Мужик и камень - Анна Александровская
нечисти в пятницу тринадцатого. Только к шести часам пляски
окончились, резвые мысли разбежалась, и Гомозов оставался один
на один с опустошающим чувством вины. Это чувство и заставило
его, измученного, наведаться к своей вчерашней гостье, узнать,
жива ли еще, или же не напрасны опасения.
Благо, вечерняя посетительница успела сообщить, где живет.
Найти дом, предоставленный для съема комнат, заменяющий
частное общежитие, в маленьком поселке было несложно, там
такой там один, Гомозов знал это наверняка, понаслышке. Жители
других же домов этого закоренелого поселка даже сарая не сдадут,
слишком любят свои родные стены, пусть и обветшалые.
Филолет Степанович проехал на трамвае значительную часть
города в противоположную, относительно своего дома, сторону и,
выйдя на нужной остановке, направился к мосту, переброшенному
через неглубокую, но необъятную реку. Только перейдя мост, эту
деревянную несуразную махину, попадаешь на территорию самого
поселка под названием «Оставной». Так, слегка пошатываясь от
порывистого сильного ветра и своего неустойчивого внутреннего
состояния, Гомозов вышагивал по жалобно скрипящим полозьям
моста и опасливо озирался вниз, на темные потоки воды. Ступив,
наконец, на твердую землю, Филолет Степанович поспешил к
тропинке, которая вела к скоплению неприглядных домиков
впереди. У первого прохожего, вдруг обогнавшего, Гомозов спросил
о местонахождении общежития, и ему без затруднений ответили.
Поселок и впрямь, как упоминалось ранее, был совсем
небольшой: всего пять-шесть протяжных улиц, которые при этом
бесхитростно именовались: первая улица от реки называлась
«Первая линия», вторая улица – «Вторая линия», третья – «Третья»,
ну и так далее. За пятой или шестой улицей простирались поля,
которые когда-то засеивались пшеницей и овсом, а сейчас поросли
дикими яблоньками, кустами ирги, коневником и крапивой. Но,
впрочем, сейчас это не так важно, важно, что Филолет Степанович
в данный момент направлялся по улице Первая линия, и шел он к
удлиненному серому дому, на который ему указали как на «частное
общежитие».
Обшарпанный фасад дома смотрел на реку. Гомозов
приблизился, и с растерянностью для себя обнаружил, что дверей у
здания две. Он несколько поколебался, подступая к первой,
набрался решимости и напористо постучал. Несколько секунд
спустя за дверью зашуршало, зашумело, так словно упал медный
таз, кто-то выругнулся, и, наконец, послышались короткие
поспешные шаги.
– Вам кого? – тут же прогудел невидимый дух прихожей из-за
деревянной двери.
– Мне бы… – растерянно пробормотал Филолет Степанович,
отвечая невидимке. – Мне бы Елену.
– Ну, я Елена! – дверь вдруг распахнулась и на пороге из
воображаемого неплотного духа возникла плотная высокая
женщина неробкого внешнего вида. – Я Елена! – дама уперлась
крупной, увесистой рукой в свой пышный бок. – Жаль, что не
Прекрасная! Но жду только пр ынца! Вы не пр ынц, случайно?
Гомозов остолбенело покачнулся на месте. В себя его привел
неизвестно откуда прорезавшийся хриплый крик:
– Я тебе сейчас покажу прынца! Покажу прынца!!! – грозился
кулак из окна, в форточку выглядывал небритый мужик, (и теперь
хриплый крик объяснялся для Гомозова). – Будешь у меня знать!!!
Прынца ей подавай!
– Ах, вон он где! – возмутилась женщина, хитро ухмыляясь. –
Подслушивает! Посмотрите-ка на него! Подслушивать он меня еще
будет! Иди на диван, дурак безмозглый! Знаешь же, что одного тебя
мне достаточно, одного тебя люблю, ненаглядного! Ты ж мой
единственный! Э-эх! Дурачина! Закрывай живо форточку, и не
пускай воздуху, и так отопление еще не дали! Закрывай, иду уже! –
створка хлопнула, женщина чуть слышно добавила: – Дурень
проклятый…
– Мне бы Елену, но не вас я искал… Я, кажется, ошибся, –
пояснил Гомозов, оправдываясь, когда взгляд грозной женщины
упал на него вновь.
