Андре Пьейр Де Мандьярг - Огонь под пеплом
Для того чтобы набрать это слово, ей пришлось (замок был низко) опуститься на колени перед железным ящиком. Хотя это занятие требовало сосредоточенности, мысли Сары блуждали, пока пальцы вращали колесики, в ее памяти одна за другой вставали картины, и все эти написанные в разное время картины под предлогом воспроизведения исторических или мифологических событий показывали ей странную пару: голую девушку и мужчину в доспехах. Иногда девушка стояла перед латником на коленях; другой раз она оказывалась пленницей, прикованной к скале или стене, ее стерег дракон, и тогда латник являлся освободителем. «Но сейчас рыцарь в моей власти, — думала Сара, — потому что я знаю слово, которому он повинуется, и это слово — мое имя, написанное задом наперед. С помощью этого слова я заставляю его разомкнуть доспехи и отдать мне свои сокровища».
Набрав последнюю букву, Сара вставила ключ в замочную скважину сейфа и опустила язычок; она потянула на себя тяжелую створку, и дверь, повернувшись на оси, коснулась стены как раз под окном. Внутри, под темным металлом, находился второй сейф, точь-в-точь такой же формы, но всего лишь из мягкой кожи. Спереди открывались три ящичка без замков, их выдвигали, держась за медные ручки; оттуда приятно пахло, как от нового чемодана. Запах кожи, человеческого тела, следовало бы сказать, продолжив сравнение мебели-защитника с рыцарем, сдавшимся на милость победителя (юной обнаженной девушки с картин), который снимает с него нагрудник панциря.
Зная, что в верхних двух ящичках лежат уже занесенные в каталог драгоценности, Сара Моз выдвинула третий, нижний ящик, где хранились неоправленные камни. Ограненные или необработанные, они были разложены по коробочкам и конвертам, снабженным этикетками с описью содержимого; там был еще маленький кожаный мешочек, неразвязанный и с нетронутой печатью, который мог оказаться только посылкой от Бенаима. Сара взяла мешочек почтительно, словно принимала его из рук отца, — он накануне положил его в сейф, только освободив от упаковки и убедившись, что печати целы. Стараясь держать мешочек подальше от себя, словно малейшее соприкосновение с ее телом, кроме пальцев, могло повредить камням (или же оказаться гибельным для нее самой), она отнесла его на огромный стол черного дерева, занимавший середину комнаты. Один угол стола сверкал в солнечных лучах, но вся остальная поверхность крышки, больше трех четвертей, оставалась в тени. Сара положила мешочек на теневую часть, рядом с разнообразными инструментами, при помощи которых обычно проверяла камни.
Сломав печать желтого воска, она столкнулась с новой задачей: обвитый проволокой кожаный шнурок, стягивавший отверстие мешочка, был завязан сложным узлом, затвердевшим от застывшего воска. Наверное, проще всего было бы разрезать его кусачками. Однако Сара не воспользовалась ни одним из двух инструментов этого рода, лежавших у нее под рукой среди прочего оборудования. Она знала, что ее острые твердые ногти справятся с любым сложным или упрямым узлом, и она не боялась трудностей, скорее искала их; впрочем, она и не стремилась побыстрее добраться до цели, предпочитая подольше томиться любопытством. Работа отняла довольно много времени, но все же меньше, чем рассчитывала Сара. Потом она ослабила шнурок и открыла мешочек.
Оттуда посыпались мелкие вещицы, не больше двадцати, завернутые в шелковистую бумагу; они раскатились по гладкой крышке стола, части которой были так хорошо пригнаны, что следов соединения не было видно, и вся она казалась вырезанной целиком из сердцевины гигантского эбенового дерева. Совершенно голая Сара склонилась над этой отполированной доской, смутно в ней отразившись, словно в ночной воде, и, опершись о край стола, длинной рукой без особых усилий дотянулась до далеко отлетевших алмазов. Ни один не упал на пол. Отложив на время в сторону те, что были в белых обертках, девушка взяла камень в голубой бумажке, самый крупный, самый тяжелый из всех. Она извлекла его из оболочки (камень был упакован с особой заботой, бумагу сложили в шесть слоев, чтобы не дать ему тереться о другие алмазы) и, зажав между большим и указательным пальцами, поднесла к глазам. Бриллиант был в самом деле замечателен не только своим размером, и осторожная, недоверчивая Сара вынуждена была признать: камень далеко превзошел ее ожидания, и ни разу еще за те годы, что господин Моз доверял ей первой осматривать свои приобретения, ей не доводилось видеть ни подобной игры, ни такой ослепительной чистоты, выгодно подчеркнутых необычной величиной камня. Иных могли бы смутить и даже испугать эта чистота, безупречно холодный блеск, слепящая голубоватая белизна, ледяная правильность. Избыток непорочности и чистоты начинает внушать страх. И даже может причинить вред (о самых прекрасных алмазах говорят, будто они приносят несчастье) тщеславным созданиям, неосторожно подставившим под их лучи свои расслабленные тела, свои незакаленные души. Но дочь торговца камнями легко удерживалась на этой головокружительной высоте, она была рождена для нее, как ящерица — для солнца и бесплодного камня.
