Владимир Гриньков - Помеченный смертью

– Кто?

– Охрана.

Бородин взмахом руки показал куда-то за окно, и только сейчас Морозов обратил внимание на то, что окно плотно закрыто жалюзи.

– Оцепили все здание, из-под дверей убрали все машины. Ждем-с.

– Чего именно?

– Покушения, – излишне спокойно сказал Бородин. – Рябов в Москве.

– Уже точно установлено?

– Нет. Но никто уже не сомневается, что он здесь.

– Есть предположения, кто будет следующей жертвой?

– Есть, – все так же спокойно сказал Бородин. – Я.

Морозов резко поднял голову. Только теперь он понял, что скрывается за кажущимся спокойствием Бородина. Страх.

– Вы уверены? – спросил доктор.

Хотел заставить собеседника усомниться, подтолкнуть к мысли, что тот ошибается, но Бородин повел плечом, давая понять, что он-то знает точно и разубеждать его – пустое дело. Вот почему он так этим Рябовым-Митяевым заинтересовался. Для него это жизненно важно. Если вычислят Рябова, если успеют – он, Бородин, будет жить.

– Расскажите мне о нем.

– А? – Морозов сделал вид, что не понял, о чем идет речь.

– О Рябове этом расскажите. Все, что знаете.

И в глаза заглянул просительно. Под этим взглядом Морозов сник. Столько в глазах было тоски и знания о близком своем конце, сколько бывает только у приговоренных к смерти. И в его, Морозова, власти отменить смертный приговор. Когда ехал сюда в сопровождении мрачно-молчаливого бородинского охранника, твердо решил ничего не рассказывать из того, что знал, но вся твердость исчезла, едва Бородин заглянул ему в глаза. В том взгляде были обреченность и мольба.

– Этот человек – не Рябов, – осторожно сказал Морозов, подступаясь к разговору.

– Это не настоящая его фамилия?

– Я думаю, что не настоящая.

Морозов опустился в кресло и задумчиво смотрел в сторону окна, туда, где жалюзи закрывали весь мир.

– Вы часто вспоминаете свое прошлое?

– Я? – растерялся от неожиданного вопроса Бородин. – Не то чтобы очень часто…

– Но бывает.

– Бывает, – согласился Бородин.

– И детство свое вспоминаете, и то, как учились в институте. Вспоминаете, как ездили отдыхать к морю. Как родился ваш ребенок. В этих воспоминаниях – вся ваша жизнь. Вы, Бородин Андрей Алексеевич, эту жизнь прожили и помните ее. Какие-то эпизоды, которые складываются в достаточно полную картину. Картина жизни.

Морозов обернулся наконец и посмотрел на собеседника.

– А что, если у вас эту память отнять? Стереть ее? Чтобы совсем ничего не было.

– Амнезия? – нахмурился Бородин. – Потеря памяти?

– Что-то вроде того. А если эту пустоту заполнить новыми воспоминаниями? Представляете? Утром вы пробуждаетесь и знаете, что вы – не вы, а астронавт Армстронг. Вы высаживались на Луну и отлично помните, как готовились к полету. А до того учились в колледже. А еще раньше жили со своими родителями в небольшом городке. И все-все из той прежней жизни помните – как ваш дом выглядел и как звали вашего соседа. Все помните, до мелочей. Оболочка-тело – осталась вашей, но вы – уже не вы. Совсем другой человек, который прожил другую жизнь, отличную от вашей. Другая память, другие привычки, другой характер. А?

Морозов не спускал с собеседника заинтересованного, но несколько печального взгляда.

– Я не совсем понимаю, – признался Бородин.

– Рябов – это Фантом. Человек, которого никогда не было. Он придуманный. Понимаете? Вся его жизнь придумана. Его детство, его родители, его привязанности и привычки – все это сочинено, написано на бумаге, утверждено кем-то, о ком я ничего не знаю, и только потом вложено в него.

– В кого?

– В Рябова…

Морозов вдруг замотал головой и поправился:

– Не в Рябова, конечно. В этого человека, который стал в итоге Рябовым. Я с ним работал. И я эту память для него конструировал. Складывал эпизод за эпизодом, как кубики. И когда мозаика сложилась, я в него эту память вложил. И он стал Рябовым. Это как с металлом. Вы добавляете туда какие-то компоненты и получаете сплав, обладающий определенными характеристиками. Теми, которые вам нужны. И если жизнь, все эти эпизоды, о которых я говорил, собрать из строго определенных компонентов, вы получите характер, который вам необходим в данном случае. Рябов должен был оказаться усидчивым, послушным, без каких-либо комплексов, в меру жестким. И он таким получился.

– А прежде? Кем он был?

– Не знаю. До меня им занимались другие люди. Я могу только догадываться. И его имя, настоящее имя, могу назвать только предположительно.

– Интересно было бы узнать.

– Его зовут Кирилл Митяев. И он действительно метеоролог.

– Вы уверены?

– Не на все сто. Но вероятность велика. Я разговаривал с женщиной там, на острове. Расспрашивал ее об этом человеке. Кирилл и Рябов – это разные люди. И те, кто готовил Рябова, сделали очень хороший выбор. Они взяли человека, который нигде никогда не мелькал. Подготовили его к акции. А после акции – она сорвалась, но могла ведь и состояться – он снова превращался в метеоролога Митяева. Он не помнит ничего, что было, что он натворил. Более того – ему вкладывают новые кубики памяти, и он знает, что бродил по улицам, смотрел премьеру в Большом, толкался в переполненном троллейбусе в то самое время, когда произошло убийство. Наша жизнь – это наша память, Андрей Алексеевич. Можно дать новую память – и тем самым дать новую жизнь.

Бородин смотрел очень внимательно, но значение этого взгляда Морозов долго не мог постичь и вдруг в какой-то миг понял – Бородин не верит. Ни единому слову не верит. И едва доктор это понял, Бородин сказал медленно и осторожно:

– Значит, вы не знаете прошлого этого человека?

– Нет.

– Некоторое время занимались им, а потом отошли от дел. Так?

– Так.

– И что там дальше было с Рябовым – не знаете.

– Не знаю.

– И все, что вы мне рассказали, – лишь ваши предположения.

Он действительно не верил, как оказалось.

– Я сам, лично, вкладывал в этого человека знания, – медленно и отчетливо сказал Морозов.

– Гипноз?

– Не совсем.

– Но что-то очень похожее.

– Да, в какой-то мере.

– Так почему бы не предположить, что Рябов – это Рябов? И лишь под воздействием гипноза…

– Это разные люди! – не выдержал Морозов. – Раз-ны-е! Нет такого человека – Рябова! Нет и никогда не было!

– А кто – был?

– Митяев – так я думаю.

– И в Москве сейчас – Митяев? Да? Не Рябов? Прилетел в Москву метеоролог, миляга-парень, в Большой театр ходит, но только вот отчего-то все спецслужбы на уши поставлены из-за него.

– Да, прилетел он скорее всего как Митяев.

– Конечно, как Митяев! – сорвался Бородин. – Был такой пассажир в рейсе!

Он сказал то, чего Морозов не знал прежде.

– Что? – быстро спросил доктор. – Так он был, Митяев?

Все его догадки подтвердились.

– По поддельным документам в страну въехал, – упрямо буркнул Бородин.

– Настоящие это могут быть документы! Искать его надо! В Росгидромете, куда он прилетел! В гостиницах! Он станет Рябовым, это очень скоро произойдет, но сейчас надо Митяева искать!

– Нет его следов нигде. Сгинул. И еще, Виталий Викторович, я вас об одном одолжении попрошу. Никому не говорите того, о чем мне рассказывали.

– Почему?

– Да чушь все это, – не сдержался Бородин.

Если бы он выразил свою мысль не так грубо, то и Морозов промолчал бы. Но слово было произнесено, доктор сморщился, как от зубной боли, и произнес негромко, некрасиво кривя губы:

– Чушь? Отчего же?

– Я был несколько неточен…

– Нет, вы правильно выразились.

– Я лишь хотел сказать, что все это выглядит неправдоподобно.

– Что выглядит неправдоподобно?

Морозов все так же некрасиво кривил губы.

– То, что вы рассказывали. Возможно ли так влезть человеку в мозги и хозяйничать там, как хозяйничает во внутренностях хирург? Отсечь то, что посчитаешь ненужным, и выбросить, а на место выброшенного пришить другой орган? Наш мозг, наши мысли – это единственное, что еще остается принадлежащим нам, только нам, и никому больше.

– Да? – осведомился Морозов, и его лицо нехорошо потемнело. – Вы так думаете? Мысли недоступны? Так, по-вашему? Так я вам докажу.

Бородин понял, что услышит сейчас что-то нехорошее, что-то очень мерзкое. Он смотрел в глаза доктору, но был словно загипнотизирован, не находил в себе сил воспрепятствовать.

– Вы дважды заказывали убийство своих конкурентов.

Бородин обомлел. Морозов смотрел на него с хладнокровием естествоиспытателя.

– Ложь! – сказал Бородин после долгой паузы, показавшейся ему самому бесконечной.

– А я не буду ничего вам доказывать. Сами-то вы знаете, что это правда.

По глазам Бородина было видно – правда.

– В один из первых сеансов я проделал это с вами – влез в ваши мозги, как вы выражаетесь. Это просто необходимо делать, я должен был узнать о ваших страхах, тех, в которых вы сами себе не всегда признаетесь. Это было необходимо для эффективности лечения. И вы мне сказали то, что я вам сейчас повторил.