– Елену ему… Слушай, голубок, ну откуда же мы тебе столько
Елен возьмем?! Ишь ты! Не Вас! Другую! – она тяжело махнула
рукой и вздохнула. – Ну, да ладно! Так и быть! Побуду сегодня
волшебницей, я не ведьмой! Елену – так Елену, подскажу, где взять!
Еще одна Ленка дверью дальше живет. Не знаю, если не меня,
может, ее ищешь? Елену ему… Только тихо что-то у нее сегодня,
разве ушла куда…
– Ее! Ее. Наверняка ее! – воскликнул Филолет Степанович, от
чего неробкая собеседница вздрогнула. – Ее! Ушла, говорите?! А я
все же постучу! Постучу! Может, кто и откроет?!
Женщина на мгновение задумалась, чему-то усмехнулась,
одарила Гомозова пренебрежительным взглядом свысока,
развернулась и бесцеремонно ушла в дом. А Филолет Степанович,
не придав столь холодному прощанию значения, поспешил к
следующей двери. Приблизившись, он тихонько постучал –
тишина. Он постучал повторно – но снова, ни звука. Тогда Гомозов
легонько толкнул дверь, и та вмиг распахнулась.
– Не заперто, – буркнул он и нерешительно сделал шаг внутрь.
– Я ведь вхожу в чужой дом! В чужой! Но чего тут бояться? Это по
крайне важному делу! – успокаивал он себя. – Я ведь всего-навсего
интересуюсь судьбой этой сумасшедшей женщины… ее здоровьем.
Нет, и не здоровьем даже, и уж точно не судьбой… а самым
обыкновенным существованием, и только. Только существованием!
Что в том неправильного?
Через несколько секунд Гомозов уже заглядывал в первую
комнату. Никого. Выяснилось, то был просто чулан. Далее, чуть
слышно он зашагал по узкому коридору, который вел в другую
комнату. Подкравшись к входу, Филолет Степанович опасливо
заглянул внутрь, и от увиденного по его спине пробежал
невыносимый колкий мороз, мужчину поразило, словно молнией.
Елена стояла спиной к входу, в ее руке, отражая последние закатные
лучи солнца, скользящие из окна, поблескивал нож.
– Нет! Нет! Стой! – тут же закричал Гомозов, и, подскочив к
женщине, уцепился за ее руку. – Стой!
– Опять ты! – обернувшись, нервно взвизгнула женщина.
Лицо ее исказилось от боли, Гомозов слишком сильно пережал
ей запястье.
– Отпусти! Отпусти, тебе говорят! – Елена попыталась
выдернуть руку из цепких пальцев Филолета Степановича, но это
оказалось безуспешным.
– Так нельзя! – воскликнул Филолет Степанович. – Нельзя! Не
нужно столь кардинальных поступков! Еще есть время передумать!
Отдайте мне нож! Я не позволю! Я не позволю вам… – но тут он
неожиданно притих.
И как же нелепо Филолет Степанович выглядел в своих
собственных глазах, когда взгляд его упал на нарезанную кусками
рыбу, что лежала на столе подле стоящей женщины. Ведь она вовсе
не собиралась накладывать на себя руки, а всего-то разделывала
рыбу, – пронеслась в голове Филолета Степановича предательская
мысль, и теперь, выходило, что он воспринял эту сцену иначе, на
свой лад. Гомозову сразу же сделалось как-то нехорошо. Он разжал
руку, точнее, она сама вмиг ослабела, отступил от Елены и, почти
обессилено упал в кресло, что стояло неподалеку. Голова жутко
разболелась, виски пульсировали, на глаза наползла серая дымка.
Все эти ужасные симптомы, крайне неприятные, мучительно
истязавшие нутро
