Брат, мой брат - Вера Вкуфь
***
Не-мстительность брата я, по всей видимости, преувеличила. Потому что утром, едва продрав глаза и выйдя их комнаты, я обнаружила его на диване. Склонившимся над старым фотоальбомом. Вроде бы ничего особенного. Если бы не странная мода старшего поколения фотографировать маленьких детей. Ну, так что сразу было понятно — мальчик на фото или девочка.
Грешили таким, к сожалению, и наши родители. И, наверное, до сих пор не понимают, что в этом такого… Правильно, в их-то детстве фотография считалась роскошью, и на всякую ерунду кадры не тратили.
А теперь Витька сидит и явно нарочно держит фото меня на фоне горшка…
Жар в секунду разлился на моих щеках, а сердце подскочило. Не знаю, вроде бы ничего прямо особенного, да и ответственности моей в этом всём никакой. Но я всё равно деранулась вперёд, буквально завалившись на диван, и целью моего существования стало завладение злосчастной фотокарточкой.
Витьку я всегда считала неповоротливым — с таким-то телосложением. Но, судя по тому, как играючи у него получалось не дать мне завладеть желаемым, умозаключение моё оказалось ложным. Вроде вообще ничего не делает, даже шевелится через раз и из-под палки. И всё равно вальяжно посмеивается надо мною, раскоряченной почти что у него на коленках.
Его рука с фото отведена до предела назад и вверх. А вторая держит меня поперёк талии. Наверное, я дёргаюсь настолько сильно, что Витька боится, как бы не шмякнуться. Коленками упираюсь ему в бёдра для большей устойчивости и даже обхватываю за плечо — всё равно на то, чтобы отнять фотографию нужна всего одна рука. Как и на то, чтобы абсолютно точно не дать мне этого сделать.
Витька стискивает меня сильнее — грудями, защищёнными одной лишь пижамной тканью, я упираюсь ему в плечо и предплечье. Пижамная рубашка от возни задралась, и животом я явственно чувствую пояс его джинсов. А попой я ощущаю твёрдые коленки.
Он посмеивается мне где-то рядом с ухом, отчего по спине пробегает волна мурашек. Не та совершенно, что бывает от случайной щекотки или неловко потревоженного нерва. А та, которая, не успокаиваясь, бежит вниз по спине. Не стихая, а только разгораясь и задевая все окрестные нервы. И перерождаясь в то приятное ощущение, которое заставляет сердце сначала замереть, потом сладостно заспешить пульсом.
Поняв это, меня будто подкашивает. Я давлюсь воздухом и замираю. Мне уже не нужна фотография, так что, поражённая, я перестаю дёргаться и отскакиваю в сторону. Витька по инерции ещё продолжает меня стискивать, что-то шутливо говоря, но я рвусь наружу так решительно, что ему ничего не остаётся, кроме как выпустить меня.
Думая только о том, как поскорее разорвать физический контакт, я бухаюсь на диван. А в голове бухается сердце и стыд. Мне хочется плакать и провалиться куда-нибудь на месте. Лицо и глаза сильно горят.
Моё сопение Витька воспринимает по-своему. Он затихает и ёрзает на месте, а потом осторожно протягивает мне на коленки злосчастный снимок. От его ладони, мимолётно скользнувшей мне по коленке, снова идёт предательская щекотка.
— Да ладно, чего ты, — виновато бурчит он. — Не обижайся. Я ж пошутил просто…
Кажется, он искренне не понимает, что сейчас произошло. И от того мне становится стыдно вдвойне. А его — жалко.
— Маньяк! — восклицаю нарочито-возмущённым голосом и подхватываю фотографию. До предела хмурю брови и напрягаю все мышцы лица, чтобы смотрелось достоверно и с карикатуристским шармом. — Чем ты только занимаешься, пока нормальные люди спят! Фу таким быть!
Лучшая защита — это нападение.
Видя, что буря вроде бы миновала, Витька улыбается и пододвигает мне старый альбом. Потом встаёт и уходит, видимо, чтобы ещё чего не вышло. А я остаюсь в одиночестве перелистывать старые альбомные страницы. И совершенно не видеть, что на них изображено. Только пытаться унять в теле непрошенную дрожь.
***
Себе я могу объяснить практически всё. И почему солнце встаёт на востоке, и отчего нормальные люди не могут понять философию. Но я начисто, совершенно пасую перед объяснением собственных, неизвестно откуда взявшихся чувств.
Наверное, сводный брат мне попался слишком хороший, раз в моей голове стали мелькать странные мысли. Их можно было бы объяснить тайной виной за несправедливые обиды — я ведь могла и ущипнуть, и накричать на Витька, если моя детско-подростковая жизнь вдруг шла не так, как хочется… Но нет. Старшие испокон веков задирают младших. А вот про возбуждение от игровой потасовки — такого вроде как в мировой культуре не распространено.
***
От нотариуса мы вышли в начале третьего. Как раз не так давно прошёл дождь и теперь солнце, выглядывая из-за порванных ветром облаков начинало грозить неявной духотой. Асфальт на глазах менял цвет, оставляя чёрным только проталины луж. Пальцами в отрытых босоножках я чувствовала исходящее от него тепло.
Становилось душно. Как только парни парятся в такую погоду в своих джинсах и футболках? Витька, вон, никогда не приемлет шорт и маек-«алкоголичек». Максимум его уличного раздевания — как сейчас, футболка с коротким рукавом. Насыщенного, чёрного цвета. Просто Стив Джоббс на минималках. Хорошо, хоть девушкам, несмотря ни на что, позволено больше — я-то иду в короткой юбке и воздушной блузе. Правда, попади я в таком виде под дождь — во всю завидовала бы Витьке, потому что от воды ткань блузы становится до неприличия прозрачной.
Я, кстати, на каблуках, так что заметно выше Витьки. Идти, правда, немного непривычно. Но я всё равно стараюсь двигаться, как модель на подиуме. А Витьке абсолютно всё равно и на мою походку, и на голые ноги. И даже на блузу, которая рискует стать прозрачной от воды.
Это, конечно, хорошо и правильно. Но всё равно на каком-то неощутимом уровне грустно.
— Мороженого хочешь? — вдруг спрашивает он, и я сразу нахожу глазами белый уличный фургончик, прикрытый огромным радужным зонтом. И киваю.
Продавщица в кипельно белом фартуке и даже с чепчиком на голове охотно берёт салфеткой огромную вафлю, скрученную конусом и круглой лопаткой накладывает туда густые белые шарики.
— Девушке своей попить купите, — улыбаясь, предлагает она, кивая на меня. И Витька отчего-то не разубеждает её, не говорит, что я сестра. А покупает мне бутылку «колы». Я больше люблю «пепси», но ничего не говорю, а просто прижимаю её, холодную, локтем в груди — руки-то заняты огромными рожками мороженого — пока Витька расплачивается.
Мы усаживаемся на скамейку — как раз рядом парк, куда мы любили ходить в детстве.
