Петер Биксель - Современная швейцарская новелла
— Я весьма ценю этот сорт, — заметил начальник поезда, — надо только хорошенько тянуть, а то они быстро кончаются.
Эти слова пробудили в молодом человеке подозрение, он почувствовал, что начальник поезда тоже с неохотой думает о туннеле, по-прежнему тянущемся снаружи (еще была надежда, что он вдруг кончится, как внезапно обрывается сон).
— Восемнадцать сорок, — сказал он, взглянув на свои часы со светящимся циферблатом, — сейчас мы должны уже быть в Ольтене. — И подумал о лесах и холмах, еще так недавно золотившихся в свете заходящего солнца.
Они стояли, прислонясь к стене, и курили.
— Моя фамилия — Келлер, — представился начальник поезда, попыхивая сигарой.
Но молодой человек не сдавался.
— Карабкаться сюда было совсем небезопасно, — заявил он, — по крайней мере для меня, непривычного к такому лазанью, и потому я хотел бы знать, зачем вы меня сюда затащили.
Келлер ответил, что и сам толком не знает зачем, просто хотел выиграть время, время для раздумий.
— Время для раздумий, — повторил молодой человек.
— Да, — сказал начальник поезда, — именно так. — И снова принялся за сигару. Локомотив, казалось, опять пошел под уклон. — Мы же можем пройти в кабину машиниста, — предложил Келлер, продолжая в нерешительности стоять у стенки, тогда как молодой человек уже двинулся вперед по коридору. Открыв дверь в кабину, он замер.
— Пусто, — сообщил он подошедшему начальнику поезда. — Машиниста на месте нет.
Они вошли в кабину, шатаясь от бешеной скорости, с которой поезд все дальше и дальше несся в глубь туннеля.
— Сейчас, — сказал начальник поезда, нажимая на какие-то рычаги, и даже рванул стоп-кран. Машина не слушалась. Келлер уверял, что, едва заметив отклонение от курса, они делали все возможное, чтобы остановить состав, но он все несся и несся.
— Его теперь не остановишь, — сказал молодой человек, указывая на счетчик скорости. — Сто пятьдесят. Эта машина когда-нибудь развивала такую скорость?
— О господи! — проговорил Келлер. — Нет, такую — никогда, самое большее — сто пять.
— То-то и оно, — заметил молодой человек. — А скорость все нарастает. На счетчике уже сто пятьдесят восемь. Мы падаем.
Он подошел к окну, но не мог держаться прямо и прижался лицом к стеклу, уж очень велика была скорость.
— А где машинист? — крикнул он, вглядываясь в толщу скал, стремительно летевших прямо на него в ярком свете прожекторов со всех сторон, сверху и снизу, и исчезавших за стеклами кабины.
— Спрыгнул! — в ответ ему закричал Келлер, сидевший на полу, спиной к приборной панели.
— Когда? — настаивал молодой человек.
Начальник поезда немного помедлил, ему пришлось еще раз раскурить свою сигару, при этом ноги его, так как локомотив все больше кренился вперед, были уже на уровне головы.
— Уже через пять минут, — произнес он наконец. — Надежды на спасение не было. Проводник багажного вагона тоже соскочил.
— А вы?
— Я же начальник поезда, — отвечал тот, — и к тому же всегда жил, ни на что не надеясь.
— Ни на что не надеясь, — повторил молодой человек; он теперь лежал — в относительной безопасности — на стекле кабины, лицом к бездне. Выходит, мы сидели в своих купе и знать не знали, что все кончено, подумал он. Нам казалось, что все в порядке, а бездна уже поглотила нас, и мы гибнем в ней, как сообщники Корея.
Начальник поезда крикнул, что ему необходимо вернуться.
— …В вагонах начнется паника. Все ринутся в хвост поезда.
— Конечно, — отвечал молодой человек, вспомнив толстого шахматиста и рыжеволосую девушку с романом. Он протянул Келлеру оставшуюся у него коробку сигар «Ормонд Брэзил-10». — Возьмите, — сказал он, — а то опять потеряете сигару, когда полезете туда.
— А вы не хотите вернуться? — спросил начальник поезда. Он уже поднялся на ноги и теперь с трудом пытался забраться в узкую воронку коридора.
Молодой человек смотрел на ставшие бессмысленными приборы, на все эти смехотворные теперь рычаги и переключатели, окружавшие его в серебристо сверкающем свете кабины.
— Двести десять! — сказал он. — Не думаю, что при такой скорости вам удастся перебраться в вагоны, ведь они прямо над нами.
— Но это мой долг! — вскричал начальник поезда.
