Игорь Смирнов-Охтин - Повести о войне и блокаде
ЗЯБИЦЫ
Бабаню в Зябицах тамошние женщины насмешливо прозвали барыней. После завтрака она выносила стул, ставила его у крыльца, садилась, раскрывала цветастый зонт от солнца и читала книгу без картинок.
А Лёнька просыпался в четыре часа утра, потому что тетя Вера доила Зорьку, потом выпроваживала корову и овец за ворота, в стадо, которое пастух хлестким кнутом прогонял мимо дома Ионыча в сторону леса.
Дом Ионыча был последним в Зябицах. Объяснялось это очень просто. Ионыч долго был единоличником. Обосновал свой хутор и вступать в колхоз не хотел. Но, как говорили в Зябицах, потом он испугался, что его раскулачат, и попросился в колхоз с тремя лошадьми. Его из-за этих лошадей и приняли. Лошадей определили в колхозную конюшню, а Ионыча назначили конюхом.
Дом Ионыча был добротный, привезенный с хутора, а крыша – соломенная. У всех в деревне крыши покрыты дранкой, а у Ионыча – соломенная. Даже Лёнька колол короткие полешки на дранку. Но ее все равно не хватало на всю крышу. А частями крышу крыть нельзя – так говорил Ионыч.
Когда соседка тетя Варя предложила отправить Лёньку в деревню Зябицы в первый раз, мама спросила: «А большая деревня?»
Тетя Варя ответила, что дворов пятьдесят, не больше.
Лёньке такой ответ совсем не понравился: как это пятьдесят дворов? А дома-то где? Он даже хотел отказаться ехать в бездомные Зябицы. Но мама его успокоила, объяснив, что двор – это дом и земельный надел. Вот.
А деревня оказалась замечательной. Она начиналась от дороги в Теглицы и широкой улицей уходила вправо. Посреди деревни стоял большой пожарный сарай. Лёнька знал, что в пожарном сарае есть телега с большой бочкой и насосом, похожим на детские качели. А еще в деревне была каменная рига, где хранилось колхозное сено. За домами располагалась колхозная конюшня.
В конюшне вместе с другими лошадьми жила Хозяйка. А на скотном дворе кроме коров обитал здоровенный бык по кличке Борька. Этот бык всегда с подозрением смотрел на Лёньку, и он его побаивался.
Когда Бабаня спросила маму перед отъездом, есть ли в Зябицах река, мама сказала, что нет, и Бабаня облегченно вздохнула:
– Вот и хорошо, а то в речке утонуть можно, – и посмотрела на Лёньку.
И мама посмотрела на Лёньку. Лёнька понял мамин взгляд и не проговорился Бабане о зябицких прудах. В этих прудах купаются не только местные ребята, но и взрослые. Причем все купаются в голом виде. Но знать об этом Бабане не обязательно.
А еще в Зябицах был небольшой магазинчик – сельпо.Там продавали всякую всячину, кроме булки. А еще не было в Зябицах электричества и водопровода.
– Подумаешь, – сказала на это Бабаня, – зато люди хорошие.
ЛЁНЬКИНЫ ХЛОПОТЫ
Первые недели Лёнька помогал Ионычу по конюшенным делам: ездил с Хозяйкой за водой на ближний пруд, убирал навоз, смотрел, как Ионыч ремонтирует хомуты и другие детали упряжи. Ионыч протыкал стыкуемые куски кожи широким шилом и протягивал через дырку тонкий сыромятный ремешок, сшивая те места, где требовалось.
Указательный палец правой руки Ионыча был, как он говорил, негибучим. Он торчал, мешая Ионычу работать.
Деревенские мальчишки передавали Лёньке слова взрослых, будто Ионыч сам повредил себе палец, чтобы его не взяли на войну в 1914 году, а всем сказал, что это лошадь наступила копытом.
Лёнька этому не верил, но и не спрашивал Ионыча, правда ли это. Хотя очень хотелось спросить.
Несколько раз Лёнька ходил с тетей Верой полоть картофельное поле. Это поле заросло желтыми цветочками. Их называли бутками.
Когда Лёнька показал такой цветок Бабане, она спросила:
– Что это?
Лёнька ответил:
– Бутка.
Бабаня покачала головой и сказала, что будка – это где собаки живут, а это называется сурепка. Но Лёнька знал, что такое репка, правда без су-, и с Бабаней не согласился. Бутка и есть бутка.
А еще Лёнька сгребал сено на конных граблях, отвозил с Хозяйкой бидоны с налоговым молоком в Местоново, и еще много чего.
А любимым делом Лёньки было ночное. Бабане вовсе не нравилось, когда он уходил из дома на всю ночь. Но Ионыч ее убедил, что ничего страшного нет, и она ему поверила.
Ночное – это замечательное дело! Лошадей отгоняли за деревню, в поле, стреноживали передние ноги путами, чтобы не разбежались кто куда, и они отдыхали после трудового дня, каждая по-своему. А Лёнька и Ионыч ложились на расстеленный овчинный тулуп и смотрели то на лошадей, то на небо. Ионыч, человек неразговорчивый, однажды вдруг спросил Лёньку:
– А как ты считаешь, Леонид, будет война с немцами или нет?
