Анастасия Баталова - Тонкие струны
– Не думай обо мне, – говорила Оливия, сидя каким-то вечером на постели; она обхватывала руками согнутые в коленях ноги, её роскошные распущенные волосы оттенка ольховой коры струйками сбегали по спине и плечам, – я ведь ему всё равно безразлична, у меня нет шансов, так пусть хоть одна из нас будет счастлива, незачем тебе отказываться от предлагаемого самой судьбой…
– Я не могу, – горестно шептала Люция, – как же я потом буду смотреть тебе в глаза…
– Так же как и сейчас! Я ведь сама тебя прошу, – Оливия взяла в руки лежавшую рядом свою всё ещё не законченную вышивку и механически воткнула в неё иглу.
– Но ты же будешь страдать…
– Ну и что. Я готова к этому. Каждый сам выбирает свою боль, – она выразительно взглянула на вышивку, – у каждого свой крест.
– А если можно этого избежать? – робко произнесла Люция.
– Тогда страдать будем мы обе, – оборвала её Оливия, – и Артур будет страдать, а больше всего на свете я желаю, чтобы он был счастлив, – добавила она с театральным пафосом; красивым движением головы закинув назад сползшую на лоб длинную волнистую прядь, Оливия отважно сверкнула глазами, – ты ведь хочешь встречаться с ним?
Люция не знала ответа. Она не была уверена. И снова не могла понять – это вина лишала её уверенности или Артур просто недостаточно ей нравился.
Теперь подруги говорили о нём практически постоянно, замолкая только тогда, когда кто-нибудь мог слышать их; они часами просиживали на "пятачке" или в своей комнате, если бывало дождливо или особенно знойно. Оливия вышивала, а пресытившись этим занятием, брала альбом, заворачивала использованные листы и рисовала карандашом нервные, мрачные, точно похмельных бред, картины, попутно уговаривая Люцию уступить не прекращавшему своё наступление Артуру. На плотной бумаге возникали извилистые лабиринты толстых древесных корней, зловещие спирали из переплетённых голых человеческих тел, деревья с глазами, невиданные существа: кошки-цветы, книги-птицы, кентавры, единороги… Оливия рисовала непрерывно, с нажимом обводила контуры предметов, монотонно штриховала тени хищно наточенным грифелем, смягчала их, размазывая пальцем, или углубляла новой штриховкой – она вкладывала в набор этих простых повторяющихся действий всё владевшее ею напряжение.
– Как ты красиво рисуешь! – периодически замечал кто-нибудь из забегавших в гости девчонок, – Мне бы так!
Завистливо вздыхала и Люция, разглядывая очередной эскиз; Оливии это льстило, но, желая показаться скромной, в ответ на восторженные отзывы она только растерянно качала головой:
– Не в рисунках счастье…
Это было вполне простительное, но всё-таки лукавство. Сознание собственных талантов и достоинств ощутимо поддерживало, утешало Оливию, не давая ей окончательно впасть в уныние по поводу того, что Артур предпочёл другую девушку. "Он просто меня недооценил."
С каждым днём Оливия всё больше уверивалась в серьёзности чувств молодого человека по отношению к подруге. Ей стало казаться, что сам Бог – ни больше ни меньше! – предназначил Артура и Люцию друг другу. И чем больше страданий причиняла ей эта мысль, тем более очевидной становилась. Оливия искала и находила подтверждения терзавшим её догадкам, она начала внимательно прислушиваться к тому, что говорили ребята, хотя прежде презирала сплетни: Артур якобы ходит целыми днями молчаливый и странный, он хочет устроиться на временную работу, чтобы купить кое-кому дорогой подарок и всё в таком духе.
А бедняжка Люция оказалась между двух огней – с одной стороны нежный напор юноши, к которому в ней зарождалось нечто жгучее, одновременно и мучившее её и манившее, а с другой стороны – вина. Ведь Оливия, что бы она сама ни говорила, страдала, и Люция, как подруга, не могла закрывать на это глаза. Как быть? Вероятно, она так бы и не сделала свой выбор, если бы не небольшая досадная размолвка между подругами.
Она произошла после завтрака, за которым Оливия с необычайной жадностью – Люция в очередной раз обратила на это внимание – поглощала оладьи с джемом, а потом неожиданно встала из-за стола и собралась уже куда-то выйти, но подруга остановила её.
– Не уходи, пожалуйста, – сказала она, – он сказал, что придёт. Если ты будешь здесь, то он не станет говорить об этом…
– Пусти, – в голосе Оливии присутствовали раздражённые нотки, она нетерпеливо постукивала подошвой сандалии, точно опаздывала куда-то и пережидала досадную задержку, – у меня голова заболела, мне нужно пройтись.
– Давай вместе, я не хочу тут оставаться, – по-прежнему просительно произнесла Люция.
– Нет, – отрезала Оливия, – мне нужно побыть одной.
– Но, Лив… – Люция почувствовала, как между ними что-то обрывается, тонкие шелковые ниточки – одна, вторая, третья… – Я боюсь. Вдруг я отвечу ему "да"?
– Ну и пожалуйста, – с неожиданной дерзостью заявила Оливия, а через секунду раздражённо добавила, – Только оставь меня сейчас, ладно!?
Люция понятия не имела о том, что такое булимия. Никогда прежде она не сталкивалась с нею и просто не могла знать, что во время приступа любой, даже самый близкий и дорогой человек, вздумай он встать поперёк дороги к "освобождению", сразу становится врагом. Поэтому реакция Оливии показалась ей странной и неуместно грубой. Люция обиделась.
6
Вечер был прозрачен и тих, в небе низко висела жемчужная луна. В домике начала собираться молодёжь: вчера в посёлок приехали два каких-то студента, дальние родственники кого-то из местных, месяц-другой позагорать, покупаться в море – их пригласили посидеть. Новые лица в небольшом посёлке – всегда событие.
Одного из них звали Ной. Он был очень застенчивый, худенький, очкастый, бледный, но талантливый – успешно учился на математическом факультете. Ему сразу понравилась Оливия, и это заметили все, кроме неё самой: она слишком уж поглощена была своими страданиями, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
Студенты принесли с собой несколько бутылок розового вина; молодёжь оживилась: девушки разрумянились, сделались немного смешливее и кокетливее, юноши осмелели, начали отпускать больше шуточек и ближе придвигаться к хорошеньким соседкам. Даже Ной выгадал себе местечко рядом с Оливией, и когда, неловко поворачиваясь, случайно задевал её какой-нибудь частью тела, нежная краска заливала его скулы и тонкую шею – это было очень мило и могло растрогать кого-угодно, но только не Лив – ей не было дела, она действительно ничего не видела – она смотрела в другую сторону, туда, где сидел Артур, и грусть, словно слышная отовсюду, но только ей одной мелодия скрипки, пронзала её сердце.
Решили все вместе посмотреть Bee Movie – полнометражный мультфильм об очеловеченных пчелах; ерунда, конечно, но компьютерная графика завораживала: пастельные небеса с удивительными переливами цвета и полупрозрачной дымкой облаков, огромные цветы и соты, земля глазами летящей пчелы… Оливия увлеклась и какое-то время не отрывала глаз от экрана, а потом, зачем-то взглянув в сторону Люции, сидевшей рядом с Артуром, заметила, что та склонила голову к нему на плечо. Возможно, девушка просто немного устала, расслабилась и сделала это невольно, без умысла, но Артуру выгодно было расценить подобный жест как изящный намёк, и рука его пока ещё робко, взвешено, но неотвратимо окружила талию девушки.
Оливия ощутила, как немеют кончики пальцев, и зудящий холодок начинает подниматься от них к самому сердцу, чтобы остро и нежно кольнуть его своим металлическим когтем.
– Мне душно, – сказала она быстро Ною и поднялась, – в голове загудело, я пойду, пожалуй, домой…
Очутившись на улице, где уже стемнело, Оливия подставила лицо тёплому влажному ветру, летящему с моря. Она глотнула воздух – раз, другой – и внезапно черная пелена качнулась перед глазами, земля как будто стала неустойчивой, она накренилась, и Оливия почувствовала, что неудержимо скользит куда-то, падает, прямо в небо, навстречу медленно плывущим по кругу звёздам, плавно и почти приятно падает. В небо.
Её подхватил Ной.
– Что случилось? – спросил он с неподдельным участием.
Оливия вспомнила, что сегодня она избавилась и от завтрака, и от обеда, и от ужина… Скорее всего, нужно просто поесть чего-нибудь, только немного, и полегчает. Сразу же.
– Ничего, – ответила она, – голова закружилась, я дойду, не переживай.
Оливия мягко, но решительно освободилась от поддерживающей руки и шагнула в темноту. Ночной мотылёк с глухим стуком ударился о лампу и упал. Ной остался стоять в дрожащем оранжевом круге света. Он медленно опустил руку.
Сделав несколько десятков шагов по шуршащей песчаной дорожке, что вела к калитке, Оливия поняла, что сейчас просто не может быть одна. Мучительное тревожное возбуждение владело девушкой – внутри неё как будто бы находилась сжатая пружина, готовая вот-вот распрямиться – Оливия не знала куда себя деть. Она резко остановилась и, развернувшись, быстро пошла обратно к домику.
