Одноклассники - Виллем Иоханнович Гросс
— У нас вечером партбюро.
— Ай, ай, ай. Как всегда. Я во всяком случае пойду, мы с Айтой условились. Но что с тобой вообще будет? В коллективных посещениях театров и концертов ты больше не участвуешь, постепенно станешь сторониться и коллективных посещений кино и других культурных мероприятий. Так нельзя. Никак нельзя. Это отрыв и отставание от коллектива. Надеюсь, ты хотя бы регулярно принимаешь участие в коллективной читке газет в министерстве и... — Веселая щебетунья не нашла подходящего продолжения своей пародии и рассмеялась. Затем вдруг стала серьезной.
— Эйно!
— Я тебя очень люблю.
— Я тебя тоже. Ты еще дома?
— Нет, я говорю из Общества. Только не пугайся. Я тут сейчас совсем одна. Моника пошла к зубному врачу. Кстати, я сегодня получила очень интересные материалы о Кицберге[4]. Тот пенсионер из Тарту все-таки ответил. От радости готова прыгать до потолка. Ну, ты торопишься. Работай, работай. Труд сделал из обезьяны человека. Клади трубку. Ты же знаешь, что я первая не смогу.
— А я должен смочь? Давай вместе!
— Давай!
Как же, как ей сказать?
Когда Ирена и Айта входили в филармонию, огни мигнули второй раз. Народу было много, у вешалки пришлось стоять в очереди — шубы и толстые зимние пальто отнимают у гардеробщицы много времени. Все же подруги успели еще оглядеть себя в зеркало, пройтись расческой по волосам и даже купить программки.
О Рихарде Штраусе Ирена не имела никакого представления. Его произведения исполняются редко. Поэтому особенно удивил и очаровал Ирену «Дон Жуан». Кипение страстей, поединки, с их звоном клинков, сменялись сладковатой любовной лирикой, и когда потом оркестр, словно освободившись от всего лишнего, манил в бесконечность зеленых просторов, слушательницу охватывал трепет, по телу пробегал озноб, признак, говорящий о достоинствах произведения и одновременно о том, что и душа слушательницы открыта навстречу музыке.
После аплодисментов Ирена прочитала в программке комментарии и широко раскрыла глаза:
— Подумать только, Айта, он написал это в двадцать четыре года — был моложе нас.
Полная Айта наклонилась к ней. Что правда, то правда. В таком возрасте — и такой зрелый мастер! Ирена почувствовала необъяснимую зависть, вернее, собственное убожество, а к этому еще примешивалась мечтательная влюбленность в таинственного, доселе незнакомого молодого немца. Что этот молодой человек умер лишь несколько лет назад восьмидесятилетним дряхлым стариком, это ей даже на ум не пришло. Как будто воплотившийся на мгновение в искусстве человеческий дух перекинул прямой мост через темную пропасть десятилетий.
Лист напомнил о школьных годах. Конечно, не сверхмощные оркестровые партии и бурные фортепьянные каскады, волнами праздничной красоты катившиеся в зал и создававшие какое-то волшебное царство. Совсем недавно, воскресным вечером, Эйно с благоговением слушал эту часть по радио. Бедненький. Никуда не может выбраться из-за этих вечных заседаний.
Глубоко тронули ее нежные, простые звуки, когда рояль мечтательно зазвучал под руками артиста. Тогда и возникли из глубин памяти радости школьных лет, маленькие праздничные вечера. Вернее, не сами вечера, а подготовка к ним. Зал, освещенный лишь наполовину, и чьи-то прилежные руки на клавишах рояля. Элли Лорберг, эта рыжеволосая красавица, наверное, не так уж легко относилась ко всему — ведь она играла довольно трудные вещи. Чтобы выучить их, надо было настойчиво работать.
С какой удивительной ясностью могут иногда возникать в памяти некоторые эпизоды прошлого, казалось бы, навсегда исчезнувшие в дымке времени... В школьном коридоре Ирена пьет воду из-под крана. Позади она слышит веселый вопрос рыжеволосой Элли: «Эйно, ты уже примерял свой офицерский мундир?» Отвечает самый приятный в мире голос: «Сегодня вечером репетиция в костюмах». И снова Элли: «Придем посмотреть». Что ей! Она придет — и все. Ее интересует костюм. А каким образом могла бы прийти посмотреть репетицию девочка из младшего класса — этого и сам бес не придумает.
Отец дома, читает газету.
— Куда это ты еще?
Ему можно сказать, что на исторический кружок или в гимнастическую группу. Но в школьной столовой идет шахматный турнир. Одни мальчишки. Даже соседка по парте, Айта, тогда еще не должна была знать величайшую тайну, хотя вдвоем было бы куда удобнее пробираться. К счастью, зал в глубине не освещен. Около шведской стенки сидят гимназистки — Элли и ее подруги. Если учительница Тааль их не выгнала, вряд ли она заметит одну девочку поменьше, которая прячется за складками занавески. Да учительнице и некогда оглядываться, она что-то объясняет высокому парню в овчинном тулупе; имени его стоящая у окна девочка не знает и узнать не может, потому что учительница Тааль называет парня по его роли — Бернхардом Рийвесом. Красивый офицер — его имя Ирена знает уже давно — играет великолепно. Все реплики его звучат свободно и очень убедительно. Зря велит ему учительница Тааль вынуть руку из кармана. Офицер может держать ее в кармане из высокомерия перед крестьянином. И чего этот крестьянин, этот неуклюжий парень, так неудачно подчеркивает слова? Как-то деревянно, даже фальшиво. Маленькая зрительница, пробравшаяся на репетицию, чувствует фальшь, она хочет вмешаться, прервать репетицию, но вместо нее это уже делает учительница Тааль. Вот именно! Неужели парень действительно не может представить себе, в каком положении находится изображаемый им человек?.. Рийвесу грозит расстрел, а парень реагирует на это так, словно ему хотят записать замечание в дневник. Позже маленькая театралка признается своей соседке по парте, что ходила смотреть репетицию, что офицер очень хорош, но что Бернхард Рийвес все портит.
Последняя часть концерта затерялась где-то среди воспоминаний.
— Просто восхитительно, — сказала Айта под шум аплодисментов. — Какая техника!
Ирена хотела признаться, что и не слушала музыку, но вдруг с изумлением уставилась вверх на балкон.
— Что с тобой?
— Посмотри наверх! Видишь около второй колонны темноволосого мужчину?
— Кто это? Я его не знаю.
— Верно, ты ведь не видишь так далеко. Я своим глазам не верю. Не выдумала же я его...
Молодой темноволосый мужчина с покрасневшим лицом безучастно следил за аплодирующим залом и не замечал двух пар глаз, устремленных на него. Еще немного — и их взгляды
