Астрид Линдгрен - Расмус, Понтус и Растяпа

– Отличный идея, – сказал Альфредо, – замечательный идея. Если вы проболтаться, мы убивать псина, если вы держать язык за зубов, мы не убивать псина. Отличный идея!

– Ну, по рукам? – спросил Эрнст.

Расмус всхлипнул. Ему было стыдно идти на такую сделку, но Растяпе угрожала смертельная опасность, а Расмус очень его любил. Он вопросительно посмотрел на Понтуса, и тот кивнул, он был совершенно согласен, что собака куда важнее серебра фон Ренкенов.

– Теперь отпустите Растяпу, – пробормотал Расмус.

Альфредо резко повернулся к нему:

– Вы обещать? И держать обещание? Запоминать, уговор дороже деньги, как говорить мой бедный мамочка!

Расмус не слышал его. Он обернулся к Берте:

– Отпустите Растяпу!

– Минутку, – вкрадчиво проговорил Эрнст. – Ты же понимаешь, дружок, что свою собачку ты получишь только завтра вечером?

Расмус онемел от такого низкого коварства.

– Мы не успеем избавиться от всего этого, – пояснил Эрнст. – Почему, вам знать необязательно. Но пока мы не заметём следы, собаку мы вам не отдадим.

– Но мы же пообещали, – горько сказал Расмус.

Эрнст снова подошёл так близко, что Расмус ощутил запах кофе, и сказал с угрозой:

– Я не верю обещаниям. Я запру собаку в таком месте, где никто её не найдёт и не услышит лая. Если вы проболтаетесь и нас накроют, можешь распрощаться со своей дворняжкой. Она сдохнет с голоду взаперти.

Альфредо закивал:

– Так! Там не быть еды, не быть воды… Псина умирать с голоду!

Расмус снова заплакал. Платка у него не было, и он прохлюпал в ответ:

– Если вы что-нибудь сделаете с Растяпой, я… я…

Эрнст прервал его:

– Завтра вечером, ты же слышал! Будете вести себя хорошо, с собакой ничего не случится. А теперь ступайте прочь, так, чтобы я видел, что вы ушли!

Он подтолкнул ребят к двери.

– Прощай, Тяпа, прощай, – всхлипнул Расмус.

– Вечером придёте сюда, чтобы я знал, что вы держите слово, – сказал Эрнст им вслед. – Поняли?

– Иди к чёрту, – прошептал Расмус.

И синие джинсы с кедами отправились в сторону дома. Они медленно брели между сиреневыми кустами, такие усталые, такие грязные и в таких расстроенных чувствах, что готовы были окончательно разнюниться. «Союз спасения жертв несчастной любви» погрузился в траур: одна половина учреждения так горько всхлипывала, что вторая даже не представляла, чем её утешить. Понтус обнял Расмуса за плечи и сказал:

– Ну, не плачь. Завтра вечером они его отдадут.

Но Расмус никак не мог успокоиться:

– Завтра вечером! А представляешь, всё это время… Бедный Растяпа!

Конечно, ужасно, что всё это время Растяпа будет сидеть в одиночестве, с этим Понтус был совершенно согласен.

– Да что они ему сделают? – успокаивающе сказал он.

Понтус с опаской оглянулся в сторону Альфредова вагончика. Дверь была закрыта, но Берта стояла у окна и следила за ними злыми глазами.

Понтус ещё немножко подумал:

– Послушай, Расмус, – сказал он тихо, – а что, если мы спрячемся вон за той сиренью и посмотрим, куда они понесут Растяпу?

Расмус даже приостановился. Вот это Понтус! Именно такой друг и нужен человеку в беде.

– Ты правда останешься? – горячо выдохнул он. Сам он ради Растяпы готов был на всё, готов был подвергаться любой опасности, но Понтус… И ведь это даже не его собака! В этот момент Расмус так любил Понтуса, что его прямо в жар бросило.

– Иди вперёд, – сказал Понтус и подтолкнул Расмуса. – Берта нас караулит.

Они поплелись по узенькой тропинке к выходу. Вагончики и место, где проводились праздники, окружал заборчик, а чуть подальше была маленькая калитка, через которую проходил местный люд. В часы ярмарки у калитки на случай бесплатных гостей стоял сторож, но в такое раннее время его ещё не было. Совсем недавно они проскользнули как раз в эту калитку, и другого выхода с территории рынка не было.

– Сюда, – шепнул Понтус и указал на большой сиреневый куст у двери. – Если спрячемся там, они нас не увидят, а мы посмотрим, куда они пойдут.

Они опустились на колени и залезли в густые заросли: сквозь листву отлично просматривалась калитка. В их укрытии было сыро и грязно, Расмус почувствовал, что джинсы становятся ещё мокрее и чернее, чем были, и представил, какие выводы сделает утром мама, когда увидит его. Утром… А ведь уже и было утро. Он взглянул на часы. Была половина четвёртого, и Расмус начал опасаться, что не успеет вернуться к завтраку. Но воры с Растяпой тоже должны были поторопиться. Воры с Растяпой… От этой мысли Расмус стал кусать кулаки.

Но не успел он додумать её до конца, как на тропинке послышались шаги – Понтус тоже их услышал. Друзья придвинулись друг к другу, не смея даже перешёптываться. Сквозь листву, напряжённо замерев, они смотрели, как Альфредо и Берта приближаются к калитке. Берта несла под мышкой большой свёрток – Растяпа даже не скулил. Что, если они его уже… Расмус беззвучно заплакал.

– Делай вид, будто несёшь моей сестре картошку, – буркнула Берта Альфредо, когда тот проходил мимо куста сирени.

Но Альфредо был совершенно не похож на усердного продавца, который в половине четвёртого обходит покупателей на случай, если им вдруг приспичило картошки с утра пораньше. Он походил на того, кем и был: на негодяя, которому незнакомы страх или жалость. Больше того, он был уверен, что всё отлично устроилось. Альфредо безмятежно прошагал за калитку, оставив позади Берту, которая едва за ним поспевала.

В кустах сирени зашевелились. Ребята не сводили глаз со свёртка у Берты под мышкой. Надо во что бы то ни стало выяснить, куда они направляются и живую ли собаку несут. Расмус очень боялся, что Растяпы уже нет в живых… Злодеи ведь часто так делают: берут заложника, а когда с ним становится слишком много хлопот, избавляются от него и продолжают шантажировать родных, оставляя несчастным людям напрасную надежду. Наверное, этот гадкий Эрнст так и решил: сказать Расмусу, что Растяпа ещё жив, а завтра вечером унести серебро и забросить несчастную мёртвую собачку куда-нибудь в кусты. Но раз так, он очень ошибается. Если они что-нибудь сделают с Растяпой, их ждёт ужасная месть. Расмус решительно вылез из кустов.

– Иди вперёд, – шепнул он Понтусу.

И Понтус пошёл. Для преследования воров на Вшивой горке он был идеальным человеком. Он жил здесь всю жизнь и знал каждую стену, каждую дверь, каждый забор и двор. Он был как дома на этих извилистых холмистых улицах. Здесь он воображал себя то индейцем, то пастухом, то мушкетёром, так почему бы ему теперь не поиграть в преследователя – не понарошку?

– Такое ощущение, что они идут ко мне домой на чашку чая, – с удивлением заметил через некоторое время Понтус. – Пёс их возьми, мы почти на Столяровом холме!

Столяров холм был неподалёку от Вшивой горки. Пожар, уничтоживший в прошлом веке старый Вестанвик, пощадил лишь несколько низеньких домиков, и сейчас они утопали в сирени и считались самыми старыми зданиями города, и все гордились ими – только вот желающих там поселиться не находилось. На Столяровом холме жили большей частью старики, они сидели вечерами на своих кухоньках, выращивали цветы да рассказывали кошкам о том, как тихо было здесь во времена их молодости. Потому что теперь на самом верху холма стояло три нелепых трёхэтажных дома, в которых было полным-полно ребятни, и не самой воспитанной в мире! Они вечно нарушали покой стариков, гоняли кошек, лазали через забор за яблоками – нет, в прежние времена в Вестанвике не водилось таких непослушных детей.

Понтус был одним из них. Они с мамой жили в одной из сдававшихся внаём квартир по адресу Столяров холм, 14, за высоким забором, где во дворе теснились дровяные сараи да уборные. На Столяров холм вела узкая, холмистая улица Сапожников – как раз по ней и шли сейчас Берта с Альфредо, и если не знать, что у них в сумке, они вполне сошли бы за благопристойную вестанвикскую семейную пару.

И вдруг Понтус сообразил:

– Да ведь мы идём к госпоже Андерссон, к той самой, на которую ты вчера был похож с разбитой губой! Она как раз недавно сломала ногу и лежит в больнице!

– Если они спрячут Растяпу у неё в погребе, он перебудит весь дом. Если только он жив, – горько добавил Расмус.

Понтус задумался. Бедная госпожа Андерссон, она ведь такая законопослушная… как ей удалось заполучить в сёстры Берту? А впрочем, может, и Берта была не такой, пока не вышла замуж за Альфредо, если, конечно, он ей вообще муж.

Но раздумывать было уже некогда. Альфредо и Берта явно шли на Столяров холм. Берта заметно беспокоилась и с опаской озиралась по сторонам. Улица Сапожников была объята сном, первые лучи солнца отражались в оконных стеклах, а за пеларгониями, цветущими на подоконниках, ещё не видно было никакой утренней суеты. Нет, Берта могла быть вполне спокойна. Шторы за цветочными горшками были опущены, и никто не видел её подлости и глупости. Никто, кроме мстителей в джинсах и кедах, почти вросших в чью-то дверь в двадцати метрах от неё, и снова пустившихся в путь, едва она и Альфредо скрылись за холмом.