Геннадий Прашкевич - Русский хор
Ушли в ту же ночь.
Ипатич глобус унес с собой.
В порту устроились на немецкий корабль.
После долгого морского перехода нашли в Пиллау трактир с гостевыми комнатами — на Раулештрассе у третьего причала. Комнаты низкие и темные. Вселяя гостей, хозяин по имени герр Хакен, что означало Крючок, и он был согнутый как крючок, спросил: «Может, вы лучше любите охоту?» И с особенным уважением расположил увезенный из Венеции глобус на широком подоконнике.
Изразцовая печь в синих птицах, каморка для платья.
«Неужто в таких комнатах не происходит ничего удивительного?»
«Непременно происходит, — охотно кивал герр Хакен. — К примеру, лет десять назад один тихий путник, заночевавши здесь в одиночестве, проснулся совсем живым».
Стали жильцами герра Хакена.
В прихожей, как прежде, спал Ипатич.
Только теперь не дешевой тресковой рыбой пах, а столярным клеем, стружками, плотницкий инструмент перенес на верфь. Герр Хакен, Крючок, поглядывал на гостей странно, но вид круглого глобуса его сразу умиротворил. Из душевного расположения повел Зубова-младшего гулять. Указал к востоку от горы Пфундбуденберг деревню Старый Пиллау, далее поселок Вограм в несколько деревянных домиков и на берегу тихого залива деревню Камстигалль. К заливу тянулась отмель с каменной крепостью и оборонительными рвами. Над лагунами торчали мачты, как голые деревья.
И это вдруг снова зазвучало музыкой.
Рассказал герр Хакен про Фишдорф, это возле крепости, и про длинную песчаную косу Нерунг, за которой серело море. Указал здание казенной почты на Лицентштрассе, деревянную лоцманскую башню, бараки для морского гарнизона. На рейде высились боевые корабли названиями «Доротея» и «Руммельпотт», там же раскачивалась шнява «Литауер Бауер». От этого снова музыка зазвучала. Не зря, совсем не зря король Пруссии Фридрих I называл Пиллау своим маленьким Амстердамом.
Низкие пески, кустарник, перелески, обдуваемые ветром.
Под горою на развилке двух узких дорог стояла немецкая кирха.
В кирхе служил органист Ганс, с ним Зубов-младший в три дни сдружился.
Бледные волосы, бледная кожа, бледные, будто выцветшие глаза, но в глазах — отсветы, тоже бледные. Певчие, скрипачи, клавесинисты — Ганс в Пиллау всех знал. Любил играть пьесы некоего Баха — учителя певческой школы при церкви Святого Фомы в Лейпциге. Ноты привозили по специальному заказу, ими Ганс дорожил. Привлекло Зубова-младшего и то, что Ганс страстно мечтал сочинить бесконечный канон, в котором конец мелодии опять и опять переходил бы в самое начало и бесконечно тянулся бы звук низкий, басовый, жалоба, стон, — бурдон, одним словом. Слушая Ганса, Зубов-младший думал иногда, что, родившись, молчал он, наверное, только потому, что сразу услышал донесшуюся до него музыку. Теперь еще больше полюбил хорал, могучее хоровое песнопение во славу всего святого. Не портовых же шлюх славить. Когда Ганс с любопытством спрашивал: «Ты зачем в Пиллау?» — Зубов-младший неизменно с уверенностью отвечал: «Учусь многому».
В портовом трактире Зубов-младший полюбил сидеть у окна.
Прислушивался к голосам, думал, дивился тому, что с ним происходит.
Вспоминал Зубовку, Томилино. Лес, озеро, гуси, всякое такое, но поскотина завалилась во многих местах, повозки и телеги тонут в грязи, скотина снулая, у нее свой резон выглядеть снулой. И на польских землях наблюдал такую неустроенность, и Венеция прогнила. Зачем уезжать в чужой сырой город, если в Томилине можно дворы почистить, и сразу солнце иначе начнет светить. Если разобраться с соседями, то ездить вообще никуда не надо, любуйся сытой скотиной, построй хор.
С этими мыслями Зубов-младший отправил пакет кригс-комиссару господину Благову — с нарочным. Подвел в отчете итог тому, чему научился в Венеции и в Пиллау, получалось, правда, немного. Больше мысли по Уставу. «Ежели офицер товарища своего дерзнет бить руками или просто на берегу, тот будет лишен чина на время. А ежели кто на корабле сие учинит, тот лишен будет чина и написан в матрозы на такое время, как во суде определено будет». Конечно, знание Устава — большое дело, сам кригс-комиссар говорил. Ну а чертежи кораблей — этому Ипатич выучился.
