Доктор Нонна - Суп из топора
– Твой брат умер.
Но Святослав, неведомым инстинктом почуяв фальшь, сказал себе:
– Ладно, пусть, говорите, что хотите. Изька жив, я точно знаю. Вырасту, вернусь за ним.
Когда самолет уносил его – теперь уже Стива – в новую жизнь, он, глядя в иллюминатор, повторял:
– Я найду его, обязательно найду.
Но сперва предстояло освоиться в этой новой жизни, ведь даже говорить придется учиться заново…
Марта
– Берта, ты хорошо подумала? Посмотри на них! Такие две куколки! Уж сколько я младенцев перевидала, а от этих отойти не могу. Хоть покорми, родная же кровь…
– Сами кормите! Я отказ уже подписала. Все, хватит.
Но худенькая пожилая Людмила Николаевна, главный врач роддома, предприняла еще одну попытку:
– Сколько живу, впервые вижу еврейку-шлюху! Берта! Опомнись! Господь тебя покарает! Ведь сама потом начнешь их искать, подумай! Хоть посмотри на них, чтобы запомнить…
– Очень нужно мне их запоминать! Родила – и хватит. Жалко, аборт не успела сделать…
Людмилу Николаевну сентиментальной не назвал бы никто. Потерявшая на войне мужа и маленького сына, навидавшаяся в своем роддоме всякого, она в свои пятьдесят девять была крепче стали. Но беспомощные близняшки, сироты при живой матери, запали ей в самое сердце. Словно схватились за него своими крошечными ручонками.
Конечно, пожилой одинокой женщине почти невозможно получить разрешение на удочерение. Но энергия хрупкой с виду Людмилы Николаевны могла пробить любую стену. Да и главный врач городского роддома – фигура заметная. Практически каждому Людмила Николаевна могла напомнить: я же тебя этими самыми руками принимала, а у тебя жена никак разродиться не могла, кто ее спас? И упорной женщине никто не мог отказать.
Людмила Николаевна назвала девочек Марта и Берта. Она надеялась, что беспутная мать когда-нибудь опомнится, так пусть хоть по имени (фамилию пришлось дать свою) сможет их разыскать.
Бывшая комната погибшего сына превратилась в уютную детскую. Людмила Николаевна выбрала самые веселые – розовые, с забавными медвежатами – обои, нашла хорошую няню, накупила пеленок, распашонок, бутылочек и погремушек. Каждую свободную минуту женщина проводила с малышами. Все говорили, что она помолодела на двадцать лет…
Но счастья Людмиле Николаевне было отпущено всего три года.
– Зачем вы кладете маму в землю? Разве она цветочек? – спрашивала бойкая и смышленая не по годам Марта. Тихая Берта только прижималась к плачущей няне.
– Ох, сиротинки вы горькие! – причитала та. – Ох, Людмила Николаевна, простите меня, грешную, не выполнила я вашу последнюю просьбу! Ни родную мать их не отыскала, ни приемных не нашла… Заберут вас, сиротинок, в казенный дом…
К счастью, в детдоме девочки пробыли недолго. Марта смутно запомнила полную веселую Олесю, которая носила слабенькую Берту на руках и приговаривала:
– Марточка, не отставай, сейчас суп из топора варить будем!
Всего через полгода Марта уже спрашивала у своей новой мамы Эсфири Марковны:
– А где моя сестричка?
– Она поехала к другой новой маме, – отвечала Фира и старалась побыстрее отвлечь малышку. Ведь дети забывают быстро. А для бездетной жены известного художника маленькая Марта стала подарком небес.
– Абрашенька, это не дитя, это просто чудо! – говорила она мужу. – Смотри, какая красавица! А умница!
Абрам Зальцман искренне радовался счастью жены, но все же не терял здравомыслия:
– А с наследственностью у нее как? Нормальная мать ведь ребенка не бросит… Вдруг пьянь какая-нибудь?
– Да что ты такое говоришь, Абрашенька, я все узнала. Мать у нее не пьяница, не больная, просто легкомысленная. По молодости. Но это ведь не наследуется…
Зальцман зарабатывал немалые деньги, и девочку баловали, как принцессу. Поначалу перед обедом Марта все время спрашивала, будет ли суп из топора. Фира Марковна пугалась и изо всех сил закармливала девочку немыслимыми деликатесами.
Удивительно, но при таком воспитании Марта не превратилась в надутую избалованную куклу. Она росла умненькой, веселой и доброй девочкой. Эсфирь Марковна, правда, чрезмерно беспокоилась о ее здоровье: по поводу и без повода таскала по медицинским светилам, пичкала земляникой, в целительную силу которой верила свято.
Едва удочерив Марту, Зальцманы для сохранения тайны переехали в Киев. А когда ей исполнилось двенадцать – в Москву. Где еще девочка может получить достойное образование?
Сначала Марту отвели в балетную студию, но увы! Седая суровая дама с царственной осанкой и девичьей легкостью движений долго крутила девочку во все стороны, заставляя принимать какие-то ужасно неудобные позы. И в итоге вынесла приговор: ни выворотности, ни особой гибкости, ни пластики – никаких балетных данных, забудьте.
Марта не переживала из-за того, что ее признали гадким утенком. Нескладная, как большинство подростков, по-мальчишески плоская, с несоразмерно длинными руками и ногами, она тем не менее излучала какое-то необъяснимое обаяние. Абрам Моисеевич постоянно рисовал свою приемную дочь, видя в ней больше, чем просто внешность. На его картинах неуклюжий «козленок» выглядел грациозной ланью, схваченные острым взглядом талантливого художника движения становились воплощением пластики и изящества.
Он пытался приохотить к живописи и девочку, но рисовать Марта не любила. Не чувствовала цвет, формы на ее эскизах выглядели плоскими, композиция разваливалась. Девочку не интересовали ни карандаши, ни краски. Ей было попросту скучно над белым листом.
Зато языки Марте давались легко. В английской школе она была одной из лучших, французский выучила на факультативе играючи. Такой же игрой она считала точные науки. Учебник математики прочитывала уже в сентябре, как легкий роман. Из-за этой легкости она заскучала и в институте. Сперва заскучала, а потом, почувствовав, что без усердия науки не осилить, решила, что высшее образование – не для нее. Она и переводами заработает.
Тем более после семнадцати Марта вдруг расцвела. Черты лица заострились, точно умелый ретушер добавил изображению резкости. Рот перестал казаться чересчур большим. Серые глаза приобрели зеленоватый оттенок и мерцали из-под потемневших вдруг ресниц почти загадочно. Густые русые волосы посветлели и стали «платиновыми», оттенив смугловатую кожу. Нет, никто не назвал бы Марту классической красавицей, но в ее лице было нечто большее – неодолимая притягательность. Пропорции фигуры тоже не укладывались в классические каноны. Но что каноны? Пышная грудь в сочетании с тонкой талией и узковатыми бедрами заставляли окружающих мужчин нервно сглатывать. И забыть яркую внешность Марты было невозможно.
Эсфирь Марковна, страшно переживавшая из-за нескладности дочки, теперь гордо показывала знакомым ее фотографии и чуть не каждую неделю покупала для своей «принцессы» обновки. Вокруг Марты заклубились поклонники. Эсфирь Марковна особенно отличала среди них Гену, сына их давних друзей – такой приличный мальчик, и вся семья такая приличная. Марта замуж не рвалась, но и «мамочку» огорчать не хотела, ходила с Геной на свидания, в театры, на выставки. Должна же быть у девушки какая-нибудь романтическая история. Хотя бы и скучноватая…Стив.
«Гарольд в Италии»
В Америке Ольга определила талантливого мальчика в еврейскую школу-интернат. И опять он учился лучше всех. А самыми большими праздниками были для Стива ежедневные уроки музыки, особенно сольфеджио.
Ольга часто навещала своего подопечного. И всегда приезжала не с пустыми руками – ей хотелось побаловать Стива, скрасить его одиночество в чужом мире. И вот однажды мальчик увидел на столе красивый длинный футляр.
– О! Это мне? Настоящая скрипка? – воскликнул он с восторгом. Скрипки, которые предоставлял своим воспитанникам интернат, были, как говорят, «фанерные». Стиву нравилось играть, но звук учебных инструментов был плоским, глуховатым, совсем не таким, как в записях, которые мальчики слушали на уроках музыки. И вот теперь у него будет скрипка, которая сможет петь, как поют скрипки на всех этих замечательных пластинках…
– Нет-нет, – остановила его Ольга и открыла футляр. – Это альт. Вам, наверное, на уроках уже рассказывали обо всех струнных инструментах, да? Скрипка – самый популярный из них. Но у альта, он чуть больше по размеру, тембр глубже и богаче.
Но мальчик казался разочарованным. В мечтах он уже увидел себя на сцене, с послушной скрипкой в руках… как Паганини…
Ольга улыбнулась.
– Скрипка, как и женское сопрано, иногда кажется слишком резкой, даже визгливой. Тебе ведь нравится мой голос?
– Очень!
– А он тоже называется альт. Или контральто. И лучшие мальчиковые голоса – вас ведь уже учат петь? – тоже называются альты. Они красивее дискантов. А скрипка… что скрипка? На них учится играть весь ваш интернат. А ты особенный, у тебя будет альт. Великий Берлиоз написал одну из самых красивых симфоний в мире – «Гарольд в Италии». И главная партия в ней – у альта, а не у какой-нибудь обыкновенной скрипки. Вот послушай!
