Михаил Самарский - День надежды
– Хорошо, продолжай, – кивнул Александр Михайлович.
– …доктор сказал, что печень, скорее всего, не приживется, так что смысла в операции не было. Да и не успели бы мы сделать операцию, Грин скончался. Чтобы не расстраивать тебя, решили… сделать тебе вот такой своеобразный подарок. Собака породистая, специально обученная, привитая. Ну, вот, Саша, честное слово, не хотелось брать грех на душу. Это собака-поводырь, – Ольга Семеновна кивнула в мою сторону, – двойной грех – убивать таких собак. Прошу никого не наказывать, люди ни в чем не виноваты. Я приказала.
– Она приказала! – язвительно повторил Александр Михайлович – Королева…
– Да, королева, – подбоченилась женщина. – А разве я уже не твоя жена? Разве я в этом доме не хозяйка? Или я слова здесь не имею?
– Ладно, – махнул рукой Александр Михайлович. – Я смотрю, тут у вас круговая порука. Слушать мою команду. Антон, ты уволен! Ты меня понял? Просто уволен…
– Да-да, Александр Михайлович, – прошептал врач. – Я все понимаю.
– Жена… ну, что жена? Да ну тебя! С тобой мы отдельно поговорим. А вот с собакой… Борис, – босс обратился к охраннику, – собаку вывези за город и пристрели.
– Ты что, с ума сошел? – вскрикнула Ольга Семеновна. – Как ты можешь?
– А вот это и будет вам всем наказанием за вранье! – отрезал Александр Михайлович. – Борис, это приказ! Выполняй немедленно, чтобы потом не сказал, что Ольга мой приказ отменила. Пристрелишь, а перед тем как закопать, пришли мне фотографию, подтверждающую выполнение задания. Ясно?
– Так точно! – выпалил Борис.
– Действуй!
– Есть! – Охранник взял меня за поводок и вместе со мной вышел из помещения.
Через несколько минут мы уже ехали за город. Я взглянул на своего конвоира, по его щекам катились слезы.
VII
Как оказалось, за городом у Бориса жили родители. Он честно рассказал им о случившемся. Мама, пожилая, полная женщина, всплеснув руками, смешно выразилась:
– Тю! Сказывся он там совсем? За шо ж бедную псину вбывать?
– Мама, мне нужно срочно отправить ему фотографию, иначе меня сегодня же уволят.
– Да не волнуйся ты так, сынка, щас все зробым. Идите с отцом яму ройте.
– Зачем? – вздернул брови Борис.
– Ну, шоб все правдиво выглядело! Ой, Борька, говорила тебе, шо твои олигархи до добра не доведуть! Идите уже копайте.
– Ма, па, а вдруг он все-таки узнает? – жалобно спросил Борис.
– Сын, да хоть и так, – наконец-то заговорил отец. – Ты пропадешь без его работы?
– Нет! – пожал плечами сын. – Просто, понимаешь…
– Прекрати, – нахмурился отец. – А то ляпнешь сейчас глупость. Не просто это все. Уволит – найдешь другую работу. С голоду не помрешь. А убьешь собаку… Я понимаю, когда это люди делают из-за необходимости, ну там, взбесилось животное или безнадежно заболело, но, извини, по приказу какого-то самодура убить здорового, породистого пса… Как потом с этим жить? Сегодня ты убьешь пса, а завтра и на человека руку поднимешь?
– Ну, ты чего, батя? – развел руками Борис.
– А с этого все и начинается, сынок!
– Отец, я все понял, – Борис подошел к отцу и крепко обнял его. – Спасибо, бать! Спасибо вам, мои родные.
Хорошие родители у охранника Бориса. И снова театр. Пьеса называется «Казнь и похороны поводыря». И смех, и грех, как говорил мой Иван Савельевич. Интересно, когда-нибудь моя актерская деятельность закончится или нет? Впрочем, лучше быть собакой-актером, чем… Бр-р-р! Аж страшно. В непростую историю я попал. Видимо, теперь у этих добрых людей и придется мне свой век доживать. Кто теперь повезет меня в мою школу? По-моему, Борька ничего и не понял – кто я, что я.
Хозяйка дома Татьяна Алексеевна чистила меня мокрой тряпкой и приговаривала:
– Ты, дывысь, як они размулювалы тебя. Ну, ничего, Гришаня, не переживай, мы тебя в обиду не дадим. Гарна собачка, очень гарна.
«Понял! Так Гришей я теперь и остался. Где ты теперь, мой соплеменник Грин? Ты умер, а я тут вместо тебя служу человекам!»
В общем, новый спектакль состоял в том, что, пока мужчины рыли яму в саду, Татьяна Алексеевна отварила свеклы. Вон оно в чем дело! Меня уложили в яму, я закрыл глаза, раскрыл пасть, люди налили мне за ухо свекольного отвара и устроили на телефон целую фотосессию. Выбрали всей семьей подходящее фото и отправили его Александру Михайловичу. Через несколько минут получили ответ: «Молодец! Премирую!»
Спаситель мой уехал на службу, а я стал жить-поживать да жирка наживать. Кормили меня тут на убой. Борис в нашем доме появлялся редко. Я его встречал с радостью. А он мне всегда привозил всякие гостинцы – то косточки, то ушки, и даже резиновые игрушки-пищалки. Я, как щенок, носился с ними по двору и пугал воробьев!
VIII
Прошло полгода. Однажды Борис приехал темнее тучи. Из разговора с родителями я понял, что босс Бориса попал в беду. Где-то они охотились с вертолета, за что-то зацепились лопасти, и машина рухнула на землю. Александр Михайлович выжил, но в катастрофе потерял глаза.