Такие мысли успокаивали, ободряли, а тут очень ко времени Ганс напел гимн Пиллау, в котором Зубов-младший обратил внимание на слова: «Шторм от норд-веста янтарь приносит». От слов этих, как от нежных видений далекого Томилина, сердце защемило неясностью, ведь не только чудесный янтарь приносит шторм от норд-веста, но и разбитые корабли, груды водорослей, утоплые души. Иностранные матрозы шумели за соседними столами. «Глория Шверидж!» Бог с ними, со шведами. Ипатич негромко напоминал: «Это офицеры прибыли на новый корабль, который скоро спустят на воду». Даже утвержденное название корабля знал: «Santa Profetia», то есть «Святое пророчество».
Зубов-младший терпеливо ждал сообщений от кригс-комиссара.
Однажды вечером в портовом трактире органист Ганс подробно объяснял Зубову-младшему и Ипатичу интересную вещь: оказывается, фуга строится вокруг короткой мелодии — темы. Ну, в октаву, не выше. И длинной может быть только в том случае, если имеет характер. А рядом вдруг громко уронили посуду, раздался глухой вскрик и сразу звон бьющегося стекла.
«Не оборачивайся, барин».
«Да почему не оборачиваться?»
Ипатич засопел, затрудняясь ответить.
«Это, Ганс, так у меня бережется Ипатич, — объяснил Зубов-младший поведение дядьки. — В Венеции мы видели, как на одном концерте какие-то праздные люди сломали виолино некоему мастеру и сразу после этого бросились на барабанщиков и так их отделали, что ни одной целой палочки не осталось».
Как раз в этот момент Ганса ударили сзади, а другой человек с ножом кинулся на Зубова-младшего. Правда, сразу погасли почти все свечи, и стало непонятно, кто с кем дерется.
31.А потом содержание совсем закончилось.
Зубов-младший отправил в Петербурх еще одно письмо.
«Мы, — решил ничего не скрывать, — в Пиллау теперь прижились. Выучил у хорошего мастера немецкого весь фейерверк и всю артиллерию; а теперь нынче учу тригонометрию». Врал, конечно. Занимался Алёша изредка и не в полную силу, но почему не порадовать доброго господина Благова. «У нас немецкий мастер очень знатный, — подробно писал. — Уж на что Ипатич прост, а и он, не учась специальной грамоте, углы и всякую геометрию освоил. Только немецкий мастер за учение просит денег, требует с человека по сто талеров, так что прилагаю к сему роспись изученного».
Кригс-комиссар наконец откликнулся.
Для начала выразил досаду о долгом молчании.
Указывал: «Такое нестерпимо, чтобы ты и впредь долго молчал. Содержание получишь скоро. Понеже офицеры в Адмиралтействе суть люди приказные, указано срочно выбрать двух или трех человек лучших латинистов из средней статьи людей для того, что везде породные презирают труды, а подлый не думает более, как бы чрево свое наполнить, — и тех латинистов прислать в Пиллау для препровождения далее».
Ипатича письмо напугало, значит, он не все говорил Алёше.
«Из Пиллау указанным приказным следовать далее во Францию в порты морские, а наипаче где главный флот их, и там буде возможно и вольно жить волонтирами, буде же невозможно, то принять какую службу. Все, что по флоту надлежит на море и в портах, сыскать в книгах и перевесть подробно на славянской язык простым штилем, чтобы дела не проронить. Потом отправятся они в Мардик, где новый канал делают, также и на тот канал, который из океана в Медитеранское море проведен, и в прочии места, где делают каналы, доки, гавани и старые починивают и чистят, чтоб они могли присмотреться к машинам и прочему».
Ипатич спрашивал: да какие же люди сюда поедут?
Зубов-младший обрадованно пояснял: военные да умные.
И читал вслух: «Не возбраняется приказным между упражнением в науках ради обновления жизненных духов иметь в беседах своих товарищей от лиц благоценных, честных; бывать с тщанием в комедиях, операх, со шпагою и пистолетом владеть, на коне благочинно и твердо сидеть, и в прочих подобных тем честных и похвальных обучениях забаву иметь…»
32.Вот и не терял время, обменивался с органистом Гансом художествами.
В трактире садились в стороне от шведов, старались не слушать подлые речи.
«Витт вин!» Ну и пусть пьют белое. «Тапа вин». Ну и пусть разливают по бокалам.
Ганс приносил цветные картинки, похожие на жар-птиц и босоногих китайцев томилинских, но по-своему написанные. Ипатич в свою очередь на отдельных листках прямо на память выполнял подробные чертежики военного корабля «Santa Profetia», то есть «Святое пророчество», на котором плотничал. Переходы, и трапы, и снасть, и крюйт-камера, упрятанная почти в трюм, — все у него легко получалось. Рассказывал Зубову-младшему про лесопильный завод, на котором бывал, про то, как ставят пушки на «Святом пророчестве». А органист Ганс услужливо подливал в бокалы вино и радовался тому, что родился в Пиллау, и хотел бы умереть в Пиллау.
