Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

— Ну, что же, походим, милый Вильям, погуляем... Может быть, выпьем по рюмочке, — с притворным хладнокровием говорил Кандауров на английском языке.

Обезьяна, как будто успокоившись, расхаживала рядом с ним. Потом человек и обезьяна выпили по рюмке коньяку, причем человек насвистывал, а обезьяна улыбалась. Одинокий генеральский живот на тонких деревянных ножках и без головы вызывающе сиял посреди комнаты двенадцатью золотыми пуговицами.

— Еще рано, мой милый Вильям, — говорил Кандауров, сидя на диване рядом с обезьяной и ласково поглаживая ее по коленке, и вдруг поднялся, выпрямился во весь рост и повелительно крикнул по-русски:

— Мистер Вильям, пора!

Произошло нечто математически определенное. Мистер Вильям спокойно приблизился к стулу с фехтовальной подушкой, вынул из кармана стилет и быстро нанес в левую половину натянутой генеральской тужурки, на протяжении небольшого правильного квадрата, пять глубоких ударов — четыре по углам и один посредине. И тотчас же с довольным рычанием и широкой улыбкой повернулся к Кандаурову, держа стилет в руке.

— Не так! Вильям, не так! — гневно крикнул Кандауров. — Еще раз. Ну, слушать меня. Мистер Вильям, пора!

Обезьяна снова подошла к подушке и так же методично, как и в первый раз, даже в те же отверстия, вонзила стилет. Кандауров выхватил оружие у нее из рук, подскочил к подушке и повторил то же самое, но с последним ударом оставил стилет воткнутым по рукоятку.

— Видите, Вильям! — сказал он, похлопывая одной ладонью об другую и указывая на торчащий стилет. — Поняли теперь? Ну, еще раз. Мистер Вильям, пора!

Обезьяна наконец поняла свою ошибку и выполнила требуемое, точь-в-точь как показывал Кандауров. За это она сейчас же была награждена двойной рюмкой коньяку и большой плиткой швейцарского шоколада.

Потом Кандауров потихоньку от своего весьма наблюдательного секретаря вынул из заднего кармана брюк маленький браунинг, снял тужурку и подушку со стула и надел их на себя. Держа на всякий случай наготове, в правом кармане тужурки, револьвер, он с важной дядюшкиной осанкой стал расхаживать по комнате, крякать, покашливать и, подражая походке генерала, слегка подрыгивать левой ногой.

— Ишь ты, каналья, протобестия, — говорил он, — да ты совсем пьяница, как я на тебя погляжу. Однако довольно, сударь, прикладываться к графинчику. Сейчас за тобой зайдет твой хозяин. Слышишь, — докончил он повелительно, — мистер Вильям, пора!

Обезьяна без малейших колебаний подошла к Кандаурову и, предательски вынув стилет из кармана, нанесла ему, вернее, надетым на него тужурке и подушке все те же пять ран. Затем по обычной команде «мистер Вильям, пора!» — еще и еще раз.

— Прекрасно, мистер Вильям, — весь потный от напряжения, сказал Кандауров, — через неделю вы легко перейдете на другую модель.

И он тщательно уложил все принадлежности опасных опытов в потайное отделение чемодана. Утомленный и опьяненный коньяком секретарь прилег отдохнуть на кровать.

Детски спокойно было его морщинистое добродушное лицо и совсем невинна заученная человеческая поза с раскинутыми руками и аккуратно сложенными рядышком ногами в лакированных ботинках. Кандауров прошелся по комнатам, постоял около спящей обезьяны. Мрачная сосредоточенная тень окружала его немного запавшие глаза. Но он невольно засмеялся, увидав маленькое круглое зеркальце, выпавшее из жилетного кармана мистера Вильяма, и сел за стол писать неотложные письма за границу.

В восемь часов пришла Калерия. Стояла оттепель, и поэтому на Калерии было весеннее пальто, облегавшее ее гибкую девичью фигуру, и конусообразная фетровая шляпа. При свете электрической люстры ее волосы загорелись красноватыми бронзовыми огоньками, а губы уже давно пылали и чуть-чуть змеились улыбкой в предвкушении поцелуев. На круглом столе было приготовлено шампанское, фрукты и конфеты для Калерии и Кандаурова и отдельно графинчик коньяку и коробочка шоколада для мистера Вильяма.

— Ох, уж этот мне мистер Вильям! — озабоченно говорил Кандауров, глядя на обезьяну, семенящую ножками, кланяющуюся и галантно скалящую зубы перед Калерией. — Вся надежда подпоить его хорошенько. Ну что, как наш генерал?

— Совсем помешался на мистере Вильяме, — отвечала Калерия. — Хочет устроить на будущей неделе званый обед, чтобы показать твоего секретаря своим важным сослуживцам. Расскажи же мне, что ты делал в Америке и почему не писал мне целых полгода?

Сели на диван: Калерия посредине, Кандауров и мистер Вильям по бокам. Кандауров начал рассказывать о своем путешествии по Европе, о первых бедствиях в Америке, о случайном выигрыше в карты, о встрече с мистером Вильямом на океанском пароходе.

— В переездах с места на место всегда подвергаешься риску, и я приобрел себе моего милого Вильяма прежде всего в качестве телохранителя. Он великолепно владеет стилетом и прекрасно сторожит сон. Если бы не эти таланты, он был бы только обременителен. Когда мы с тобою будем окончательно вместе, я его продам или подарю кому-нибудь.

— Ах, не надо этого делать, — сказала Калерия, — такая славная, добрая обезьянка.

— О, yes! — отвечал мистер Вильям, скаля зубы и приникая к щечке Калерии своей подстриженной бородой.

Кандауров продолжал рассказ, приковавшись взором к синим атласным туфелькам и прозрачным чулочкам Калерии. Были странные пропуски, странные недомолвки в этом рассказе, чему причиною могли быть те же атласные туфельки и чулочки.

— Подожди, подожди, — говорила молодая женщина, — ты сразу перескочил с Чикаго на Монте-Карло. После Чикаго ты провел два месяца в Париже. Что ты там делал?

— Ах, какая тощища! — протянул Кандауров. — Я восполню пропущенное потом. Мы так давно не видались. Знаешь, твои ножки как будто пополнели, и плечики... Ну, давай выпьем шампанского. Может быть, скушаешь что-нибудь?

— Нет, — сказала она, вставая, — покажи мне хорошенько