ПО НЬЮ-ЙОРКСКОМУ ВРЕМЕНИ - Петр Немировский
– Ты чего такой хмурый? – вполголоса спросил Алексея московский журналист, писавший об этом суде смелые статьи.
– Да так, очень поздно лег, не выспался, – ответил Алексей.
Они стояли в проходе у стены. Братва презрительно косилась в их сторону.
– Сегодня узнал, что Маханьков в следственной тюрьме за это время разорвал рот сокамернику и подрался с надзирателем. Он – зверь, – сказал московский журналист. – Знаешь, почему он ненавидит журналистов, таких как мы с тобой?
–Почему?
– Очень просто: мы своими статьями подрываем его репутацию. Прикинь: он – вор в законе, авторитет, идол воровского мира, в зоне за одно кривое слово людям хребты ломал. А мы с тобой называем его грязной крысой из тюремного барака. Если его сейчас оправдают, нам с тобой…
– Кранты! Присяжные добазарились, – пронеслось по коридорам, и толпа хлынула в зал.
Все заняли свои места – подсудимый, прокуроры. Из особой комнаты в зал вошли присяжные. Староста – седоволосый мужчина – взял лист с приговором. Все в зале поднялись. Старались не дышать, чтобы расслышать только одно слово, только одно...
– Станислав Маханьков? – спросил секретарь.
Господи, посади этого гада…
– Виновен.
Ах!..
Через несколько секунд из боковой двери вышли крепкие мужчины в штатском и окружили сидящего Маханькова. Братва повскакивала с мест.
Станислав Николаевич совершенно спокойно откинулся на спинку стула. Приподняв очки в позолоченной оправе, окинул взглядом зал. Щека его, покрытая аккуратной щетинкой, сильно дернулась. Он неспешно сложил свои бумаги на столе. Со стороны могло показаться, что это профессор Гарвардского университета закончил читать студентам лекцию и собирается покинуть аудиторию.
– Стасик, мы этим сукам отомстим! Мы этих гнид уроем!
Маханьков грустно улыбнулся. Поднялся и в сопровождении охраны направился к двери.
– Стасик! Дед! Николаич! Любимый! Родной!..
Проходя мимо стола, где восседали торжествующие прокуроры и два сотрудника ФБР, Маханьков остановился. Вдруг сжался в комок, свирепо оскалился и, костеря прокуроров отборнейшей бранью, рванул к столу. Что-то загремело, со стола полетели бумаги, наушники. Замелькали чьи-то лица, пиджаки. Братва, робко переглядываясь, заметалась по залу.
– Мочи их, сук! Дед, мы с тобой!..
Его прижали щетиной к полу. Наверное, заломили руки за спину, Алексей этого не видел – мешали сдвинутый стол и фигуры охранников. Подняли и без пиджака, без очков, зато в наручниках поволокли к дверям. Под разорванной рубашкой виднелись упругие бицепсы, в татуировках.
– Что он кричал? – выспрашивали у русских журналистов американские коллеги, когда дверь за Маханьковым захлопнулась.
– Как бы вам объяснить? Классическая русская брань. Не переводится.
– Напишите, – не унимались американцы и подсовывали блокноты, в которых русские услужливо писали английскими буквами: «Blyadi! Pidarasty! Wyblyadki!»
– Американские фашисты мучают русских людей! – возмущалась братва.
– Это несправедливо, позор Америке, – говорили на всякий случай всё еще перепуганные русские бизнесмены.
– Присяжные ничего не поняли. Мой подзащитный – узник совести, как Солженицын или Щаранский… – мямлил потускневший адвокат, заработавший на деле Маханькова два миллиона долларов.
Алексея, впрочем, эти мелочи не интересовали. Он позвонил в редакцию, продиктовал по телефону заметку (успел до выхода номера) и вскоре сидел в баре с московским журналистом. Пили коньяк.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Серый свет пасмурного утра проникал в комнату. Лиза еще лежала в постели. Просматривала газету, улыбалась чему-то своему, мечтала. В тепле и уюте, под мягким одеялом, мечты и желания у женщин развиваются неспешно, но простираются далеко.
Конечно же, ей хотелось многого. Чтобы приехала в Нью-Йорк мама. Чтобы у Алеши не болело сердце. Чтобы поскорее разрешился вопрос с ее документами, и они съездили в Италию. За этими маячили тьмы иных насущных задач и желаний: купить новое постельное белье, новую посуду… А если Бог им подарит ребенка – будет ли на Земле женщина счастливее, чем она?
Счастьем, ровно и спокойно, светились ее глаза. Да, ее семейная жизнь с Алешей началась с некоторым криминально-медицинским уклоном. Но ведь часто бывает так: люди встречаются, женятся, все у них поначалу благополучно, а потом – склоки, ссоры, измены. У них же с Алешей все будет иначе.
Алеше вот, предложили вести передачу на радио «Свобода», заказали статью в американском журнале. Его звезда восходит...
– А-а-а!..
Лиза вскочила с кровати и в белой пижаме, бурей рванулась в соседнюю комнату.
Алексей сидел на стуле, склонившись. Мутными глазами смотрел перед собой, где на столе лежали исписанные листы. Красная ручка – на полу.
– Алеша… Ты же обещал, что не будешь прикасаться к роману, пока не отдохнешь. Этот проклятый роман убьет тебя! – она схватила со стола стеклянную трубочку, открутила металлическую крышечку.
– Где же?! Где?! – била ею по пустой ладони.
Метнулась в другую комнату, где в шкафу между фотоальбомами еще недавно лежала трубочка нитроглицерина.
Алексей с трудом проглотил слюну. Холод пошел по его левой руке. В соседней комнате гремели ящики. «Нет там ни черта, все таблетки закончились. И новые не купил».
– Лиз, набери «911». Пусть приедут.
Лиза – белым пятном – в прихожую. Ее голос оттуда, русские и английские слова вперемешку:
– Боль в груди. Адрес? Street? Что? What?
Она помогла ему дойти до дивана.
– «Скорая» сейчас приедет. Родной, потерпи…
Лицо его заблестело испариной:
– Лиз, а тебе идет белое. Тебе в белом хорошо. Никогда не носи черное.
Она отвела волосы от лица:
– Хорошо, хорошо. Погладить? Так легче?
– Да. Все будет нор… – вдруг замер и раскрыл широко рот – какая-то темная сила наваливалась ему на грудь… Женщина в черной рясе. Черная машина. Снега, снега...
– Что? Алеша, что?
………….........................................................................................................
– Mister Alek-ksey?
Два мужчины в синих комбинезонах вошли в квартиру, заскрипел паркет под их грузными шагами. Один из них – негр средних лет, поставил на стул металлический чемоданчик; другой – парень лет двадцати двух, распахнул рубашку на груди больного. Закатал ему рукав и
