Мой гарем - Анатолий Павлович Каменский
Целых три месяца я не писал в этой тетради. Теперь, когда мне больше ничего не остается делать, как перечитывать эти строки, вся моя жизнь представляется мне какой-то дикой мелодрамой, нарочно для чего-то выдуманной.
Говорят, страдания очищают душу. Неправда, неправда! Мои страдания опустошили мою душу, и на дне ее ничего не осталось, кроме маленьких кусочков льда. Ах, какой ужасный холод причиняют мне эти льдинки! Холоднее может быть только в могиле.
Близко... близко. Близок конец.
Недавно я узнал все. Я пришел к ней вечером по ее просьбе. Она сидела в глубоком кресле — грустная, бледная, исхудалая. Я стоял перед нею и безмолвно страдал.
— Иван Иванович! — сказала она. — Пойдите к нему сейчас и напомните ему от меня и от себя — ведь вы меня все еще любите? — воскресенье второго мая. Скажите ему, что я вполне поняла его и буду верна своему слову...
Она вдруг сделалась бледна как смерть. Я страшно испугался.
— Клавдия Петровна, что с вами? — весь дрожа, спросил я.
Она быстро взглянула на меня, чуть-чуть приподнялась в кресле. На ее глазах выступили слезы, лицо исказилось отчаянием. Бедное, дорогое лицо! Как я его запомнил!.. И я догадался, я понял, я все понял...
Я зашатался, сделал шаг вперед и упал к ее ногам. Я целовал эти ноги, я целовал ее колени, платье. Я приник к ней и безумно рыдал.
— Бедная моя, бедная... — твердил я.
Когда я прибежал к Лепорскому, он сидел у стола, спиной ко мне, и обернулся в изумлении. Я захрипел и ринулся на него. О, как я его ненавидел, как я хотел убить его! Я все забыл, о чем меня просила она. И когда я закричал на него, произнес оскорбительное слово и поднял на него руку, он тихо встал, не торопясь размахнулся и с силой ударил меня по щеке... потом еще и еще...
— Ага! — загоготал он. — Паж королевы! Ничтожество! Благородный защитник!
Он выбросил меня из своей квартиры, как щенка, как вещь.
..........
Я иду к тебе, моя бедная королева! Ты умерла для других, но твой верный паж скоро явится к тебе, чтобы с приветом преклонить перед тобой колени!.. Скоро, скоро мы будем вместе...
БЕЗ ОГНЯ
IМедик пятого курса Иван Пшеницын дочитал письмо, полученное им от сестры из провинции. У него вдруг заколотилось сердце, потемнело в глазах, и он чуть не упал на пол. Потом он скомкал письмо, схватился за голову и стал искать фуражку. Найдя ее, он впопыхах оделся, все никак не мог попасть в калоши, наткнулся на горничную, подававшую ему суп, и выбежал из квартиры.
«Милый и бесценный Ваня! — писала ему сестра. — Какую я ужасную новость узнала вчера: Лида через полгода должна сделаться матерью. Это меня так поразило, что я до сих пор не могу прийти в себя. Когда она все рассказала подробно, я просто не поверила своим ушам. Неужели все это правда? Если правда, то что же вы, бедные, будете делать? Вчера мы пошли вместе с ней в лавки. Было очень холодно — первый морозный день. Но мы целую дорогу хохотали, вспоминали лето, наши прогулки, тебя, все, все... Потом вдруг, у магазина Иванова, Лида изменилась в лице и говорит: “Верочка! Мне что-то нехорошо, вернемся домой”. Я испугалась и начала ее расспрашивать. Тут она мне и призналась. Она говорила, что ты не виноват, называла себя безрассудной и т. д. Зачем это, Ваня, зачем? Ведь теперь вы оба несчастные. Она скоро уйдет из дома. Конечно, ее родные ничего и не подозревают. Она давно уже занята какими-то цветами и абажурами, думает скопить денег и уехать... Можно ли абажурами скопить денег? Бедная Лида! Какой позор для ее семьи и какой скандал на весь город. Только одно мне кажется непонятным — Лида уж слишком хладнокровно говорит об этом. Как будто ей все равно. И тон у нее особенный, и глаза какие-то странные, спокойные... Говорит медленно, протяжно и монотонно, как монахиня. Завтра она обещала прийти ко мне, чтобы окончательно посоветоваться обо всем. Потом она уже не будет ходить к нам.
Теперь самое главное. Папаша совершенно нечаянно прочел это мое письмо (я переписываю его тебе второй раз). Я позабыла его открытым на столе, а сама ушла на полчаса к Лиде. Когда я вернулась, папаша встретил меня страшно взволнованный. Он даже хотел застрелиться, и мне стоило большого труда его успокоить. Вообще тут какая-то путаница, Ваня! Папаша объяснялся с Лидой, и она сказала ему, что это неправда, что она нарочно все выдумала. Как бы то ни было, Лида поклялась папаше, что она оставит тебя в покое, даже не будет писать тебе и даст тебе окончить академию. Впрочем, мы с папашей уверены, что ты теперь и сам не можешь питать к Лиде ничего, кроме презрения, и будешь спокойно заниматься до Рождества, а там приедешь к нам. Ты не смеешь любить Лиду после того, что случилось. Она гадкая, испорченная, и ее нельзя простить, и я ее ненавижу, ненавижу...»
Стоя у окна на закрытой площадке вагона, Пшеницын вглядывался в темноту беззвездной ночи и напряженно думал. Предположения невероятные, возмутительные давили его мозг, но он оставался как будто спокоен и уже не испытывал смятения и душевной боли, вызванных письмом сестры. Точно одна половина его сердца навсегда застыла для страданий, успокаивала другую и даже смутно, потихоньку, радовалась. Неожиданность поездки, драматизм новой роли и целый ряд предстоящих дорожных
