Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский

— Желаю долго здравствовать, господин полковник! — говорил Никифор, просовывая в сани саквояж.

Полковник Власов приложил руку к фуражке и взглянул на швейцара сквозь снежную кисею. Он мгновенно оцепенел, а сани тронулись и помчались.

Что это, какая чудовищная галлюцинация? Перед глазами полковника стояло, не исчезая, продолговатое лицо с добродушно опущенными усами и седеющей бородкой, лицо его покойного друга — такое милое, чуть-чуть сконфуженное лицо. Над бровями блестел окаймленный медью козырек, шею охватывал широкий воротник ливреи с зелеными петлицами и огромными пуговицами. Что же это такое? Загробное видение в ливрее швейцара, трогательная оптическая нелепость, трагикомическая игра взвинченных нервов? И в первый раз за всю эту неделю сплошного ужаса, сплошного отупения, какого-то сонного умственного паралича, у полковника потекли по щекам слезы. А друг в ливрее швейцара все еще улыбался ему сконфуженно и точно шептал: «Не надо отчаиваться, все будет хорошо».

Еще впереди, до возвращения в Петербург, много долгих часов и бесконечных минут. В маленьком купе темно-синяя мгла от задернутого шелком фонаря. Совсем спокойно, не думается и даже немножко хочется спать. Полковник Власов снял свою дорожную тужурку, вынул из кошелька ключик от саквояжа и стал всовывать его в замок. Ключик не всовывался, и, рассердившись, полковник отдернул чехол фонаря. Отчего не подходит ключик, что за черт? «Позвольте-с, — чуть не крикнул он, — да ведь это не мой саквояж». Желтый, точь-в-точь того же фасона, и замочек золоченый, но не круглый, а овальный, и не гладкий, а матовый. Вот так история! Беды, конечно, никакой — с полковником все равно ничего не было, кроме двух мягких сорочек и кое-каких туалетных пустяков. Но изменить своим привычкам, хотя бы накануне смерти, обойтись без любимого зубного эликсира, без мягких туфель совершенно невозможно. Надо вскрыть хотя бы этот чужой саквояж. Ключик не вкладывается, замок не поддается. Эх, не все ли равно!

Полковник Власов достал из кармана перламутровый ножичек и по всему верхнему краю прорезал мягкую кожу саквояжа. Вывалился большой флакон с одеколоном, красные сафьяновые туфли, обшлаг цветной мягкой сорочки. Полковник стал шарить рукой, набрел на боковое отделение и вынул довольно объемистый бумажник. Долго, долго, как в праздничном сне, сидел и боялся раскрыть. Чужой саквояж, видение в ливрее швейцара, толстый бумажник... Ведь не насмешка же это!.. А что если это помощь оттуда, из неведомой страны?

Целая пачка визитных карточек с одним и тем же именем, несомненно, владельца саквояжа: «Коммерции советник Аристид Константинович Димитриади. Директор-распорядитель нефтепромышленного общества “Огонь”». Теперь самое страшное — вытащить кожаный язычок и посмотреть закрытое отделение бумажника. Друг, помоги! Один, два, десять, двадцать... Боже мой, сорок новеньких пятисотенных билетов! Двадцать тысяч рублей.

Что это? Галлюцинация, чудо, сказочная случайность?

Запереть купе, разрезать на куски саквояж, а потом побросать с площадки вагона в снежную мглу и эти куски, и визитные карточки, и все эти туфли, сорочки и одеколоны. Все, кроме двадцати тысяч рублей. Боже мой, спасен, спасен!

Полковник Власов пил кофе в Гатчине. Лицо у него было розовое. Торопливо прожевывая мягкий горячий калач со сливочным маслом, он развернул только что купленный, еще сырой номер газеты. Среди телеграмм стояло:

КИЕВ (случайная). Вчера перед самым отъездом на вокзал в вестибюле гостиницы почувствовал себя дурно и скончался на руках у швейцара известный нефтепромышленник Димитриади.

МИСТЕР ВИЛЬЯМ, ПОРА!

Из автомобиля вышли два человека в котелках и широких демисезонных пальто. Один — высокий, с черными подстриженными усами, другой — маленький, без усов, но с необычайно густыми баками и бородой, окаймлявшими его темное, морщинистое, страшно добродушное лицо английского или шведского моряка. У высокого дымилась в зубах длинная светло-коричневая сигара, у маленького — коротенькая, дочерна обкуренная трубка. Вошли они в подъезд немного странно, взявшись по-детски за руку, и маленький, уже совсем по-детски, впереди большого.

— Дайте нам, пожалуйста, хороший номер в две комнаты, с ванной и телефоном, — сказал большой управляющему гостиницы. — Вот вам моя карточка для общего списка в вестибюле. А это мой секретарь — мистер Вильям. Впрочем, и на карточке лучше приписать: «Василий Лукич Кандауров и секретарь».

Прибывшие поднялись вместе с управляющим в третий этаж. Главный швейцар с двумя помощниками, свободный рассыльный, нижний телефонный мальчик и мальчишка от занятого лифта — с одинаковым любопытством проводили Кандаурова и его спутника глазами.

— Сущая обезьяна, — сердито произнес швейцар. — Подумаешь, лень трубку изо рта вынуть.

— Что-то и я таких совсем не видал, — сказал рассыльный. — По-моему, и есть обезьяна.

Между тем Василий Лукич Кандауров и мистер Вильям стояли в своих пальто и котелках посреди двенадцатирублевого номера с отдернутой портьерой в спальню, с полуоткрытой дверцей в уборную, откуда виднелся краешек мраморной ванны и блестящий никелированный душ.

— Вполне удовлетворительно, — говорил Кандауров. —Будьте добры получить мой паспорт. Мистер Вильям пользуется особой привилегией проживать без документов во всех городах Старого и Нового Света. Впрочем, на всякий случай я могу вам предъявить расписку его прежнего патрона в получении от меня за него десяти тысяч долларов чистыми деньгами. Мистер Вильям! — с особой интонацией и уже по-английски докончил он. — Угодно вам познакомиться с господином управляющим отеля?

— Э, — неопределенно произнес маленький человек, не выпуская трубки изо рта.

— Познакомьтесь, прошу вас! — властно проговорил Кандауров.

Мистер Вильям нехотя улыбнулся, придержал одной рукой трубку и быстро протянул другую руку управляющему.

Тот все еще недоумевал.

— Да, да,