Андре Дотель - Современная французская новелла
Оба друга вышли и некоторое время брели, с трудом переставляя ноги. Они пытались утешить друг друга. Перед глазами у них, подобно крыльям ангела, трепетали страницы книги.
— Огонь — это прекрасно, — произнес наконец Боколо.
— Смотря что горит, — поправил его Мамаду.
Лейка
В широко распахнутое окно, окрашенное в тот красноватый цвет, который обычно называют грязно-розовым, вливалась волна душного воздуха, насыщенного запахами мандаринов, еще каких-то фруктов, раскаленного асфальта, разомлевших от жары птиц и моря, а все вместе напоминало аппетитный аромат только что испеченного лимонного кекса. Тетушка Фелиция рассматривала в бинокль стоявшие на рейде суда: на западе — строгий ряд сторожевых кораблей, похожих на аккуратно расставленные игрушечные кораблики; на востоке — торговое судно, с которого спешно растаскивали груз тоненькие подъемные краны, а дальше — целый лес флажков, пестревших на мачтах прогулочных яхт, и бешено мчавшиеся по водной глади моторные лодки. Потом она снова направила бинокль прямо перед собой, чтобы убедиться, что одномачтовое суденышко дядюшки Антонина на месте — в трех кабельтовых от приморского бульвара, она даже могла прочесть название, выведенное на борту, — «Мимоза». Она осторожно протерла стекла носовым платком, который прятала у себя на груди, и возобновила наблюдение. Антонин спал на узкой палубе, поджав под себя ноги и положив голову, прикрытую панамой, на связку канатов. Было пять часов пополудни, и морскую гладь не нарушало даже легкое дуновение ветерка. Тетушка Фелиция вздохнула с облегчением. Как правило, по пятницам ее муж ведет себя вполне благоразумно, как и подобает человеку, вышедшему на пенсию. На рассвете он отправляется на рыбную ловлю и располагается всегда прямо перед домом, чтобы Фелиция ни на минуту не теряла его из виду. Вернувшись, он разбирает свою коллекцию марок, ровно в полдень с наслаждением съедает испеченную прямо на огне рыбу, затем следуют послеобеденный отдых, работа в саду и чтение на сон грядущий. «Почему по пятницам все так мирно?» — не перестает удивляться Фелиция. И тем не менее она и в пятницу наблюдает за ним так же, как и в остальные, более беспокойные дни. Исключение составляет, пожалуй, лишь вторник, когда он отправляется в церковь или приводит в порядок могилу родителей на кладбище, расположенном высоко, на склоне холма, откуда прибрежные скалы кажутся неподвижно лежащим у воды крабом, широко раскинувшим клешни; создается впечатление, будто вся наша жизнь — это сплошной процесс пищеварения.
Тетушка Фелиция снова принялась вышивать очередную салфеточку. Она дарила их всем своим племянникам и жалела, что у нее нет сына, с тихой грустью представляя себе квартиру, в которой он мог бы жить, — именно он, ибо тетушка Фелиция не представляла, что у нее могло быть несколько сыновей или дочь. Это был бы мальчик, похожий на Антонина, такой же крепкий, с жуликоватым взглядом и, конечно же, аптекарь, как и его отец; по вечерам он возвращался бы из своей аптеки домой, где все было бы так же тщательно расставлено по местам: цветочные горшки, вазы, статуэтки, стаканы, бутылки, и каждая ваза или статуэтка — на своей салфеточке. В такие влажно-жаркие, как утроба, послеполуденные часы невольно приходят на ум дети, их образ стоит перед тобой неотступно, и кажется, что вся жизнь идет шиворот-навыворот.
Да, именно мальчик. Такой же озорной, как и Антонин, только за ним не придется следить, как за мужем. Она готова была заранее примириться с супружеской неверностью сына, пусть он бы отомстил за ее обиды и огорчения. Нет, за сыном она, конечно, не стала бы следить в бинокль, держать постоянно в поле своего зрения, у него она не стала бы нюхать воротнички, усы и манжеты, чтобы узнать, не пахнет ли здесь духами соперницы! «Ну вот, — говорит она про себя, — „Мимоза“ снялась с якоря. Но где же она?» Лодка причалила на своем обычном месте — возле цветочного рынка. Через двадцать пять минут он толкнет калитку сада и раздастся звон надтреснутого колокольчика, похожий на треск яичной скорлупы.
— Ну что это за колокольчик, — говорит мужу Фелиция, — даже не поймешь, звенит он или нет. Вот уже два года, как я прошу сменить его. Можно подумать, что тебе нравится незаметно исчезать из дома.
Дядюшка Антонин не ответил, хотя ревность Фелиции не могла оставить его равнодушным. Как ни странно, с возрастом она стала действовать на него возбуждающе, и иногда по вечерам он задавался вопросом, уж не старый ли колченогий бес-искуситель в последний раз испытывает его. Ну конечно же. Иначе отчего у него с весны пробудилась такая ненасытная страсть к покупкам? Новая панама, светло-желтые туфли, на которые он раньше не осмелился бы даже взглянуть, пиджак из пестрой ткани и потом эта новая зеленая лейка с длинным отвинчивающимся носиком… Фелиция встретила его нежно, она всегда вставала со своего места, чтобы поцеловать его, как и в первый день их супружеской жизни. В самом деле, что изменилось по сравнению с их встречей сорок лет тому назад? Ничего. Только теперь Фелиция передвигается с трудом. Вот и все. В остальном она сохранила все свои привлекательные черты, как это описывалось в романах времен ее юности: молочно-белый цвет лица, жемчужные зубы.
— Ну как? — спросила она.
— Да так… ничего.
— Ты никого не видел?
— Видел, — ответил дядюшка. — Просто невероятно, что они могут проплыть со своим кислородным аппаратом такое расстояние под водой. Ты не видела их?
— У меня нет времени разглядывать твою «Мимозу», — сказала Фелиция.
— Они вынырнули возле меня, — продолжал Антонин, не сомневаясь в том, что жена лжет, — целая дюжина. Парни и девушки. Решили передохнуть немного, уцепившись за мой якорь. Черт побери, до чего же хороша современная молодежь! Если все так пойдет и дальше, лет через сто мы увидим людей прекрасных, как боги! Ты не находишь, что у сегодняшних парней есть что-то такое, чего не было у нас в студенческие годы?
— И у девушек тоже, — ответила Фелиция.
— Ах, девушки! Я нахожу, что у них стала пышнее грудь.
Фелиция бросила на него свирепый взгляд, и он замолчал.
— А еще что?
— И ноги у них длиннее.
— Я спрашиваю, видел ли ты что-нибудь еще?
— Нет, — ответил Антонин. — У почтовых служащих новая форма. Цена на черешню выросла в два раза по сравнению с прошлым годом. Через две недоли в Зеленом театре выступает Торелли — исполняется музыка Пуччини, Леонкавалло. Пойдем?
— Как хочешь.
— Ты можешь ответить что-нибудь более вразумительное? — возмутился дядюшка Антонин. — Как хочешь! Я хочу пойти на концерт, чтобы мы оба получили удовольствие. Ты ведь всегда делила со мной все удовольствия.
— Знаю, — обронила Фелиция.
— Что ты знаешь?
— Знаю, что ты говоришь правду, — ты ведь всегда думал обо мне, когда бывал с другими. Я знаю. О, ты мне не лгал! Ты молодец!
— А-а! — басом протянул Антонин. — Слава богу, я никогда не знал, что такое ревность. Ну зачем же, моя милая, все время так терзать себя? Неужели нельзя избавиться от этой проказы?
Антонин погладил ей руку и в ожидании ужина взял книгу. Это был последний бестселлер, имевший шумный успех, — «Я — чемпион бильярда» — мемуары неграмотного человека, записанные каким-то послом. Антонин купил ее в универсаме, увидев, что передвижные тележки для товаров забиты книжными томиками. Он раскрыл книгу наудачу. «В столице горчицы Дижоне по приезде в отель я решил собраться с силами, сосредоточиться и пребывал в этом состоянии до следующего вечера, когда была назначена встреча с югославским чемпионом, знаменитым Хладником. Я был еще молод, и мне были неизвестны некоторые секреты нашей профессии, как, например, то, что надо пить теплое пиво маленькими глотками в течение трех часов, чтобы расслабиться».
— Может быть, ты меня слишком любила! — вдруг сказал Антонин. — Я вовсе не жалуюсь. Меня это по-прежнему трогает, но подумай, как тяжело жить рядом с человеком, которого заставляешь страдать по любому поводу. Знаешь ли, ты иногда сама подавала мне идеи — сама указывала опасных, с твоей точки зрения, женщин, которых до этого я даже не замечал.
— Люси Дюпен, Йоланда Лабросс! — воскликнула Фелиция.
— Да, и еще Жюли Кабан, Рэн Попино, — продолжал Антонин.
— Ламбертина Жермонад.
— Где-то они теперь? — вздохнул Антонин.
— А тебе очень хотелось бы знать!
— Это ты постоянно думаешь о них, — продолжал он, — а не я. Когда ты напоминаешь мне о них, все сразу возникают у меня перед глазами. Да и существуют ли они вообще на свете?
Со стороны арсенала послышался рев сирены.
— Но зато ты, ты — здесь, — сказал Антонин с нежностью.
— Еще скажешь, что это они еще удерживают меня на земле?
Тетушка Фелиция внезапно расстроилась, и Антонин подумал, что человек стареет и грубеет только внешне, тогда как в душе — все та же свежесть чувств, те же огорчения и ошибки, что и в молодости. Он снова погладил руку жены, заметил темные пятнышки на коже и узловатые суставы, а затем, подняв взгляд, увидел, что на щеках все тот же нежный пушок и глаза все те же — прозрачно-голубые. «Возможно, ревность, столь близкая к ненависти, помогает нам держаться в форме», — подумал он, но в ту же секунду ясный и пристальный взгляд Фелиции словно подернулся золотистой тенью и превратился в блуждающий взгляд Моизетты Мериназ — владелицы чайного салона на бульваре Адмирала Пошуза. Приходилось признать очевидное: в него действительно вселился бес-искуситель.