– Бог шельму метит, – грустно произнес отец.
– Ты шо, батько? – замахала руками мать. – Ты шо такое кажешь? Замолчи сейчас же. У человека горе, а он тут со своими присказками…
– А что, я не прав? – возмутился отец. – Как он нашего Гришку приказал убить? Думаешь, человека бы пожалел? Черта с два!
– Хорошо-хорошо, – закивала мама, – давай не будем об этом балакать. Бог ему судья. Все равно жалко.
Прошло еще немного времени, и на пороге нашего дома я увидел Ольгу Семеновну. Она долго смотрела на меня, затем швырнула свою сумку прямо на землю и бросилась ко мне.
– Господи, кого я вижу? Трисон, ты?
Услышав свое настоящее имя, я, визжа от радости, запрыгал, словно кенгуру.
– Извините, Ольга Семеновна, – виновато заговорил Борис, – раньше не мог признаться. Ну, вот так… Вот наш, как вы говорите, Трисон.
– Это его настоящее имя, – ответила Ольга Семеновна и, подойдя к Борису, обняла и поцеловала его: – Борь, ты сразил меня этим поступком. Ты знаешь, все это время я презирала и ненавидела тебя. Прости меня, дуру…
– Ну, что вы, Ольга Семеновна. Какая же вы дура? Я бы тоже презирал такого человека. Извините, что сразу не сказал, но…
– Молчи-молчи, дорогой. Я все понимаю. Но теперь, – она протянула руку Борису, – ты мой самый лучший друг. Ты просто замечательный, Борька. Вот честное слово, – женщина смахнула слезу.
Я сидел рядом с ними и молча слушал. И наконец-то до меня дошел смысл разговора. По-моему, мне предстоит снова начать работать по моей специальности. С одной стороны, радостное событие, а с другой – мне придется работать поводырем у человека, который меня чуть не отправил на тот свет. Вы бы смогли?
Но не нам, собакам, рассуждать на такие высокие темы. Наша задача – помогать человеку. Любишь ты, не любишь – иди и работай. В этом и есть твое предназначение.
IX
Александр Михайлович потерял в авиакатастрофе не только глаза, но и левую руку. Конечно, теперь это был совершенно другой человек. Он сильно постарел, голос его стал слабым и хриплым – не было больше той стали, от которой по телу бежали мурашки и холодело все внутри.
Он погладил меня по голове, сел рядом со мной прямо на пол и тихо сказал:
– Ну, здравствуй, собака!
Я лизнул его лицо. Александр Михайлович улыбнулся:
– Так ты, значит, поводырь? Будешь моими глазами?
– Ав-ав! – ответил я.
– Это что значит? Да?
– Ав! – повторил я и снова ткнул носом ему в лицо.
– Ну и молодец! Будем дружить. Пойдем, что ли, испытаем наш тандем.
Трудно в это поверить, но мы очень сдружились с Александром Михайловичем. Через месяц мы с ним уже смело не только передвигались по его усадьбе, но даже выходили за ограду и ходили по поселку. Свои навыки я, конечно, не утратил, наоборот, появился какой-то новый опыт. Одна беда – с каждым днем Александр Михайлович выходил на прогулку все реже и реже. Тяжело ему было ходить пешком. Сказывались последствия авиакатастрофы. Однажды я услышал горькую правду от его доктора. Он беседовал с Ольгой Семеновной и объявил, что ее мужу осталось жить недолго.
Александр Михайлович, видимо, и сам, почувствовав приближающийся конец, вечером того же дня усадил меня на пол, сел напротив меня, поцеловал в лоб и начал говорить:
– Трисон, я должен признаться тебе в своем грехе. Я убил невинную собаку. Ну, не сам, конечно, приказал убить. Не могу больше носить это в себе. Прости меня, друг.
– У-у-у! – сказал я, имея в виду, что все обошлось, не было никакого собакоубийства.
Но Александр Михайлович продолжил:
– Только сейчас, Трисон, я понял, каким же негодяем я шел по этой жизни. Ты думаешь, я недавно ослеп? В вертолете? Нет, собака, нет! Я ослеп задолго до авиакатастрофы – еще в лихие девяностые, когда заработал свой первый миллион. А зрячим я был, когда мама меня маленького кормила с ложечки, когда я пошел в первый класс. Когда в пятом классе впервые влюбился. Я тогда смотрел на мир широко раскрытыми глазами. Понимаешь? Раскрытыми и зрячими глазами! Ты знаешь, я был самым счастливым человеком, даже когда разгружал вагоны с пустыми бутылками. Вот тогда я был точно счастливым! По-настоящему счастливым! А когда деньги полились рекой, вот тут я и ослеп. Радовался первому в своей жизни автомобилю «Бентли». Как же я был крут тогда, Трисон! Но, увы, я был уже слепым. Перестал замечать вокруг себя бедных и несчастных людей, бродячих собак и бездомных стариков. Я не видел инвалидов. Я вообще думал, что их больше нет. Однажды даже задумался: а куда делись голодные и нищие? Очень удивился, что они исчезли. Ты знаешь, ко мне приходили художники, музыканты, литераторы, режиссеры, просили денег, и я мог каждому из них помочь, но я, развалившись в кресле и покуривая сигару стоимостью больше, чем их картины и книги вместе взятые, надменно говорил им: чего вы ходите с протянутой рукой? Талант сам пробьет себе дорогу! И довольно улыбался, а потом шел в ресторан и прожирал сумму, которую просил у меня бедный художник. А через некоторое время шел к врачам и тратил суммы, еще в десять раз большие, на похудение. Господь правильно сделал, что отобрал у меня глаза и скоро отберет жизнь. Таким, как я, не место на этой земле…
