Марсель Прево - Шоншетта
Через несколько дней Жан покинул Локневинэн, а вскоре после его отъезда уехала и Шоншетта. По просьбе Дюкателя, прикованного подагрой к креслу, за ней приехала мадам Шастеллю. Его письма становились все реже. Перед своим отъездом из Локневинэна Шоншетта даже получила коротенькое письмо от Дины, которая, не умея писать, принуждена была продиктовать его горничной. В нем в запутанных выражениях сообщалось, что у Дюкателя припадки бешеного раздражения делались все чаще и чаще, и Дина советовала Шоншетте не видеться с отцом при проезде через Париж. Поэтому было решено, что она вернется прямо в Вернон.
Прощание на станции в Кемпэре было очень трогательно. Луиза, вся в слезах, нежно обнимала подругу, почти готовая просить ее отложить отъезд. Всем было тяжело видеть, как понемногу распадалась маленькая семья, которую так тесно сблизило общее горе.
Когда уже послышался свисток приближавшегося поезда и невдалеке сверкнули два желтые глаза, Шоншетта нашла в себе мужество сказать Луизе:
– Не правда ли, все забыто? Уверяю тебя, это было просто ребячество. До будущего года, дорогая! Жан сказал мне – тебе он не решился сказать это, – что он хочет, чтобы ваша свадьба была еще в этом году…
Подошел поезд, наполняя станцию грохотом паровоза. Луиза ничего не ответила подруге, лишь грустно улыбнулась.
– Хорошо, – сказала она. – Прощай, малютка!
Она долго страстно обнимала Шоншетту, пока мадам Шастеллю не разъединила их и не увела Шоншетту в вагон.
Поезд тронулся почти немедленно. Из окон махали платками, посылали воздушные поцелуи. И долго еще, когда уже больше ничего не было видно в наступившей темноте, Луиза, опираясь на тетку, стояла на платформе, неподвижно устремив взор в ту сторону, где исчез поезд, увозивший Шоншетту.
Глава 15
Принесенная жертва успокаивает совесть, но не дает удовлетворения сердцу. Именно это испытал Жан, вернувшись в Париж, когда, покончив со всеми хлопотами по устройству своего нового помещения, очутился наедине с самим собою. Он нанял маленькую меблированную квартиру в две комнаты на бульваре Латур-Мобур, недалеко от морского министерства, где ему теперь приходилось бывать ежедневно. Приведя в порядок свои домашние и служебные дела, он увидел, что все вечера у него остаются свободными от занятий и он может очутиться во власти опасного одиночества и неумолкаемой тревоги, не дававшей ему покоя с той минуты, как с его губ сорвалось неосторожное обещание.
«Я обещал жениться на женщине, которой я не люблю, по крайней мере, не люблю, как жену».
Эта мысль мучила и преследовала его.
Для Жана наступили ужасные вечера, наполненные безумными планами и мыслями о самоубийстве. Придя домой, он бросал, куда попало, пальто и палку и в бессилии опускался на стул перед письменным столом, не имея мужества зажечь лампу и довольствуясь одной свечой, скудно освещавшей банальную пустоту стен.
Полное одиночество только увеличивало его страдания. В пять лет, проведенных им в плавании, у него в министерстве не осталось ни одного знакомого. Иногда ему случалось за весь день не произнести ни одного слова. Он с точностью автомата исполнял свою ежедневную работу и, возвратившись домой и наскоро утолив голод, ложился в постель, пытаясь хоть во сне найти успокоение.
Однако ночь не приносила Жану ни сна, ни покоя. Напротив, в ночной тиши его страдания казались ему еще мучительнее. Образ кроткой, серьезной Луизы незаметно изглаживался из его памяти; все его мысли, все желания были устремлены к другому образу – к образу Шоншетты. Как быстро он лишился ее! Как жестока разъединившая их судьба! Он вскакивал, простирая в темноте руки к невидимому призраку. Где же она? Разве не здесь, не возле него? В изнеможении он снова падал на кровать, еще мучительнее чувствуя свое одиночество.
Однажды у него мелькнула мысль бросить службу в министерстве и опять начать бродячую жизнь на море, которая в течение многих лет давала ему столько счастья. Строгая корабельная дисциплина и серьезная ответственность за жизнь вверенных ему людей, может быть, дала бы спасительный оборот его мыслям? А теперь – Боже мой! – что за существование между зелеными обложками «дел» и конторками красного дерева! И он сам этого желал и добивался! Теперь он даже не имел права хлопотать о чем-нибудь ином; его будущность лежала в точно определенных рамках, и он вполне ясно представлял ее себе.
Вот он женат на Луизе, – жертва принесена. Он отчетливо сознавал, что никогда не в состоянии будет любить ее, как жену; мысль быть ее мужем теперь казалась ему почти циничной. Но, женатый на Луизе, он продолжает любить другую, и эта любовь все растет в его душе, усиливаемая разлукой и сожалением о навеки утраченном счастье. Ему предстоит всю жизнь скрывать свои мысли и чувства и заглушать голос сердца, возмущающегося тем, чего будет от него требовать неумолимый долг!..
Посреди этих тяжелых размышлений Жан получил от тетки письмо с извещением, о ее отъезде с Луизой на юг; при этом она добавила, что они поедут через Париж и нельзя ли им увидеться?
Эта мысль ужаснула Жана. Нет, на это у него не хватит сил! И он решил избежать этого свидания. Он написал тетке, что принужден уехать из Парижа, но, боясь, что они сами приедут к нему, нанял на это время комнату в отдаленном квартале, куда и переселился. В этом добровольном изгнании он провел целую неделю и, возвратившись домой, нашел трогательную записку от мадам Бетурнэ с выражениями сожаления. На обороте Луиза, без ведома тетки, написала: «Гадкий! Зачем вы прячетесь?»
Она угадала! Откуда этот дар ясновидения?
Жан постарался забыть об этом инциденте, находя смутное облегчение в мысли, что до срока исполнения его обещания еще далеко и что до тех пор, он в конце концов принадлежит самому себе. Если на него нападал страх осквернить воспоминания о Шоншетте нечистым желанием, – он уходил из дома, стараясь заполнить свободные часы утомительной прогулкой; и ему казалось, что после такой работы мускулов его ум совершенно освобождался от материальных оков, и из сияющей глубины его мечтаний поднимался образ Шоншетты, светлый и почти бестелесный.
Так прошел целый месяц, в конце которого д'Эскарпи получил два письма от мадам Бетурнэ. Во втором было несколько ласковых слов, приписанных рукою Луизы. Жан прочел их без малейшего волнения.
Однажды утром, когда он одевался, ему вдруг пришла дикая мысль. Он даже остановился, пораженный ее заманчивостью.
– Как я об этом раньше не подумал? – прошептал он.
Открыв ставни, он несколько мгновений вдыхал дивный чистый воздух раннего утра, вливавшийся в окно, потом поспешно докончил свой туалет, торопливо набросал записку в министерство и, отослав ее, поехал на вокзал Сен-Лазар. Покупая билет. Жан все еще колебался: что ему собственно делать в Верноне, этом скучном и до смерти унылом месте, с десяти часов утра (когда придет поезд) до двенадцати, – приемного часа в монастыре? Из-за таких пустяков его решение снова поколебалось. Да и позволят ли ему говорить с Шоншеттой? Положим, дама, наблюдавшая за приемом, знала его: видела в прошлом году с мадам Бетурнэ и Луизой; но как встретит его сама Шоншетта? Может быть, она поймет, сколько низости, слабости, распущенности в его поступке?
Жан вышел со станции и пошел, куда глаза глядят, но, подняв через несколько минут взор, увидел, что опять стоит перед вокзалом. Тогда он решился и направился к перронной решетке, чтобы сесть в поезд, но она только что закрылась – он опоздал. Он стал медленно прохаживаться по залу, чувствуя, что доведет свою низость до конца и подождет следующего поезда. Он смотрел на сновавших вокруг него людей и думал, что все они сознают цель, к которой стремятся, и что среди них один он не знает, куда приведет его потерявшая точку опоры воля. В девять часов открылась касса, и Жан взял билет.
В Верноне он сначала прогуливался под платанами около станции, потом зашел в церковь, все для того, чтобы убить время; заметив людей, завтракавших в ресторане, он вспомнил, что еще ничего не ел, и почувствовал внезапный голод, но потерял всякий аппетит, как только прикоснулся к первому поданному ему кушанью.
Между тем время шло, и наконец, Жан мог отправиться в монастырь. Мадам Арманд узнала его; он заговорил с ней о Луизе, как о своей невесте и сказал, что неожиданная болезнь заставила ее отложить свадьбу до будущей весны. Он даже решился прибавить, что, проезжая через Париж, Луиза дала ему несколько поручений к своей подруге. Мадам Арманд, которую Жан давно победил своим блестящим мундиром и своей военной корректностью, ответила, что берет на себя вызвать к нему Шоншетту.
– Но, чтобы избежать сплетен, – прибавила она, – вы увидитесь с ней в маленькой приемной, рядом с канцелярией.
Она провела туда молодого человека, и в течение нескольких минут он оставался один. Сердце остановилось в его груди; он прислушался, – по плитам звучали чьи-то шаги…