– А война – это как? – спросил Лёнька.
Ионыч промолчал.
Лёнька смотрел на темное небо и думал о войне. Он знал, что война – это когда побеждают наши, а враги бегут, бегут, бегут…
ВОЙНА
Время летело незаметно. О войне в Зябицах, кроме Ионыча, Лёньке никто не говорил. Даже Бабаня. И вдруг – война!
Тетя Вера плакала, а Бабаня ее успокаивала:
– Ну подумаешь немцы! Дадут им под зад как следует – и вся война. Через неделю все кончится.
Ионыч послушал Бабаню, крякнул и позвал Лёньку на конюшню.
По дороге он качал головой и жаловался Лёньке:
– Заберут коней, как есть всех заберут…
– Куда? – не понял Лёнька.
– На войну, куда же еще. Эх, проклятое время!
Вечером, уходя из конюшни, Ионыч погладил каждую лошадь и что-то шептал им в уши. Лёнька тоже гладил лошадей, но не шептал, потому что не знал, о чем надо шептать. Поэтому спросил Ионыча:
– А что вы им шептали?
– Чтобы выжили. Да навряд ли… Война, Леонид, – это штука жестокая.
Дома их встретила Бабаня. Она сердито объявила Лёньке, потрясая перед его носом телеграммой:
– Она требует, чтобы мы немедленно ехали домой!
– Кто? – устало спросил Лёнька. Ему было жаль лошадей, а остальное его интересовало мало.
– Кто, кто, – повторила Бабаня, – твоя мамочка! С ума она сошла, что ли? Из-за чего паника? Как будто мы немцев никогда не били!
Ионыч посмотрел на Бабаню и хмуро сказал:
– Война – штука жестокая. Мать Леонида дело пишет.
Надо ехать.
– И не подумаю, – махнула телеграммой Бабаня.
Лёнька допил кружку холодного молока, доел большой кусок мягкого тетивериного хлеба. Посмотрел, как подрагивает огонь в керосиновой лампе, и полез на сеновал. Уезжать ему тоже не хотелось. Он лежал и думал о войне.
А ночью ему приснился товарищ Сталин: на белом коне, в черной бурке, как у Чапаева, в фуражке со звездой и саблей в руках. Он рубил немцев направо и налево. Порубал всех, и война кончилась.
Но это было во сне.
ПРОВОДЫ
А наяву все мужчины деревни получили повестки из военкомата. Все получили, кроме хромого председателя и Ионыча.
Провожали мужчин женщины, пацаны, девчонки и Лёнька.
Гармонист, вихрастый Минька, шел в первом ряду и наяривал на гармошке веселую частушечную музыку. За плечами его была полупустая котомка. Минька шел в цветастой рубахе, отглаженных брюках и босиком. А на носу у Миньки сидел большой прыщик.
Лёнька ткнул в бок идущего рядом пацана:
– Серый, а чего это Минька на войну босиком, а?
Серый, не глядя на Лёньку, буркнул:
– А он сказал, что на войне его обуют.
Мужчины шли молча, нетрезво усмехаясь, женщины плакали, пацаны шли рядом с отцами, такие гордые, как будто это они шли на войну.
А вокруг Миньки плясала хохотушка Зойка. Она размахивала белым платочком и пела:
Я прощаюсь с гармонистом,Он уходит на войну.Бей, красивый мой, фашистовИ вернись на родину.
Музыка звучала веселая, частушки задорные, но Лёньке почему-то не было весело.
А Зойка не унималась:
Пусть фашистов будет тыща,Если сунутся сюдаИ увидят Минькин прыщик,Разбегутся кто куда!
ПРОЩАЙТЕ, ЛОШАДИ
Дошла очередь и до лошадей. Им тоже пришла повестка. Одна на всех. Лёнька и Ионыч провожали их на войну. Впереди верхом на Хозяйке ехал Лёнька, а позади всех лошадей – Ионыч в председательской бричке.
Запрягая Гнедого, он жаловался Лёньке:
– Хоть бы Хозяйку оставили, а то беда. Бричку тащить придется. Лошади шли понурив головы, словно чувствовали, что отправляются на опасное дело. Только низкорослая кобыла по кличке Калмычка била себя хвостом по бокам и порой подпрыгивала на ходу.
– Чего она радуется? – удивлялся Лёнька.
Ветеринар в военной форме с одной шпалой в петлицах забраковал Хозяйку (по старости) и Калмычку (у нее оказалась чесотка). Ионыч получил какие-то лекарства и строгий приказ: вылечить кобылу и вернуть.
Грустный Ионыч и Лёнька возвращались в Зябицы. Хозяйка неспешно везла бричку, а Калмычка на привязи нехотя брела за бричкой. Обиделась, наверное, что ее не взяли на войну.
На весь колхоз оставалась одна Хозяйка.
ВРЕМЯ ПРИШЛО
Через некоторое время на фронт отправляли зерно. Все для фронта – все для победы! Лёнька даже пытался дотащить до полуторки мешок с зерном. Однако только насмешил Зойку, потому что мешок оказался таким тяжелым – жуть просто! Зойка посмотрела на Лёнькины мучения и предложила:
