Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский
Но теперь была зима. За порногрфически-прозрачным тюлем падал голливудский снег. А, это уже Ленкина комната. Я двигался, с одной стороны, зигзагом: туалет — кухня — коридор — комната; с другой стороны, осознавал, что прямой путь занимает три, от силы три с половиной метра, не в хоромах ведь живем, а этот флэшбэк растянулся на пару морских миль. Я с опаской заглянул в комнату; на самом деле эту попытку я предпринимал около десяти раз. И каждый раз убеждался с ужасом в том, что Курго покоится на своем ложе в немыслимо эротическом состоянии. Панки сделали свое дело. Я вспомнил ее голос и успокоился. Мне ничего не грозило. Она стала далекой, как кронштадтская Амазонка. Оставалось только вежливо откланяться (шел уже третий час, а мне, как всегда, завтра было нужно на работу, вот трудоголик!), и я начинал интеллигентно экать и мекать. А че, в натуре? Любовь — любовью, а табачок — врозь.
Она почти засыпала, убаюканная музыкой. Стройные ножки шелохнулись, слегка вспорхнул подол прозрачной ночной рубашки…
Нет, сказал я себе. Нет. Сказал твердо.
А вот что интересно. Совсем ведь не нужно пить, чтобы быть пьяным. Не от любви, конечно. От собственной глупости. Глупость очень хитро обманывает ум, маскируясь под него: не пей, не тупей, будь здрав. Шевели мозгами за меня. Ведь когда ты выпьешь и отрубишься, шевелить извилинами придется не тебе, а мне. Вот так-то, сволочь хитрая. Поэтому, пока мы трезвы, вынуждены пребывать в плену разума. Тяжелая задача. Но пить-то куда тяжелее.
Все это смахивает на гипертекст. Читай, как хочешь. Я пишу как хочу, а ты, читатель, воспринимай это, как удобнее тебе. Можешь забегать вперед, возвращаться назад — мысль моя прихотлива, как лесная тропинка. Но все-таки, думаю, начав, я как-нибудь доберусь до конца.
* * *
Еще, продолжаю. В этом городе я хотел любить. Пытался: ничего не вышло, лажа. Но когда-нибудь я сделаю это. Не верите? Э-эх, я тоже не верю. Этот город не предназначен для любви. Как и любой другой город. Значит ли это, что для любви предназначена деревня? О нет. Я ненавижу вас, дряни. Дряни городские и деревенские. Дряни служебные и внеслужебные. Будьте вы прокляты. Не люблю, ненавижу вас, хоть и пру против Бога. Всех надо любить.
Поцелуй асфальта был лучше ласк десятка наиэротичнейших женщин, вместе взятых. Это был хороший мир. Мой. Я чувствовал, как изо лба изливается кровушка, и размышлял о том, что шрамы украшают меня, как потенциального мужчину. Почему потенциального? И почему как? Видимо (логика брала свое), раз я задаюсь этим вопросом, была тому какая-то причина. Это что же, на четвертом десятке я не состоялся? А что я сделал? Или: поставим вопрос так: а чего я не сделал?
Холодно. Хотя и не сказать, что дискомфортно. Вроде неплохо. Даже не жестко, хотя должно быть именно так. Недалеко. Хорошее слово, хоть и с каким-то отрицательным оттенком. Недалеко от дома. То есть близко. Вот близко бы. Хорошо полежать еще, но надо напрячь волю, как это делал Маресьев, и ползти. К нашим. Да зачем ползти? Я встал и пошел. Наши? Встал? Надо же, я и забыл, что сказал об этом. Встал и пошел? Но не был ли я пошл? Да и кто эти наши?
До дома оставалось 450 метров, это я определил с точностью до плюс-минус 20 м. Была тут какая-то ошибка. От моего дома до Кургошиного — не более 290, значит, я немного сбился с пути. Хотя, возможно, и 320–330 м. Откуда взялось число 450? Многовато будет! Я принял за рабочую гипотезу, что намотал один лишний оборот вокруг дома. Сел на скамейку. Вставать надо. Уже было тепло. Я не мог понять, зима сейчас или лето. Тепло. Но ведь до этого было холодно. Сижу. Что-то не так. Я должен не сидеть, а лежать в других условиях. Да и тепло это подозрительное. Вставай, пытаюсь я себе подвыть музыкально. Вставай, ведь ходу до дома всего каких-то две минуты с половиной, и ты рухнешь в постель, согретую котом, и он споет тебе старую добрую песню. И ты в очередной раз рехнешься от одиночества, а завтра, как штык, на работу. Азимову было по кайфу писать о роботах. Уже лет пятнадцать, если верить ему, как профессии уборщицы и грузчика изчезли. Однако нате-ка вам! Почитайте газетки! Грузчикам платят куда больше, чем ученым. Вы когда-нибудь видели обьявление типа «Требуются ученые без вредных привычек»? Ага? И вообще, если проституткам платят больше, чем грузчикам, а грузчикам — больше, чем ученым, то в какое, пардон, место катится наша страна?
Снег растаял, зацвели растения, и солнце встало. Потом закатилось. Я думал. Может быть, и не стоило думать? Я блуждаю по бабам (а на самом деле по одной бабе), кружу, кружу в квартале и, в конце концов, как-то добираюсь до дома, нахожу вчерашние остатки пива, употребляю их и валюсь. Делаю вид, что сплю. Завтра продолжается та же галиматья. Бывают и выходные: мерзкие, тупые выходные, когда спишь до двух; проснувшись, понимаешь, что все твои великие ночные планы, абы укрепить расшатавшийся гвоздь в стене — неактуальны; сегодня, во всяком случае, займешься-ка ты лучше интеллектуальной работой. И она находится, если ее поискать. Два-три часа включалова — и вот ты врубаешься, входишь в ритм, темп; мусор тоннами выбрасывается в трубу, посуда вымыта и блестит, стол вытерт и сияет; котик расчесан и мяукает как-то по-деловому. Воткнувшись в процесс не на шутку, ты даже перекур (святое!) откладываешь уже тридцать какую-то минуту. Стол девственно чист. На нем нет ничего лишнего: куча записей на каких-то бумажках, огрызках и обрывках сигаретных пачек классифицируется, раскладывается по степени важности и ожидает своей дальнейшей систематизации. Чисто, таки да. Чисто. Ты садишься за стол и включаешь комп. Электронный архив мозга лениво просыпается и нехотя отдает честь: мол, готов к работе, мой демиург. Кот, уютно устроившийся неподалеку от тебя, разевает для вида пасть и издает сиплый звук: он тоже готов поддерживать тебя во всех начинаниях. Если, конечно, без бузы. Буза ему совершенно ни к чему. Пожрать-то дали. А попробуй
