Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский
— Нет, нет, нет, — громко крикнула княжна и даже встала со скамейки, — нельзя допускать этого. Я убеждена, что вот в таких условиях, какие вы нарисовали, и начался бы настоящий разговор между людьми. Ведь мы, например, только подняли эту тему, а мне уже показалось, что воздух стал легче, и луна ярче, и небо глубже. Ах, как хорошо жить!..
Княжна Дуду стояла посреди дорожки у той скамьи, где несколько дней тому назад она отдыхала в компании своих новых друзей после безумного лунатического бега и после выдуманной ею «средневековой» игры. Она поднималась на цыпочки, протягивала руки к луне, и ее тонкая фигура точно пыталась отделиться от земли. Корнет Глыбович и маленький Юрди смотрели на нее жадными выслеживающими глазами, а беллетрист печально кивал головою и говорил:
— Фантазерка вы, фантазерка! Видели вы всю вашу жизнь только красивое, начитались красивых книжек, набрались красивых мыслей, и самое слово «мысль» кажется вам бесконечно красивым. А между тем это, может быть, и есть самое кошмарное, самое предательское из слов. Вот и в темочке нашей вы были увлечены одним заданием и его внешней оболочкой и позабыли о главном: о том безобразном, кощунственном потоке, который мог хлынуть в искусственно пробитую брешь. Да вы-то первая и побежали бы с заседания, если бы таковое действительно могло состояться.
— Неправда, — опять крикнула княжна, — я ничего не боюсь. Я глубоко верю в то, что душа человека может выйти чистой из всяких испытаний. Да и что может быть прекраснее искреннего разговора людей между собою. Ведь и с вами я отдыхаю прежде всего потому, что между нами четырьмя сразу установился хороший искренний тон.
— А вы убеждены, княжна, — вдруг спросил корнет Глыбович, — что все мы вполне искренни с вами?
— Убеждена. Почему вы задали этот вопрос?
— Потому что сам я не верю не только в нашу так называемую искренность, но даже в возможность ее. И это легко было бы доказать, проделав хотя бы десятую долю ритуала, так заманчиво описанного нашим многоуважаемым беллетристом.
— Я согласна, — оживленно подхватила княжна, —вы подали прекрасную мысль.
— А я не согласен, — заявил маленький Юрди, — я очень дорожу нашей общей дружбой, а такие опыты могут только разъединить нас.
— Ничего подобного, — воскликнула княжна, — как вы думаете, Крюковский?
— Вы будете очень удивлены моим ответом, — сказал беллетрист. — Я тоже против всяких опытов.
— Почему?
— Потому что многое намеренно скрываемое и подавляемое в себе каждым из нас может сделаться явным...
— И великолепно, и пусть сделается явным, — торопилась княжна, — разве это может испортить наши хорошие отношения?
— Почем знать, — многозначительно и кратко произнес корнет Глыбович.
— Да почему же? — настаивала княжна.
— Да потому, — неожиданно жестко и даже злобно отчеканил корнет, — что мы все влюблены в вас.
Княжна вздрогнула, медленно приблизилась к корнету, наклонилась к самому его лицу, как бы желая проверить по его глазам, не шутит ли он, и опять села на скамейку между ним и беллетристом. Наступило странное, почти холодное молчание.
— Вот и конец тайне, — с грустью сказал Крюковский, — ну что, вы лучше себя стали чувствовать, княжна?
Она заговорила медленно, не глядя ни на кого, точно прислушиваясь к своему голосу. И голос ее зазвучал нежной, сдержанной лаской.
— Лучше, лучше, в тысячу раз лучше. Спасибо милому корнету за то, что он вдруг рассердился и сказал. Во-первых, это и не было тайной. Я это все время чувствовала. Во-вторых, это дает и мне право говорить. И нам всем будет приятно, легко и весело, как во сне. Я верю в волшебную, сладкую, сказочную ласку слов. Верю, верю и с радостью, без смущения говорю вам, что и вы мне нравитесь все понемногу, а может быть, и помногу... Я не хочу, чтобы признание корнета разъединило нас. Говорите, говорите мне о вашей любви. Обо всем, что беспокоит вас, что вам кажется странным... Я вам всем и на все отвечу... Да говорите же!
— Это опять какая-то лунная экзальтация, — сказал беллетрист. — Но я первый поднимаю перчатку и говорю вам пока что за себя. Дайте мне вашу руку. Вот при двух посторонних людях, хотя бы и хороших и тоже влюбленных в вас моих друзьях, я объявляю вам, что я люблю вас и хочу вашей любви, хочу большого, долгого союза с вами. Мне страшно нравится ваша простота, ваша наивная смелость. И если бы многое не мешало мне, я торжественно, не задумываясь просил бы вас стать моей женой.
— Что же мешает вам? — с тревогой спросила княжна и повернулась к нему всем телом.
— Первое то, что вы — светлейшая княжна и вас не отдадут за меня. Второе, что я сам могу не решиться войти в вашу слишком чуждую для меня среду. Видите, как спокойно и как искренне, с вашей легкой руки, я говорю эти волнующие меня вещи. Ну, довольно, теперь очередь за другими, — с настоящим волнением оборвал беллетрист.
— Княжна! — без малейшей паузы тотчас же за Крюковским сказал Юрди. — Я совершенно не согласен с вашими идеями, но я безумно люблю вас. Я не задумываясь соединил бы свою жизнь с вашей. Я не испугался бы даже вашей, тоже для меня довольно чуждой среды, но... Конечно, вас не отдадут за меня. Я кончил.
— Боже мой, — нервно засмеялась княжна, — да я по-настоящему возмущена обоими вами. Ни разу за все время не вспомнить о том, что я светлейшая княжна, все время верить искренности моих взглядов, моему