Кэндзи Маруяма - Дорога к замку
И вот Ясухара, которому за целый год работы в большой клинике ни разу не "повезло", столкнулся с долгожданной "удачей" на третий день пребывания в городе С.
Май только начался, но с самого утра в тот день было жарко и душно, как перед грозой. В пять часов вечера, когда врачи стали собираться домой, терапевт сказал:
— У меня в восьмой лежит больной с циррозом печени. Он совсем плох, не сегодня–завтра "кончится". Вы последите за ним, пожалуйста.
Состояние больного стало критическим примерно неделю назад, и терапевт ещё тогда предупредил дежурного о возможном летальном исходе, но пациент каким‑то чудом до сих пор был жив.
Ясухара просьбе коллеги, разумеется, был только рад. Вслух он, конечно, благодарить не стал, но в глубине души испытал огромную радость.
Когда все ушли и в больнице из персонала остались только Ясухара и две дежурные сестры, он, все время думая о том больном, велел принести его историю болезни.
Пациента звали Накамура, ему было 52 года, он служил здесь же, в городе С., в лесозаготовительной компании.
В истории болезни значилось, что неделю назад больному стало хуже, он начал задыхаться, но в ту ночь, к счастью, дежурил опытный терапевт, который принял все необходимые меры: подключил капельницу, дал кислородную подушку, ввёл кардиостимуляторы и сделал переливание крови.
Сердце у Накамура, видимо, было на редкость выносливым. Когда в восемь часов во время обхода Ясухара заглянул к нему в палату, этот больной, от которого остались лишь кожа да кости, а лицо приобрело шафранно–жёлтый оттенок, находился в полном сознании.
Вернувшись после обхода в кабинет, Ясухара спросил у сестры:
— Как думаете, будем сегодня "выносить"?
— Из тяжёлых у нас только Накамура, но я думаю, все обойдётся.
— Терапевт сказал, что его дела совсем плохи.
— Да он каждый день это твердит, а Накамура все держится.
Медсестра, очевидно навидавшаяся всякого за годы работы в больнице, была совершенно спокойна.
— Ну а вдруг все‑таки, а?
— Не волнуйтесь, доктор, мы вас не подведём.
— Что ж, и я не подведу.
— Вот и прекрасно.
Поговорив с сестрой, Ясухара как‑то и сам уверился в том, что сегодня ничего не произойдёт. До десяти он смотрел в приёмной телевизор, потом вернулся в дежурный кабинет, полистал медицинские журналы и в полдвенадцатого улёгся спать. Перед этим он позвонил сестре и спросил, как дела. "Все нормально", — ответила она. Вешая телефонную трубку, Ясухара подумал: "Опять не вышло", испытывая смешанное чувство облегчения и разочарования.
Но то ли господь бог сжалился над молодым врачом, то ли, наоборот, решил захватить его врасплох, но в четыре часа утра в дежурном кабинете затрезвонил телефон.
— Доктор, идите скорей. С Накамура что‑то не так.
— Что?
— По–моему, ему стало хуже.
— Хорошо. Сейчас.
"Неужели наконец "вынесу"?" — думал Ясухара, поспешно натягивая поверх свитера халат. Потом сунул ноги в шлёпанцы и помчался в восьмую палату.
Палата была двухместной, но вторая койка пустовала.
Над кроватью Накамура склонились две тени — жены и медсёстры Аикава.
Ясухара взял у медсёстры фонендоскоп и приложил его к груди больного.
Тук–так, тук–так–так — сердце хоть и неровно, еле слышно, но все же билось. Пульс тоже пока прощупывался, но сосчитать его было трудно. Освещённое лампой лицо больного казалось иссиня–бледным, полузакрытые глаза смотрели в потолок. Дыхание едва было заметно по лёгкому трепетанию ноздрей, грудь почти не поднималась.
— Когда это началось?
— Дыхание изменилось минут десять назад, да? — оглянулась на жену медсестра. Та утвердительно кивнула.
Было очевидно, что ослабление организма вызвало сердечную недостаточность.
— Кислородную подушку, глюкозу и тераптик.
Ясухара повторил предписание, вычитанное вечером в истории болезни. Если оно один раз помогло, хуже от него не будет. Когда сестра вернулась в палату, он сказал:
— Известите семью. На всякий случай.
Жена больного от волнения потеряла дар речи, за неё ответила сестра:
— Уже позвонили.
— Они скоро будут?
— Да, здесь недалеко.
— Приготовьте капельницу.
Медсестра опять убежала. Больничная палата стала напоминать заводской цех в разгар рабочего дня.