Она положила большой алмаз на фетровый кубик и взяла тройную лупу в роговой оправе, изготовленную на лучшей фабрике Иены, — именно через нее она всегда рассматривала камни, внимательно изучая их. Поскольку она пользовалась тремя линзами, добиваясь почти такого же увеличения, какое дает микроскоп (игрушечный), от малейшего движения картинка расплывалась, и Сара должна была очень твердой рукой держать лупу, нижнюю ее сторону почти уложив на предмет наблюдения, а верхней касаясь длинными ресницами. Поэтому она полулежала на столе в довольно неустойчивом положении. Упираясь ногами в пол под очень острым углом и животом навалившись на крышку стола, она немного приподняла плечи, так, чтобы груди лишь слегка касались стола и она могла бы без труда дышать. Свободной рукой она, облокотившись на доску, поддерживала лоб. Холод тяжелого эбенового дерева растекся по ее животу и стал подниматься к сердцу, словно она упала ничком на черную землю среди сугробов и заиндевевших кустов; она сознавала свою наготу на рассвете, наедине с камнем, выраставшим под лупой в огромную льдину с едва уловимым оттенком синевы. «Ледяной замок», — подумала она, обратив внимание на правильность очертаний и углы, выступающие, словно на крепостной стене. Еще она подумала, что это «само совершенство», нечто не мертвое, но живое или, по крайней мере, одушевленное (самим фактом подобного совершенства), и тогда засомневалась, где здесь в действительности предмет исследования и кто судья или свидетель в рассветной очной ставке между обнаженной девушкой и редкостным камнем. А потом — что это было? — возможно, она сделала неверное движение, поскользнулась и головой стукнулась о стол; ей показалось, что лупа воткнулась в глаз, и она (вероятно) потеряла сознание.
И сразу же пришла в себя. Она была заперта в камере с прозрачными стенами, выстроенной в виде правильного многогранника. Она встала на ноги (потому что при падении кулем плюхнулась на пол). Прошло некоторое время, пока она осмотрелась и, усиленно поразмыслив, сначала увидела, а потом поверила в совершенно невероятную вещь: она провалилась в алмаз, стала его пленницей.
В прозрачной тюрьме было холодно, и чего только не отдала бы она (при условии, что обладала бы хоть чем-то годным для обмена) за клочок ваты или шерсти и за возможность прикрыть хотя бы грудь и спину. Она старалась дышать как можно медленнее и осторожнее, но воздух, заполнявший ее легкие, был слишком чистым, почти непригодным для дыхания, ледяной и резкий, как на горных вершинах высотой больше трех тысяч метров, где у путника захватывает дух и кружится голова. Широко раскрыв глаза, Сара пыталась разглядеть те нежно-голубые, вот именно «небесные» отсветы, которые играли в камне, когда она впервые на него взглянула, но никаких оттенков не было, стенки оставались совершенно прозрачными. И все же она не могла сомневаться: ее безжалостно бросили внутрь того, что минутой раньше она безмятежно рассматривала снаружи, и Сара приходила в отчаяние, зная, что недолго протянет в этом нестерпимо ледяном воздухе. Она шарила по стенам в поисках выхода, но ее пальцы везде натыкались на одинаково холодную, гладкую, без единого изъяна поверхность.
Пытаясь согреться, она проделала несколько гимнастических упражнений, но добилась только одного: участившееся дыхание причиняло ей сильную боль. Вот позабавился бы сторонний наблюдатель, прильнув глазом к лупе, как сама она незадолго перед тем, и глядя, как посреди драгоценного камня крошечная спортсменка приседает, разводя и вытягивая руки. Сара едва не лишилась чувств, представив себе такого наблюдателя и осознав, до чего смешной выглядит, но вскоре успокоилась, сообразив, что снаружи видно только порхающую в алмазе голубую искорку. Лишь оказавшись внутри, что, к несчастью, с ней и произошло, можно увидеть, что происходит за стенками, лишь тогда они проницаемы для взгляда.
