Рик Басс - Пригоршня прозы: Современный американский рассказ
— Ты туда не поедешь. — Мама смотрела на отца через всю кухню поверх моей головы и вроде бы улыбалась. — Это… Это дурацкая идея, — сказала она и покачала головой.
— Нет, неправда, — сказал отец.
— Тушить пожары — не твое дело, — сказала мать и стала вытирать руки своим голубым фартуком, хотя, по-моему, руки были сухие. Она нервничала. — Ты не должен этого делать. Я же теперь работаю.
— Я знаю, что ты работаешь, — ответил отец, повернулся и пошел обратно в спальню. Я хотел было выйти, но не знал куда, потому что хотел слышать, что они еще скажут. — Мы будем копать заградительные рвы, — крикнул он из спальни. Я слышал, как щелкнули замки чемодана, и отец снова появился на пороге с чемоданом в руках — эту вещь подарил ему дед, когда отец уезжал в колледж на учебу. — Вы в полной безопасности.
— Я могу умереть, пока тебя не будет, — сказала мать. Она присела к столу и пристально посмотрела на отца. Она сердилась. Губы ее плотно сжались. — А у тебя здесь сын.
— Это не очень надолго, — возразил отец. — Вот-вот пойдет снег, и все кончится. — Он посмотрел на меня. — Как по-твоему, Джо? Разве это плохая затея?
— Нет, — сказал я.
Сказал слишком быстро, не подумал, что это значит для мамы.
— Ты бы поступил так же? — спросил отец.
— Выходит, тебе все равно, если твой отец там сгорит и ты его больше не увидишь? — сказала мне мама. — Тогда мы с тобой пропадем к чертовой матери. Каково нам будет?
— Не говори так, Джин, — сказал отец.
Он поставил чемодан на кухонный стол, подошел к маме, встал на колени и попробовал обнять ее. Но она вскочила, отошла к мойке, где только что резала помидоры, схватила нож и наставила на него, а он все еще стоял на коленях около пустого стула.
— Я взрослая женщина, — сказала она. Теперь она была очень зла. — Почему ты не поступаешь, как взрослый человек, Джерри?
— Не все можно объяснить, — сказал отец.
— Нет, я могу объяснить все, — сказала мама.
Она положила нож и пошла в спальню, где давно уже не спала с отцом, и закрыла за собой дверь.
Отец посмотрел на меня, все еще стоя на коленях у пустого стула.
— Наверное, я рассудил не очень-то хорошо. Ты это сейчас думаешь, Джо?
— Нет, — сказал я. — Думаю, все правильно.
Я знал, что это так и что отправиться на пожар — хорошая мысль, хотя он там может и погибнуть, потому что ничего в пожарах не смыслит. Но говорить не хотел, потому что не знал, как это на него подействует.
Мы с отцом вышли из дома и в темноте направились к масонскому храму на Сентрал-авеню. Желтый школьный автобус стоял на углу Девятой, вокруг в ожидании отъезда группками стояли мужчины. Среди них были и бродяги. Я понял это по их пальто и обуви. Но были и обычные люди — я подумал, они потеряли работу, наверное, совсем другую работу. Три женщины, тоже уезжавшие, жались под фонарем. В темном автобусе кое-где сидели индейцы. Я различал их круглые лица, гладкие волосы, отблески света в стеклах очков. Никто не входил к ним. Несколько мужчин выпивали. В ночном воздухе чувствовался запах виски.
Отец поставил чемодан на кучу багажа возле автобуса и подошел ко мне. В масонском храме — со стеклянной дверью на высоком крыльце — горели все лампы. Несколько человек смотрели наружу. Один из них — его я видел с отцом в баре «Джек и Джилл» — разговаривал с индейцем. Отец помахал ему.
— Люди делят других людей по категориям, — сказал отец. — Но ты так никогда не делай. Этому должны бы учить в школе.
Я огляделся. Люди по большинству были не очень тепло одеты и переминались с ноги на ногу. Судя по всему, они привыкли к работе, но радости от того, что ехали ночью на пожар, явно не испытывали. В отличие от отца — он вроде рвался в бой.
— Что ты там будешь делать? — спросил я.
— Работать на линии огня. Там копают рвы, через которые огонь не должен перекинуться. Говоря по правде, больше я и сам ничего не знаю. — Он сунул руки в карманы и съежился. — В голове у меня сейчас такой кавардак. Надо что-то с этим делать.
— Понимаю, — сказал я.
— Скажи маме, я не хотел ее сердить.
— Ладно.
— Мы же не хотим в один прекрасный день проснуться в гробах, ведь так? Это был бы неприятный сюрприз.
Он положил руку мне на плечо, притянул к себе, крепко прижал и рассмеялся коротким странным смешком, словно эта мысль ужаснула его. Посмотрел на другую сторону Сентрал-авеню, на «Отдых фазана», — я видел, как он входил туда неделю назад. На красной неоновой вывеске над дверью бара взлетал большой фазан, расправив крылья в ночной тьме. Улетал прочь.
— Я только что, вот сейчас, подумал об этом, — сказал отец. Снова сжал мое плечо и тут же опять засунул руки в карманы. — Ты замерз?
— Немного замерз.
— Тогда иди домой, — сказал он. — Незачем ждать, когда я сяду в автобус. Это может быть еще не скоро. Мама, наверное, тебя ждет.
— Хорошо, — сказал я.
— Не хватало, чтобы и ты ее сердил. Она уже и так зла на меня.
Я смотрел на отца. Старался разглядеть его лицо в свете уличного фонаря. Он улыбался, глядя на меня, и теперь я думаю, что в тот момент он был счастлив, счастлив от того, что мы с ним рядом, счастлив, что рискнул поехать на пожар — что бы он ни думал насчет риска. Мне все же качалось странным, что он мог зарабатывать на жизнь, играя в гольф, а потом вдруг взять да поехать тушить лесные пожары. Но именно так и случилось, и я подумал, что надо к этому привыкать.
— Ты, наверное, уже слишком большой, чтобы поцеловать старого папку? — сказал отец. — Мужчины тоже любят друг друга. Ты же это знаешь?
— Да, — сказал я.
И он взял меня за щеки, поцеловал в губы, сжал мне лицо. Его дыхание хорошо пахло, а лицо было напряженное.
— Не разочаровывайся в жизни из-за того, что натворили твои родители, — сказал он.
— Хорошо, — сказал я. — Не буду.
Тут я почему-то испугался и подумал, что если останусь там, то он поймет, что я испугался, и потому повернулся и пошел в холодной темноте обратно по Сентрал-авеню. Дойдя до угла, обернулся, чтобы помахать ему на прощанье. Но отца не было видно, и я подумал, что он уже в автобусе и теперь ждет, сидя среди индейцев.
Richard Ford, «Electric City»
Copyright © 1990 by Richard Ford
Опубликовано в «Гранта»
© H. Малыхина, перевод
Мона Симпсон
Я здесь, чтобы сказать вам: это возможно
Прежде я все время говорила: это не в счет. Я жила своей жизнью втайне, будто если никто не видит, так ее и нет. Я как бы отсутствовала. Ни в чем не признавалась. Теперь я знаю — то, что люди замечают, о чем говорят, куда меньше того, что я делаю наедине с собой, когда меня никто не видит. Я хочу объяснить вам: не верьте тому, что уже слышали обо мне. А верьте, что вот здесь, наедине, я расскажу вам о том, что куда хуже всего известного людям. Видите ли, моя слава опирается не на те причины. Денежная девушка. Потому что у меня хватило духа сказать, что деньги меня не интересуют, сказать это, пока я продолжаю их греет. Стоит перестать зарабатывать, и тебя признают какой хочешь святой. Знаменита я не моими Молитвенными хлебами, будто их одних не хватало бы для человеческой молвы.
Это не в счет. Но про нас с вами сегодня и здесь я вам этого не скажу. Это в счет. Для меня это в счет.
На самом деле такое место нам вовсе не нужно — все эти чудеса архитектуры: окна подняты повыше, чтобы в такое время дня свет лился сюда водопадами, и каменные стены — такие прохладные. А первую мою группу я вела, сидя за учительским столом в четвертом классе. Там вы бы все сидели на дурацких стульчиках, мужчины упирались бы коленями в парты. Люди невольно клали руки перед собой, будто послушно ожидали, куда их поведут.
Но это принесло плоды. Многие люди нашли помощь. Изменились. У меня в кабинете — у меня есть кабинет наверху этого храма в квадратной колокольне. Я всегда хотела здание с арками — вот как тут у нас наверху, — ничем не загороженными прорезями, чтоб видеть небо, а на стене я вешаю фотографии каждой группы. И знаете, некоторые мне пишут где они, что теперь делают.
А иногда присылают подарки. И я скажу вам про одну странную вещь. Знаете, как бывает, — получаешь подарок, а он тебе не нравится, и сразу думаешь: что мне с ним делать? Как от него избавиться? Ну, так каждый подарок, который я получала от тех, кто узнал меня здесь, был в самый раз. Иначе не скажешь. В самый раз. И вы все узнаете друг друга так же глубоко.
Я чувствую себя, точно старенькая учительница. Только я не старая. Мне все еще двадцать пять. Но в религии набираешься лет очень быстро. Ты еще деточка, малютка, и вот тебе дано приобщиться. Если доживешь. Или избираешь университетский путь. Учишься в Гарварде, Колумбии или Беркли или еще каком-нибудь таком месте. Там все молчком. Душ ты не слышишь, одни только здания. Или тропа миссионера. Выучи язык по магнитофонному курсу и садись на пароход, чтобы спасать кого-то где-то. А я считаю, что у нас бед хватает прямо здесь.