— Разумеется, — проронил молодой человек, не поворачивая головы и не видя тщетных попыток Келлера.
— Я обязан хотя бы попробовать! — кричал начальник поезда, он был уже далеко, вернее, высоко в коридоре, локтями и ляжками упираясь в его металлические стенки, а так как локомотив все круче шел под уклон, в ужасающем падении мчался к сердцу земли, к этой цели всего сущего, то начальник поезда в коридоре оказался висящим над головой молодого человека, распростертого на серебристом окне кабины машиниста лицом вниз, силы покинули его. И тут начальник поезда рухнул на пульт управления, обливаясь кровью, подполз к молодому человеку и обхватил его за плечи.
— Что нам делать? — закричал он сквозь грохот несущегося на них туннеля прямо в ухо молодому человеку, чье жирное, уже ставшее бесполезным, ни от чего не спасающее тело недвижно покоилось на стекле, отделяющем его от бездны, и сквозь это стекло бездна струилась в его впервые широко открытые глаза. — Что нам делать?
— Ничего, — безжалостно ответил молодой человек, не отворачивая лица от этого смертоносного зрелища, однако не без какой-то уже потусторонней веселости, весь в осколках стекла от разбитой приборной панели; и вдруг невесть откуда взявшийся сквозняк (в стекле кабины появилась уже первая трещина) подхватил два ватных тампона, и они со свистом унеслись вверх. — Ничего. Господь покинул нас, мы падаем и, значит, несемся ему навстречу.
Вальтер Кауэр
© 1981 Benziger Verlag, Zürich/Köln
СТИРКА
Перевод с немецкого П. Френкеля
Богостраст Изидор Тайлькэс всю жизнь принадлежал к той категории людей, коих принято определять понятием «бедолага». Причина сего крылась не столько в его материальном положении — для чиновника, состоящего на государственной службе, да к тому же холостяка, оно было куда выше среднего, — сколько в немыслимом имени. Одному дьяволу ведомо, о чем думал пенсионер Андреас Тайлькэс, в прошлом старший преподаватель, когда рискнул подвесить своему первенцу на всю его будущую жизнь столь чудовищную комбинацию имен, — подобное частенько проделывают озорники с пустой консервной банкой, прицепляя ее к кошачьему хвосту. С той лишь разницей, что в последнем случае всегда находится добрая душа, которая освобождает животное от украшения, вызывающего повышенное внимание. Но от такого имечка вдруг не избавишься; и уже в школе беднягу нагрузили полным набором производных от него прозвищ, на которых здесь вряд ли стоит задерживать внимание — мы ведь как-никак рассказываем историю, а не тщимся усугубить мучения несчастного. Заметим лишь: всякий раз, как преподаватель закона божьего задавал выучить наизусть псалом некоего Геллерта, которого, кажется, тоже звали Богострастом, класс взрывался громовым хохотом. Вот, может быть, первое указание на причину, побудившую немолодого преподавателя дать сыну такое имя. Впрочем, это не более чем гипотеза: второе имя — Изидор — ни в малейшей степени не связано ни с живыми, ни с усопшими.
Скажите: не проще ли было поменять злополучное имя или взять одно из вошедших в моду американизированных сокращений? Ведь как звучит Изи Б. или Богодор! В Богодоре есть даже этакая экзотическая изысканность; но загвоздка состояла в том, что отец Андреас был еще жив, и примерный сын не решился бы поменять имя ни под каким видом. Так он и пробивался, стиснув зубы, через годы учебы и наконец благополучно добился места в одном из учреждений, которое своим названием и его смыслом могло успешно соперничать с именем господина Тайлькэса: он определился секретарем госуполномоченного по проведению статистических мероприятий по программе искусственного осеменения крупного рогатого скота швейцарской бурой породы. Каково! Пишущему сии строки не ведомо, существует ли такой же уполномоченный и по другим встречающимся в наших краях породам рогатых, но, судя по неудержимому росту метастазов в управленческой системе, это можно предположить едва ли не с полной уверенностью. Богостраст Изидор Тайлькэс был вполне доволен сложившимся положением, деловые бумаги он начал подписывать в решительной манере: просто Б. Т., с завитушками, дабы избежать смешков в других кабинетах, где циркулировали его бумаги, — кто-то ведь должен был обрабатывать статистическую галиматью, которую поставляла его контора. У него была небольшая современная квартира в небольшом городке, откуда он каждое утро ездил на службу в собственной машине. У него была приходящая домработница, одного лишь у него не было: жены. Все попытки, которые предпринимал в этом направлении БИТ (так фамильярно стал он именовать себя в барах и прочих местах), оканчивались самым печальным образом — приступами спазматического смеха у избранных объектов.
