Одноклассники - Виллем Иоханнович Гросс
У любви школьных лет есть свои законы. Влюбленная боготворит в своем возлюбленном все. Глаза, лицо, фигуру, голос, походку и даже его одежду и вообще принадлежащие ему предметы. Среди ее полных света и тепла представлений имеет свое определенное место и самый близкий друг любимого: он, как луна, сияет отраженным светом.
— Так кто же это? — Айта уже вернулась с небес музыки и снова стояла на земле.
— Подожди! Пойдем к лестнице левого балкона, он должен спуститься там. Идем скорее, Вот интересно! Просто сюрприз!
Он спустился по лестнице в шумящем людском потоке и, конечно, оказался именно тем, за кого его приняли. Здоровый цвет лица, черные как смоль волосы. Но костюм такой поношенный и измятый, что всякий таллинец держался бы подальше от залитых светом залов. А этот молодой человек не чувствовал, видимо, ни малейшей неловкости. На его спокойном лице отразилось совершенно искреннее изумление, когда вдруг внизу его приветствовали, назвав по имени. Открытое и необыкновенно красивое лицо приветствовавшей его женщины оказалось ему знакомым. И вторая, полная, высокая блондинка в темно-зеленом платье, безусловно относилась к числу знакомых. Обе улыбались, как озорные школьницы. Но вот беда — он никак не мог вспомнить, в какой период жизни он встречался с этими молодыми женщинами, которые так хорошо его знали.
— Очень неудобно, но я... — пробормотал он в замешательстве.
— Айта, мы должны представиться.
— Похоже, что так.
— Может, ты вспомнишь, Вамбо Пальтсер, как две пионерки в Вана-Сиркла упрашивали тебя, чтобы ты придумал грандиозный план работы для их технического кружка.
— Аг-га-а! — В вопросительно-изумленном взгляде Пальтсера мелькнула искренняя радость. — Помню, конечно! Айта Плоом. Верно? А вы... значит, ты Ирена Рехи?
— Именно та самая, пропавшая в Артеке Ирена Рехи. Только одно маленькое уточнение, которое тебя, должно быть, немного заинтересует, Вамбо. Я теперь Ирена Урмет.
— Урмет? Неужели...
— Точно.
— Когда? Давно?
— Юридически уже семь лет, но фактически... Эйно три года находился в Москве, учился, а я, со своими легкими, больше года была в цепких руках врачей.
Айта, во время этого разговора мягко улыбавшаяся, стала вдруг серьезной.
— Я бы хотела сойти вниз покурить.
— Я тоже, — сказал Пальтсер.
— Простите, курильщики, идемте же скорее вниз. Ох, Айту не отучишь от этого яда. Я ей уже сколько раз говорила, что в одной пачке сигарет заключена доза никотина, смертельная для...
— Мышонка, — весело вставила Айта.
— Ладно, для мышонка, но подумай сама — смертельная!
В шумном буфете отыскали сравнительно тихий уголок между двумя столиками, и начались взаимные вопросы и ответы, как будто за десять минут антракта можно сколько-нибудь подробно рассказать о событиях двенадцати лет и как будто эти двенадцать лет были заполнены спокойными, однообразными днями.
Антракт кончился, и тут-то у Ирены возникла идея, от которой ей стало даже жарко.
— Знаете, что мы сделаем? Чайковский будет жить вечно. А мы смертны, поэтому возьмем в гардеробе свои пальто, наденем их, сядем на площади Виру в трамвай и все как один поедем к нам. Я сварю целый чан кофе, и мы устроим археологические раскопки Вана-Сиркла. Эйно, конечно, страшно обрадуется, когда увидит нас.
— Я согласен, — сказал Пальтсер, захваченный азартом Ирены.
— А я не могу, — стала отговариваться Айта.
— Один за всех, все за одного! Почему ты не можешь?
— Будет поздно очень и... ты же знаешь мою тетю.
— Мы сойдем на одну остановку раньше, ты зайдешь домой и сообщишь блюстительнице твоей нравственности, что придешь домой только под утро, — тут же нашлась Ирена, но увидев, что у подруги поднялись брови, добавила успокаивающе: — Да не пугайся! Скажешь, что придешь попозже. Так и сделаем.
Ирена и не смогла бы понять, почему подруга пыталась уклониться от ее затеи. Она ведь не знала, что Айта, дочка кистера вана-сирклаской церкви, в детстве вела себя порой очень странно: если ей приносили что-нибудь очень вкусное или красивое, она не принимала подарка, иногда даже начинала плакать, и только когда ей казалось, что никто не видит, брала желанную игрушку и тихонько забиралась с нею куда-нибудь в укромное место. Но даже если бы Ирена знала, едва ли это обострило бы ее внимание или подсказало верную догадку: ведь Ирена и не представляла себе, что Айта может относиться к Пальтсеру иначе, чем она сама. Пальтсер мог быть только луной, скромной, дружелюбной луной, не больше.
Из-за угла «Эстонии» пронизывающий ветер дунул им в лицо с такой злобой, словно хотел сейчас же вернуть их, ушедших с половины концерта, обратно в зал. О том, чтобы свернуть с дороги, больше не могло быть и речи. Засыпав рыхлым снегом шедшую по диагонали через сквер тропинку, ветер заставил их идти гуськом: впереди прокладывала путь своими высокими ботиками застрельщица этого похода, а позади мужчина увеличивал широкими ботинками маленькие следы. Время от времени идущая впереди пыталась что-то крикнуть остальным, но тут же получала от шедшей в середине полной девушки заботливое замечание: помолчи хотя бы до трамвая, а то еще застудишь горло.
В трамвае Пальтсер спохватился: ведь это его первый визит к Урметам, а у него ничего нет с собой, чтобы принести в дом. В ответ Ирена мягко рассмеялась:
— Среди зимы холодной вдруг роза расцвела!
Айта вспомнила, что она впервые пришла к Урметам точно так же. Они встретились с Иреной в парке после работы, и та сразу же позвала ее к себе в гости.
Вообще спутники с удовольствием болтали о всяких пустяках, потому что знали — интересные разговоры еще впереди.
Урметы жили на краю парка, на тихой улице, в особняке, принадлежавшем некогда одной семье. Теперь в нижнем этаже жила семья морского офицера; верхние комнаты, куда вела из прихожей узкая красиво оформленная лестница, занимали Урметы.
Тот, кто впервые попадал в эту квартиру, невольно удивлялся ее красоте и комфортабельности. Правда, передняя была узковата и слишком перегружена дверьми, ведущими в разные подсобные помещения, зато жилые комнаты компенсировали это маленькое неудобство — они были просторны, в них легко было разместить мебель. Большой комнате придавали уют камин из
