Courgot - Евгений Владимирович Сапожинский
* * *
Значит, М. Недозванский решил спать. Тоже своего рода умора. Тут же заорал будильник, и пришлось идти на работу. Как всегда, это было шоу. Проковылял на станцию электрички. Контролеров, как водится, в поезде не было. Как-то доехал. «Броневая». Согреваемый мыслями о предстоящей встрече с Ларисой, я шагал. Интересно, а как шагал Шагал? Белые грузовики стояли на месте. Какой апофеоз. Торжество. Фары, вооруженнные галогенными лампами. Трансмиссия — ни чета европейской. Двигатель, понятное дело, не в одну сотню сил. Это железо везли через океан. Или собирали здесь? В перспективе — библиотека, парк с убитым истребителем, и Московский с его жителями и вопросами. На перекрестке, как и заведено, улыбающийся гаишник. Улыбка его добра и загадочна, но на самом деле не сулит ничего хорошего. Плевать, я давно не вожу машину. Вот библиотека: уж сколько лет я воображаю, что познакомлюсь на ступенях этого храма искусства с женщиной, которая будет меня любить. Попробуем предположить, что любить она умеет. Конечно, она не та, что на картине того самого итальянского мастера, забыл его имя, помню только сюжет: лестница, на ступенях сидит барышня в белом и пишет, видимо, фиксирует события, а выше — толпа народу, идут какие-то разборки. На самом верху один мужик орет в ухо другому что-то важное, мол, наступает какой-то изрядный звиздец, девица же невозмутима. А может, она и не описывает эти события, а пишет что-то иное — письмо бойфренду, например. Увидев эту картину в глубоком детстве, я вообразил, будто понимаю, что такое любовь. Увы, все мои фантазии смахивают на творчество раннего Сильверберга. Типа «Пассажиров» («Наездники» в другом варианте перевода). Боимся мы себя. Лариса — в кайф, хоть и жучиться я с ней не стану. Коллега. Она меня очень хочет, но что поделаешь (интересно, с кем лучше жучиться — с Курго или Ларисой. Раз жучусь с Курго — следовательно, она лучше Ларисы. Железная логика). Имею я некоторые понятия, хоть это и смешно. Дело не в том, что она — коллега. Никогда.
А это вовсе и не библиотека. Ну ладно, тормози мысли, во двор. Я на работе. Последний вздох, иллюзия свободы — азиатские ларьки с шавермой и прочим. Хорошо бы пива, но на работе я не пью. Сейчас меня начнет иметь коллега Ларочка, причем ментально. Церебральный секс. В гробу я видел эту любовь. «Привет». — «Здравствуй, Марк». Переобуваюсь, и, прежде чем поговорить с Ларисочкой о работе или погоде, втыкаюсь в монитор. Ага, никаких особых изменений нет. Сейчас можно расслабиться — я пришел, первый клиент, как и второй, третий — наверняка будут левые. Однако деньги не пахнут. Мне, впрочем, пофиг — деньгами заведует Лариса, хотя и меня тоже могут спросить. Кассы, естественно, у нас нет. Малое, ну очень малое предприятие.
С моей стороны было невежливо отмалчиваться, но пришлось сразу включиться в работу. Кинув в сканер дядька, я врубил «Кэнон» на полную. И ошибся. Тут же меня обдышали дерьмовым запахом прошлогодних роз и сказали, что, мол, неплохо бы для начала включить режим просмотра. Спорить было в лом, да и поздно; машина уже радостно урчала, переваривая сюжет в единички и нолики. Спустя некоторое время на экране кое-что высветилось; как бы я хотел, чтобы Ларочке захотелось в сортир, или прилечь, или посмотреть телевизор. Сегодня ее присутствие меня редкостно напрягало. Ума не приложу, как можно работать в Фотошопе, смотря телевизор. Когда грядет серьезная работа типа монтажа, Лариса включает гадкий сериал и обосновывает — мне уже не один раз приходилось на нее наезжать, — это тем, что, мол, сия ботва позволяет ей расслабиться. Интересный подход! Я, если работаю, то уж работаю. У меня были терки с боссом — типа, зачем ты вырубаешь телевизор, когда работать надо. Фон не мешает. Ага! Вот Лариса, посмотри, делает и делает. А ты, дурак, вы…ваешься (не знаю, как к этим матюгам отнесется цензура, я бы таких авторов топил в ближайшем пруду за издевательство над языком). Ну да босс еще придет, а пока можно подискутировать.
— Как ты думаешь, — начал я разговор, только для того чтобы чего-нибудь сморозить. — «Кэнон» не дурит?
— Какое разрешение?
У меня поехала крыша. Нужно было услать Ларису любой ценой; просмотр дядька был интимным занятием, тем более что Курго это вряд ли бы одобрила. Все бы ничего, но тут ворвался Поджер. То есть босс.
Где мои файлы, заорал он с порога, вы, придурки, ничего не понимающие в цифрах. Идиоты, увязшие в пластиночно-метолгидрохиноновом кайфе. Вот ты, скажи мне, еще веришь в аналог? Ему было 64, прямо по битлам. («Пошел ты на х…», — подумал я, но промолчал.) Где заграны? А, вот они. Лариса пошла в клозет. Но вернулась слишком быстро. Это было не цифрово. Не виртуально. Реально.
«Кэнон», зараза, жрал информацию, и все было бы ничего, если б не дурацкие вопросы Поджера. Мол, что зачем и что к чему. Кое-что мне пришлось тихо свернуть. Что-то — закрыть. От обилия вариантов Поджер притащился и пошел в Великую Компьютерную — туда, куда простым смертным вход был запрещен. Я слегка вздохнул — но радоваться было явно рано, надо было спасти файл. Минуты этак через две из Великой Компьютерной, то есть из обиталища Ларисы вырвется бешеный Поджер, и начнет вопить, что все не так, и не так, как надо; нет, ребята, все не так, все не так, ребята; может быть, я с запозданием и пойму, что все не так; и даже поверю ему на какое-то мгновение. Все равно он подпишет меня идти на «Московскую» за аналоговыми загранами — сейчас мы работаем только в «цифре». Разбился красный светофильтр, а попробуй его найди. Эта станция почему-то раздражает меня. Однажды под дождем (я был простужен, октябрь) кто-то кинул на тротуар сотню, а я ее подобрал. Дождь. В электросиянии легко дать волю фантазии, я воображал себя восторженным героем. Вот подарок судьбы. Не то чтобы я шел след в след каким-то великосветским проституткам, роняющим бабки, — а дело в том, что путешествие по Московскому проспекту осенним вечером в такую погоду воленс-ноленс настраивает на лирический лад, пока вы не дойдете до очередной станции метро. Впрочем, пока дойдете, может совершиться масса приключений. Вот в чем беда: я перестал любить свой город. Он мне начал казаться дерьмовым, и возникло сильное желание уехать куда-нибудь подальше.
