным ржанием разбегались лошади, случайно выпущенные мной на волю.
Где же он? Ох, вот он, бьется в путах, сражается за свою жизнь, окруженный четырьмя людьми. Повсюду паника, беспорядочно мелькают факелы, хаос и сумятица. Вороной воспользовался замешательством и особенно сильно рванулся, освободил голову и ноги, со свистом разлетелась веревка и рассыпались в разные стороны люди. Одного он лягнул в живот, другому в запале драки оттяпал пол-ладони, сгоряча проглотил, не заметив, откушенные пальцы. Кровь, крики, огонь.
И два коня несутся в ночь. Я и вороной.
Часть 3. Имя для коня
Я плохо видел, куда бегу, луна временами показывалась из-за туч, но то, что она освещала, только больше сбивало с толку. Незнакомая гористая местность с проплешинами небольших степнячков, поросшие жухлой соломистой травой. Вороной, спотыкаясь, плелся сзади, то и дело я оборачивался на него. Бедняге досталось, его все-таки успели порезать, по шее слева тянулся глубокий порез, из которого собирались вырезать полоску мяса, и он заметно ослабел от потери крови.
И, когда силы оставили его и он остановился, пришлось остановиться и мне. Вороной тихо лег, я беспомощно встал над ним. Здесь я ничем не мог ему помочь.
Рассветало, вот уже солнце показалось меж нагромождением скал, потеплело, а я все стоял над лежащим врастяжку вороным конем. Вдруг он шевельнулся и, чуть приподняв голову, посмотрел на меня:
— Великан, благодарю тебя за то, что ты рядом. Ты спас меня.
— Не теперь…
— Все равно, Великан, умереть на воле лучше, чем быть съеденным.
— Почему ты зовешь меня Великаном?
— А ты и правда Великан, ты жеребенок, а ростом почти с меня.
— А у тебя есть имя?
— Когда-то меня звали Дамаском, в далекой солнечной Андалузии… Я андалузец очень редкой, вороной масти. Теперь, после всего, что случилось, меня, наверное, будут называть Кровавым Дамаском.
Это странно, но он, умирающий, находящийся на последнем издыхании, ухитрялся шутить! Я невольно проникся к нему огромным уважением. Это ж какую силу духа надо иметь?!
Во второй половине дня пришли люди, человек шесть, они осторожно окружили меня, но я и не подумал убегать и спокойно позволил взять себя за недоуздок и увести. Уводили меня двое, четверо остались с Дамаском. Уходя, я оглянулся и видел, как они склонились над конем.
Переезд в коневозе я плохо запомнил, как и дальнейшее. Я был словно в полусне, урывками помню, как куда-то ведут, что-то колют в шею, что-то жую… И вяло слушаю человеческие голоса:
— Ну, с вороным все ясно, чуть не сожрали живьем, а с этим что?
— А что с ним?
— А вы не видите? Горбатый, кривомордый, чего с ним такое делали???
— Деформация грудных и плечевых костей, этого малыша слишком рано заставили работать, не дав толком сформироваться.
— Малыш???
— Да, малыш, ему ещё и трех лет нет. Это жеребенок породы шайр. Ему ещё расти и расти.
— Да ну, кто такого урода возьмет?
— Я же сказал, он растет, должен подрасти, а там глядишь, и кости выпрямятся при должном уходе. Ему бы ещё весу набрать, а то смотреть тошно, до чего худ. Но главное, характер, характер у него милый, что довольно странно при таком дурном обращении, лошади обычно портятся, если с ними плохо обращаются. И ещё, не разлучайте их, гнедого и вороного, их нашли вместе, пусть вместе и остаются, пока могут.
Снова переезд в коневозе, а затем и в поезде. Не знаю, кому как, а меня это замучило, испытывать постоянное напряжение от качающегося пола, постоянный страх падения и неуверенности в себе, все это страшно выматывает. Так что и нечего удивляться тому, что я был совершенно измотан к концу путешествия, ноги дрожали и подгибались, я сильно потел и быстро уставал. Из-за плохого самочувствия я не обращал внимания на окружающий мир. И только одно
