Эдуард Веркин - Через сто лет
Потом я собирался пойти погулять, походить под дождем, может, заглянуть к Костроминой, все-таки хотелось поглядеть на ее собаку. Но дождь усилился, и я остался дома, сидел в углу, слышал, как где-то внизу воет Лужицкий.
Скучно.
Никак.
Глава 4
Планы
На следующий день с утра я чувствовал себя как-то нехорошо. Тошнило. Нет, меня почти всегда тошнит, так, в фоновом режиме, так что уже почти и не замечаешь, но сейчас к привычной тошноте добавилось незнакомое. Я не мог понять, что, что-то в носу завелось вроде бы. Кажется, пульс. У нас пульс редко случается, когда сердце срабатывает раз в пять минут, тут уж пульса не дождешься, уснешь три раза. А здесь вдруг бах…
Зачесалось даже. Пришлось треснуть несколько раз по носу, ну, чтобы отпустило, чтобы отстало. Помогло. Перестарался, правда, нос расквасил, так, немного красного потекло, вытер полотенцем.
Время поджимало, стоило поторопиться. Поплелся в ванную. Включил зеркало. Зеркало у нас старое, плазма первого поколения, себе на уме, задумчивое и страдает метеозависимостью и не любит новолуние.
Изображение частенько возвращается с небольшим запозданием, время отклика плавает, ноль-восемь, иногда больше случается. Поэтому отражается не то, что есть, а то, что было несколько мгновений назад. Тормознутое зеркало, короче, средние совсем века. Это очень неудобно, особенно когда зубы чистишь, но делать нечего.
Да и привык. Скорость света конечна, а значит, тьма будет вечной. Потому что во Вселенной всегда найдутся уголки, куда свет так никогда и не долетит. Так говорил Погробиньский, будь он четырежды проклят.
Я смотрел в зеркало на позапрошлого себя. Не очень веселое зрелище. У Костроминой вот зеркало хорошее, из новых, с авторетушером. То есть глядишь ты в него собственной персоной, а отражаешься уже перелицованный графическим процессором – красные белки убираются, тени под глазами размываются до общего тона, кожа не такая бледная и не такая зеленоватая.
А у нас старое зеркало, отражает, что есть на самом деле, а если еще лампы подсветки садятся, то и вообще…
Я выглядел паршиво, как обычно. Мерзко, прожильчато, синюшно. В общем, в пределах нормы, терпимо. Вот если синюшность уже с черным отливом, тогда стоит волноваться и растираться уксусом, а так терпимо пока.
Улыбнулся. Клыки за ночь отросли почти на полсантиметра. У меня быстро растут, беда с ними просто, каждый день приходится подпиливать, а щетки зубные больше месяца не держатся. Вот и сейчас – насадил щетку на левый клык, нажал на кнопку. Щетка вжикнула, завизжала металлически, задрожала, синий огонечек на ручке заморгал и погас. Сгорела. Циллиндрический ротор стерся, обычное дело, можно выкидывать. Швырнул щетку в ведро, посмотрел в ящике, запасной не нашлось.
Клыки упрямо торчали. Упирались в нижнюю губу, выставлялись. С клыками в школу не пустят, можно не надеяться. Ладно, делать нечего, придется по старинке. Открыл кладовку, взял болгарку.
Машину угловую шлифовальную, если правильно.
Болгаркой приходится периодически пользоваться, к сожалению. Это неудобно и опасно, в общем-то, если чуть рука соскочит, то можно полморды набок снести, потом месяц будешь с лохмотьями ходить, пока не регенерирует.
Болгарка так болгарка.
Улыбнулся мерзко, перехватил поудобнее инструмент, нажал на гашетку.
Ненавижу этот звук. Неприятно. Если поставить диск по дереву, то не так противно получается, но зато долго, минут десять приходится стачивать, и паленым пахнет даже через мембраны. Поэтому я не кривляюсь, ставлю сразу по железобетону, так и быстрее, и надежнее. Хотя голова болит, конечно, даже у меня болит.
Машинка завизжала сильнее, рука дрогнула, зуб срезало наполовину, под кривым неаккуратным углом. Не получилось. Из-за зеркала все, полсекунды задержки – и я промазал, не туда двинул. И из-за пульса – он с чего-то раскачался, кровь непривычно стучала в голову, отчего подрагивали руки. Я вытянул их перед собой и некоторое время пытался успокоиться, унять трясучку. Получалось плохо, руки дрожали.
Ругнулся, попробовал еще раз. Подрезать зубы надо, с неподрезанными зубами ты выглядишь окончательно…
Болгарка непослушно дернулась вверх.
Оп.
Несколько минут я смотрел на то, что получилось. Получилось страшно. И жалко. И отчаянно. Все вместе, страшно-отчаянно-жалко, как всегда. Вспомнил альбом в коллекторе, живопись, кубизм, там вот у всех людей такие лица, нет, все-таки искусство имеет большой прогностический эффект.
Я улыбнулся. Лучше бы не улыбался. Я смотрел на свое испорченное лицо и…
И ничего.
Оно и правильно, надо относиться к этому спокойно, ничего страшного не произошло, подумаешь, неудачно почистил зубы, бывает. Как говорили раньше, до свадьбы заживет.
Занялся другим зубом. Его сточил более-менее удачно. Прихватил, конечно, немного мясца, но не очень, в пределах нормы.
Разрезанную щеку зашил – на этот случай у меня специально припасена леска и набор сапожных иголок. Не очень эстетично, но надежно. К вечеру прихватит мясом, леску состригу. На всякий случай достал степлер и пробил восемь скобок, для укрепления. Замазываться не стал, не люблю. Некоторые швы гримом закладывают или пластырь наклеивают, а я нет, так и хожу. Вообще, заштопанные физиономии с утра совсем не редкость, у каждого пятого, наверное.
Так и живем.
Вернулся в комнату, оделся. Рубашка оказалась мятой, пришлось погладить, поскольку снимать было лень, да и времени совсем не оставалось, погладил на себе. Горячо, и плесень такого не любит.
Причесался. Обычно я парик не расчесываю, чего его расчесывать? Он у меня пластиковый, недорогой, зато термоустойчивый, ему как один раз придали правильную форму, так она уже четыре года и держится, и расчесывать надо только раз в месяц, да и то только для того, чтобы вычесать из волос мусор и всяких там жужелиц, решивших обосноваться в синтетической шевелюре. От жужелиц, кстати, есть дихлофос, только у меня кончился давно. Но я их топлю в скипидаре – вечером в ведро опускаешь, утром все передохли. Хотя, если честно, я давно уже парик не дезинфицировал и не расчесывал, так что сейчас он выглядит не очень хорошо. Ладно, вечером займусь по-хорошему.
Прихватил ранец и побежал. То есть пошел быстрым шагом.
Возле школы потрогал губу – заросло поверху. Вот и все, к.б. жив, почти здоров, вечером выдеру скобы.
На крытой скамейке возле крыльца школы сидела Костромина, демонстративно читала книжку. Ногу на ногу закинула, желтый пластиковый дождевик ломался нервными угловатыми линиями, шляпка красная, тоже пластиковая, корабликом, красиво, в соответствии.
– Привет, – сказал я. – Здравствуй.
– Привет, Поленов, привет, – не отрываясь от книги, буркнула Костромина. – Что-то ты плохо, как всегда, выглядишь, опять одежду на себе гладил?
– А что? – спросил я.
– А то. – Костромина захлопнула книжку. – Ужасно это, Поленов, никуда не годится. Рубашка к пузу приплавилась, волосы склеены, рожу распотрошил. Учу тебя, учу, а все без толку.
– Да ладно… – отмахнулся я. – Просто… У меня телевизор взорвался неудачно, стену вынесло, до трех ночи заделывал.
– Ты учишься врать, – констатировала Костромина. – Это хорошо. Конечно, с этической точки зрения, твое вранье омерзительно, но с точки зрения соулбилдинга… Ты растешь. Как с зеркалом? Отражаться не начал?
– Нет. То есть я, конечно, отражаюсь, но не стабильно. Условно отражаемый…
– Условно отраженный… – передразнила Костромина. – Тоскливо-протяженный. Уныло-напряженный. Забыто-раздраженный.
Соулбилдинг явно дает о себе знать. Костромина прогрессирует. Скоро стихи начнет сочинять.
– Беспечно…
– Что читаешь? – спросил я, чтобы сбить поток поэзии Костроминой. – Приличное что или из коллектора?
– «Рыцарь страсти». – Кострома продемонстрировала обложку.
Длинноволосый парень, похожий на идиота, обнимал красавицу в вечернем платье с обнаженными плечами. Тоже похожую на идиотку. И цветы на заднем фоне. Тоже на идиотов похожи, ну, вот примерно как Сиракузовы, только цветы. Из коллектора, само собой.
– Интересно? – спросил я. – Страсти кипят?
Кострома протянула мне размокшую книжку, я прочитал: «Она, взмахнув ресницами, открыла мокрые глаза и прижалась к его широкой груди всем своим трепещущим телом».
Что-то такое я, кажется, уже читал.
– Про любовь книжка, – сказала Костромина.
– И что? – спросил я.
– Ничего.
– По-моему, ерунда, – неосторожно сказал я.
– Ты просто в литературе ничего не понимаешь, – сказала Костромина. – Тот, кто чистит зубы циркулярной пилой, ничего не понимает в жизни. Башку когда-нибудь отпилишь.
– Не отпилю, – отмахнулся я.
– Отпилишь – степлером обратно не присандалишь. Без башки на что парик станешь клеить?
– Ладно… – Я направился ко входу в школу, сделал вид, что к.б. обиделся.
– Плохо получается, – оценила вслед Костромина. – Плохо, Полено, дрянь, не верю я, что ты обиделся. Кстати, как у тебя здоровье?
