Карен Бликсен - Современная датская новелла
Как стучит сердце. Тук-тук. Тук-тук. «Знаете, отчего умерла Сюзанна?» — сказал он тогда врачу. Врач удивленно посмотрел на него. Неужто он не понимает?! «Она просто надорвалась», — сказал он. «Не буду спорить, — проговорил врач. — Не буду спорить».
С шоссе донесся гул мчащихся мимо машин, и он перевел взгляд в ту сторону. Машины ехали одна за другой, плотно прижавшись друг к другу, как жемчуг на нитке, и сверкали на солнце, как извивающаяся змея. Вереница секунд и минут. Издалека это движение представлялось ему воплощением нескончаемого бега времени. Постоянное механическое движение, но лишенное какой-либо цели. Прекратится ли оно когда-нибудь?
Он увидел птицу высоко в небе. Птица парила, широко раскрыв крылья. Сокол… Пятно медленно проплыло по голубому своду, а затем скрылось на горизонте к востоку. Наверное, когда смотришь на землю сверху, все видится по-иному. Автомобили, дома, люди. Крошечные точечки, пятна. Может, как раз в эту минуту какие-то необыкновенные существа сидят и смотрят с удивлением на эти крошечные точечки. Они видят их в постоянном движении. Но какова цель этого движения? Об этом они могут только гадать. И может быть, одно из этих существ поймет, что цели никакой нет, все происходит совершенно случайно. А если все эти существа были убеждены в осмысленности и упорядоченности движения, это открытие явится для них потрясением.
Старик вспомнил, как он сам впервые усомнился в целесообразности этого бесконечного движения. Его тогда уволили, и он метался в поисках работы. «К сожалению», — слышал он, куда бы ни обращался. «К сожалению. К сожалению». Слова произносились так вежливо и доброжелательно, а его распирало желание набить им всем морду. Дни становились все длиннее и длиннее. Он слонялся без дела, встречался с друзьями или пытался помогать по дому. Под конец дошел до того, что хоть ложись и помирай. Он никому не нужен. Он — ничто. Тридцативосьмилетний призрак. Вокруг тьма.
Однажды он пошел на могилу родителей. На кладбище все было так чисто и красиво. Вот они лежат рядышком, могила к могиле. Цветник к цветнику. Все так продумано, обихожено. Как этого не хватает живым. Да, у мертвых хороший дом, и стоит он на прочном фундаменте.
Удивительно, как воспоминания порой захватывают человека. Он снова перевел взгляд на небо. Какое оно ясное, голубое-преголубое. То там, то тут белые шелковистые облака. Они медленно проплывают, как небрежно разбросанные клочки ваты. Сколько раз, бывало, лежал он на спине, устремив взгляд в небесное пространство. Еще ребенком вглядывался в него, идя по полю. Небо поражало его. Есть ли где-то предел этой голубизне? Не может же она простираться бесконечно. Должно же что-то быть за ней. Он смотрел в голубизну до боли в глазах. Она была бездонной. Всматривался в самую высь, пытаясь проникнуть взглядом еще дальше. Откуда берутся краски? Когда нужно было что-нибудь покрасить в усадьбе, они сами смешивали их. Но откуда явилась эта небесная синь? Он спросил об этом отца. «В жизни много вопросов и мало ответов», — сказал ему отец. «Кто-нибудь да создал», — говорили другие взрослые. У них всегда было дел по горло, им было не до размышлений. А ему так хотелось знать обо всем на свете. О цветах, листьях, траве, о старых пнях, болотных кочках, кошках, автомобилях, тракторах, тягачах, курах, молочных бидонах, кремне, новорожденных детях. Почему, например, куры не могут летать? Почему у одних растений крупные листья, а у других — мелкие? Почему у людей нет крыльев? Почему даром парения в воздухе наделены только птицы? Почему человек стареет? И что такое смерть?
Жизнь шла, все меньше оставалось вопросов, но все больше было ответов. Перед самой войной они устроили забастовку. Отступись они — тогда бы их четырехнедельное упорство оказалось бы напрасным. А продолжение забастовки означало голод. Он понимал, что принятия решения ждут не от кого другого, как от него. Люди видели в нем своего вожака и ждали его слова. Оно пылало у него в сознании, он был уже готов произнести его, оно едва не слетело с его губ. Но тут на него начали давить социал-демократы, и если бы он прекратил забастовку, «обеспечил порядок», то заслужил бы их одобрительное похлопывание по плечу. «Как лидер ты ведь лучше знаешь, в какой момент к ним лучше подступиться», — сказал ему один из них. А Сюзанна посоветовала: «Пойди и поговори с народом». И он пошел. Стал ходить от одного к другому. «Не позволю выставлять меня дураком, — сказал один из товарищей. — Мы начали забастовку и мы доведем ее до конца». После этого он стал сам себе противен. Нечего сказать, хорош он — стойкий рабочий вожак.