Ясухара держал фонендоскоп у груди больного, одновременно нащупывая левой рукой его пульс.
Тук, тук–так–так, тук–так… — Сердце билось все более неровно. Как бы сильно Ясухара ни сдавливал запястье, пульс не прощупывался, что свидетельствовало о выраженной сердечной недостаточности и о том, что кровяное давление приближалось к нулю.
Часы показывали 4.10 утра. До рассвета оставался ещё час. Глядя в звёздное небо за окном, Ясухара подумал, что "выносить", очевидно, придётся ещё затемно.
Вернулась сестра. Она положила на кровать кислородную подушку, всунула резиновую трубку больному в нос. Затем попыталась попасть иглой в вену у локтя. На костлявой руке вена выделялась отчётливо, но из‑за низкого кровяного давления ввести иглу удалось только с третьего раза. Сестра сразу же отрегулировала капельницу, и кардиостимулятор стал поступать в кровь больного. Это подействовало почти сразу — сердце заработало активней и ровней. Лицо Накамура, казалось, тоже порозовело. Но через несколько минут ритм опять нарушился.
— Продолжайте капельницу, — приказал сестре Ясухара.
Жена все так же сидела у постели, уставившись в лицо мужа остановившимся взглядом.
Тут в коридоре послышались торопливые шаги сразу нескольких человек. Сестра Аикава вышла за дверь, поговорила с ними о чем‑то и, вернувшись, доложила:
— Пришли родственники.
— Пусть войдут.
Жена подняла голову и обернулась к двери. В палату вошли сначала двое пожилых мужчин — похоже, братьев больного, потом женщина и трое молодых людей — очевидно, его дети: юноша и девушка лет двадцати и ещё мальчик-старшеклассник. В палате стало тесновато.
— Тераптик.
— Слушаюсь, доктор.
— И эфедрин.
При каждой реплике Ясухара вся семья разом испуганно поднимала на него глаза, стараясь не пропустить ни одного его жеста: от врача зависело спасение близкого им человека.
Ясухара, хоть и находился в постоянном напряжении, в глубине души блаженствовал — все ему доверяют, жадно ловят каждое его слово. Он чувствовал себя персонажем в разворачивающемся действе.
Медсестра принесла ещё одну ампулу с кардиостимулятором. Теперь укол надо было делать прямо в сердце. Ясухара приставил шприц к груди больного. Глаза родственников, не отрываясь, следили за его руками. Чувствуя на себе их взгляды, он решительно ввёл иглу. Жидкость в шприце покраснела от крови, потом вся медленно ушла в полость сердца.
Больной застонал, и у родственников вырвался общий вздох. Реакция на укол была мгновенной: сердце опять заработало ритмично, стал прощупываться пульс.
Однако действие кардиостимулятора продолжалось не более пяти минут. Биение сердца опять ослабло, стало неровным и еле слышным. Сделать уже ничего было нельзя. Через минуту сердцебиение стало ещё слабей, дыхание вновь было заметно лишь по лёгкому трепетанию ноздрей, реакция зрачков на свет отсутствовала.
Ясухара все время держал фонендоскоп у сердца больного, пытаясь левой рукой нащупать пульс.
В палате стало тихо, все затаили дыхание, только глаза присутствующих передвигались с предмета на предмет. Прошла ещё минута. Биение сердца теперь можно было различить, лишь с силой прижимая фонендоскоп к груди.
Смерть приближалась, человеческий организм неуклонно угасал. "Вот сейчас, сейчас", — думал Ясухара. Теперь, когда смертельный исход уже не вызывал сомнений, он вдруг заволновался, не зная, как поступить дальше. На него смотрят семеро родственников умирающего и две медсёстры. Все они уже поняли, что смерть неизбежна. Вопрос только в том, в какой именно момент она наступит. И объявить об этом должен он, Ясухара. Молодой врач задумался, вдруг проникнувшись ответственностью поставленной перед ним задачи. Палата представилась ему сценой, где умирающий был актёром, а родственники — зрителями. Стоит ему поднять руку и объявить: "Свершилось!" — и сразу актёр падёт мёртвым, зрители зарыдают и наступит развязка пьесы. Но только когда нужно подать эту команду?
Ясухара испытывал волнение режиссёра, не знающего, справится ли он со сложной постановкой.
Пока его одолевали тревожные мысли, дыхание больного вдруг прекратилось. Заметив это, все родственники разом как‑то подались вперёд. Ясухара надавил фонендоскопом на грудь и не услышал ни звука. Ни дыхания, ни пульса, ни биения сердца — ничего.
"Умер", — подумал он, и тут же с губ у него сорвалось:
