Януш Корчак - Король Матиуш на необитаемом острове
– Если ваше величество позволит, я каждый день буду вас навещать.
Вместо ответа Матиуш поцеловал доброй королеве руку.
– К сожалению, больше четырнадцати минут мне не разрешают быть у вас.
– Понятно: этикет.
– Нет, тюремные правила…
Стало ли Матиушу лучше оттого, что его перевели в чистую, светлую комнату с кроватью, столом и стулом, разрешили гулять по тюремному саду и каждый день его навещала Кампанелла, а еду приносили с кухни самого начальника тюрьмы?
Нет, ему было по-прежнему тоскливо. По-прежнему давили тюремные стены. Пожалуй, ему стало даже ещё хуже. В тёмной камере была надежда, что в будущем его ждёт перемена – необитаемый остров. А теперь он уже ничего не ждал.
И в самом деле, чего ждать? На острове будет всё то же, что и здесь. Ну, может, комнату и мебель дадут получше и гулять по берегу моря, конечно, приятней, но тоска и одиночество останутся всё равно.
Как ему первое время не хватало часов! Казалось, день пролетит быстрей, если знать, сколько времени. Самообман! Теперь он видит, как медленно ползут стрелки, как бесконечно долго тянется час. Как в тюрьме бесконечно долог день!
– Матиуш, чем я могу тебе помочь? – спросила Кампанелла, видя, как тот с мрачным видом, заложив руки за спину, взад-вперёд ходит по камере.
– Узнайте, жива ли моя канарейка?
Не помню, говорилось ли, что у Матиуша в красивой позолоченной клетке жила канарейка. Матиушу подарили её в день рождения, и он очень к ней привязался. Но когда в парламенте кто-то назвал его желтопузой канарейкой, он охладел к птичке, хотя она была не виновата. Теперь он вспомнил о ней, и ему захотелось иметь её здесь. Хоть одно живое существо будет с ним не четырнадцать минут, а постоянно.
Кампанелла ничего не ответила: ей строго-настрого запретили сообщать узнику о том, что происходит в стране. Но, вернувшись к себе, тотчас отправила телеграмму Молодому королю:
Прошу разрешения сообщить Матиушу о судьбе его канарейки и отнести её в тюрьму. Напоминаю вашему величеству, что я говорила на заседании, как необходимы детям деревья и птицы.
Телеграмма не на шутку разозлила Молодого короля.
«Хуже нет связываться с бабами! – ворчал он про себя. – Сегодня – канарейка, завтра – собака, послезавтра – ещё что-нибудь! То камера сырая, то Матиушу темно, то, видите ли, он нервничает, то плохо выглядит… Как будто у нас других забот нет, кроме как ублажать этого мальчишку».
Король разрешил, но с оговоркой: «Надеюсь, это будет последняя просьба и последняя уступка Матиушу. Корона обязывает доброе сердце вашего величества считаться и с государственными интересами».
Молодой король вежливо намекнул Кампанелле, что по горло сыт её глупыми просьбами.
Матиуш, конечно, не подозревал, какие трудности приходится ей преодолевать. Как тяжело отвечать ему: «Нельзя. Не разрешают».
Так, например, ни газет, ни книг принести не разрешили. Упоминать о Бум-Друме, Фелеке, Клу-Клу и Печальном короле тоже.
Король Орест наябедничал, что Кампанелла проболталась Матиушу о дружбе Бум-Друма с Молодым королём, и ей здорово досталось. Её строго-настрого предупредили: если она ещё хоть раз проговорится, её немедленно вышлют из столицы Матиуша, а вместо неё пришлют не короля, а губернатора из Залива Кенгуру, известного своей жестокостью и неприязнью к Матиушу…
– Вот, Матиуш, твоя канарейка!
Кампанелла называла его по имени, а он не знал: то ли напомнить ей, что он король, то ли делать вид, будто он этого не замечает.
– А вот фотография твоей мамы, – тихонько шепнула Кампанелла.
Даже не взглянув на фотографию, Матиуш положил её на стол и занялся канарейкой. Почистил клетку, хотя она была чистая, налил в блюдечко воды, хотя оно было слишком велико и не пролезало в узкую дверцу. Потом просунул между прутьями клетки хлеб и кусочек сахара. И время от времени украдкой поглядывал на часы, думая: «Скорей бы прошли четырнадцать минут!»
Кампанелла тоже с тревогой смотрела на часы. Это было её последнее свидание с Матиушем в тюрьме. Пора было ехать на заключительное заседание королей, чтобы подписать бумагу о ссылке Матиуша. А ей хотелось кое о чём спросить его.
– Матиуш, мне надо с тобой поговорить. Оставь канарейку, будешь с ней возиться, когда я уйду.
Матиуш нахмурился.
– Я слушаю вас, королева.
– Скажи мне, только откровенно… Если короли позволят… Я одинока, как и ты… Согласишься стать моим сыном? Будешь жить в моей стране, где круглый год светит солнце, в мраморном дворце, который стоит в апельсиновой роще. Я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо. Пройдёт время, и короли простят тебя. Когда я состарюсь, а ты подрастёшь, я отдам тебе свою корону, и ты снова будешь королём.
С этими словами Кампанелла хотела обнять и поцеловать Матиуша, но он отстранил её.
– У меня есть своё королевство, и в чужой короне я не нуждаюсь.
– Но, Матиуш…
– Я не Матиуш, а пленный король. И несправедливо отнятое королевство всё равно верну.
Пробил большой тюремный колокол, возвещая, что четырнадцать минут прошло. Матиуш закусил губы. Сердце у него колотилось, в голове теснились разные мысли.
– Благодарю вас, королева. Вы очень добры ко мне, и я не хочу платить вам чёрной неблагодарностью. А если я соглашусь, у вас будут неприятности.
– Почему?
– Я убегу. Всё равно убегу. Пусть они меня получше стерегут, так им и скажите.
Тюремный колокол пробил снова.
Подавив волнение, Матиуш спокойно договорил:
– Ваше величество, в тюрьме я волен распоряжаться собой: ведь права защищаться у меня никто не отнимет. А если я соглашусь стать вашим сыном, то навсегда лишусь свободы.
Тюремный колокол пробил в третий раз. И королева удалилась.
«Бежать!»
Как это ему раньше не приходило в голову! Иногда он, правда, думал о побеге, но его тут же одолевали сомнения: удастся ли, куда бежать и зачем? И только теперь, когда королева предложила ему то, что было бы пределом мечтаний для любого узника, он решил окончательно и бесповоротно: бежать!
Сомнения покинули его. Теперь – прощай скука! Теперь некогда будет каждую минуту смотреть на часы. Теперь работы хватит: надо обследовать сад, прощупать каждый выступ стены, учесть каждое деревце. И до мельчайших подробностей обдумать, что делать, когда он окажется на свободе. Во что переодеться, что взять с собой в дорогу, где достать верёвку, без которой никак не обойтись.
Матиуш не заметил, как наступил вечер, зажёгся свет и запела канарейка. Он подошёл к клетке. Птичка в испуге замолкла, но потом запела ещё громче.
Тут взгляд мальчика упал на фотографию матери:
«Дорогая мамочка, Кампанелла хотела отнять у тебя сына. Трон у меня отняли, а теперь хотели отнять и тебя. Но не выйдет. Я не оставлю тебя. Мы вместе убежим из тюрьмы».
И вынув фотографию матери из дорогой, выложенной жемчугом рамки, он спрятал её в боковой карман:
«Тебе здесь лучше, правда, мамочка?»
Канарейка распевала самозабвенно.
Когда короли собрались на последнее заседание, Кампанелла смело выступила в защиту Матиуша:
– Ваши величества, не подписывайте эту бумагу! Матиуш – ребёнок, с ним нельзя поступать, как с Наполеоном и вообще как со взрослым. Он очень добрый и впечатлительный…
– Ну, пошла… – шепнул Молодой король на ухо Бум-Друму.
– Видели бы вы, как он обрадовался канарейке! Как кормил её, менял воду… Дети легкомысленны и многого не понимают…
Кампанелла видела перед собой недовольные, скучающие лица. Короли зевали, закуривали, вздыхали. Но Кампанеллу это не смущало. Она говорила, говорила, пока старикашка Альфонс Бородатый не заснул в кресле, а бледнолицый Митра Бенгальский не принял порошок от головной боли.
– Отдайте мне Матиуша, – сказала она под конец.
– Давайте проголосуем, – предложил кто-то.
– Хорошо, – согласились все.
– Минуточку, я совсем забыла… – умоляющим тоном сказала Кампанелла.
– Устроим перерыв, – предложил король Орест.
– Да, да. Надо выпить чаю.
– И поужинать.
Кампанелла угощала королей самыми лучшими винами и ликёрами. И у каждого справлялась, какое кушанье любит он больше всего. А лакеи разъезжали на велосипедах по всему городу и привозили из самых дорогих ресторанов самые редкие кушанья. Кампанелла угощала гостей сигарами, фруктами, мороженым всех сортов: сливочным, ванильным, малиновым… Чего-чего только не было на столах: и торты, и мёд, и шербет турецкий, и орехи в сахаре, ириски, пряники, швейцарский сыр, английский портер…
– Пожалуй, не было только одеколона и клопомора, – съязвил на другой день известный шутник, король Миндаль Ангорский.
Голосование пришлось отложить. Ведь королям никто не запрещает есть и пить сколько хочется. И на этот раз они объелись и перепились.