Ну что ж, пора подниматься. Засиделся. Он оперся о скамейку и встал на ноги. Чертовски трудно дышать, и это в такой чудесный день! У него опять закружилась голова, снова пришлось сесть. Если уж близок его последний час, то почему бы ему не встретить его здесь, на скамейке перед домом, в своем саду. Смерть не страшила его. Напротив. Быть может, это освобождение, свет? А может, нужно отдохнуть еще немного, и все обойдется. И он почувствовал облегчение. Но что это такое, кажется, кто-то вошел в калитку. Он попытался рассмотреть вошедшего, но солнце слепило глаза. Кто-то к нему?
Шаги приблизились, и неожиданно тонкий и пронзительный голос спросил:
— Вы — Антон?
Какой-то малец. Откуда он только взялся.
Паренек повторил свой вопрос.
— Да, это я, — ответил он.
— Я пришел, чтобы передать вам привет от господина Петерсена и еще сказать, что, если вам что-нибудь нужно, чтобы вы ему позвонили.
Значит, это от Нильса. Что же он сам-то не пришел? А, ладно, не важно.
— Ну что ж, позвоню, — сказал старик.
Нильс — самый лучший из его детей, не смог выбраться сам. А всегда был такой заботливый. Впрочем, теперь все равно.
Мальчишка стоял и смотрел на него. Высокий, светловолосый, рот приоткрыт, как у желторотого птенца. Длинные руки болтаются из стороны в сторону.
— Откуда ты взялся? — спросил он.
— Во время каникул я живу и работаю у господина Петерсена, — бойко ответил мальчишка, с живостью оглядывая все вокруг. Ему было трудно устоять на одном месте, он испытывал такой жадный интерес ко всему. К розовым кустам, плетеным корзинам у дома, старому насосу. Неожиданно взгляд его остановился на вишнях, и он вопросительно посмотрел на старика.
— Нарви себе вишен, — едва успел сказать старик, и парень в ту же минуту уже стоял у дерева.
«Ну вот, обрывает ягоды, цепляясь за ветки. Нет бы взять лестницу».
— Возьми-ка ты лучше стремянку, — сказал старик.
Паренек беспомощно огляделся вокруг, но стремянки не увидел.
— Да вот же она, у сарая, — сказал старик.
В мгновение ока он уже был у сарая и держал в руках лестницу. А уже через несколько секунд его голова мелькала среди высоких ветвей. Парень не промах.
Ему вспомнились его собственные набеги за яблоками в соседский сад. Они лазили туда вместе с братом, вот ведь чертенята были. Никакие на свете яблоки не могли сравниться с теми, что росли в саду у соседа. Большие, красные, сочные, сорта «Инге-Мари». Однажды сосед выскочил из дома, потрясая духовым ружьем. Они бросились наутек, спасая свою жизнь, но сосед выстрелил в воздух.
И в той же соседней усадьбе была девушка. Звали ее Ингер. У нее была такая нежная кожа и светло-каштановые волосы. На всю жизнь он запомнил ее запах. Их долгие тайные прогулки в лесу, их первые робкие прикосновения друг к другу, которые становились все смелее и смелее. Однажды в жаркий день они залезли на сеновал. Да, горячая была любовь. Ощущение нежной кожи Ингер навсегда осталось на кончиках его пальцев. Не исчезло и по сей день, он ощутил его, проводя пальцами одной руки по другой.
Громкое чавканье. Вот парень и снова здесь. Его губы и щеки вымазаны вишневым соком. Он протягивает ему горсть вишен. Пускай себе берет.
— Ешь сам, — говорит старик.
Мальчишка расплывается в улыбке и отправляет вишни в рот. Еще не прожевав до конца, наклоняется к старику. Его глаза светятся лукавством, он спрашивает:
— Вы что, так совсем один тут и живете?
Что правда, то правда. С тех пор, как Сюзанна…
— Справляюсь, — сухо отвечает старик.
Ну и парень. До чего же настырный. Но он ему нравится. Карие глаза как две изюминки. Говорит без умолку. Рассказал и откуда приехал, и сколько пробыл здесь, и когда снова начнутся занятия в школе. Вдруг мальчишка замолкает и снова спрашивает:
— Что же, так к вам никто и не приходит?
О господи, да ведь он стал совсем как старый, трухлявый пень. Кому он нужен?
— Ну-ну, так уж никто и не приходит. Дети мои заходят… Время от времени.
Мальчишка переминается с ноги на ногу. Потом, весь изогнувшись, отворачивается в сторону и на минуту задумывается. Выпрямляется и выпаливает с наивной откровенностью:
