Вечный юноша - Софиев Юрий Борисович
Потому что среди неимоверного множества мерзавцев
было в этой жизни наконец
столько нестерпимого сиянья
человеческих больших сердец.
60.
21/ III — отправил письмо Сосинскому.
Григ. Петников «Второй председатель Земного Шара». Первый — Хлебников.
Не говори, мой друг, Ты знаешь сам: Здесь вырваны листы, Там не хватает строчек… Ну, что ж! Они вернутся светлой ночью, А утром гаснут — как звезда — Потом, заполнив темный прочерк, — Всю правду Скажут нам в глаза.1956 г.
На холмах Грузии лежит ночная мгла; Шумит Арагва предо мною. Мне грустно и легко; печаль моя светла; Печаль моя полна тобою, Тобой, одной тобой… Унынья моего Ничто не мучит, не тревожит, И сердце вновь горит и любит — от того, Что не любить оно не может.61.
(Газетная вырезка со стихами: «Поэты начала XX века» из серии «Библиотека поэта» — К.Бальмонт, Ф.Соллогуб, Вяч. Иванов, Н.Гумилев, М.Кузмин, В.Ходасевич — Н.Ч.)
62.
Венец, то же, что и венок — сплетенные в виде круга листья, цветы. В. из васильков, лавровый В., венец терновый.
Венчик.
В. Шкловский
«Потом пришла война (1914 г.), и многие из нас пошли добровольцами. Пошел Пяст и не вернулся — попал в сумасшедший дом. Пастернака не приняли — не помню, почему. Маяковского принять побоялись».
Дело не в том, как все меняется, но как легко все забывается, и на этом основании из человека и из событий позднее делают миф, совершенно не похожий на реального человека и на реальные события. Маяковский после объявления войны (1914 г.), охваченный «империалистическим патриотизмом», около памятника ген. Скобелеву, читал стихи «Война объявлена» (?).
И сочинил подписи для лубков:
«Немец рыжий и шершавый Разлетался над Варшавой». «У союзников французов Гадких (?) немцев целый кузов».Брюсов писал стихи не менее воинственные.
(Свидетельство Эренбурга).
63.
«…Галич, — сказал я, пораженный жалостью и одиночеством, — я болен, мне, видно, конец пришел, и я устал жить в нашей Конармии…
— Вы слюнтяй, — ответил Галич, и часы на тощей его кисти показали час ночи. — Вы слюнтяй, и нам суждено терпеть вас, слюнтяев… Мы чистим для вас ядро от скорлупы. Пройдет немного времени, вы увидите очищенное это ядро, выймете тогда палец из носу и воспоете новую жизнь необыкновенной прозой, а пока сидите тихо, слюнтяй, и не скулите нам под руку».
Может быть, все это и так. Но Галичи — функция времени, величина, зависящая и переменная, выполняющая необходимую для каждого времени работу.
А «очкастые слюнтяи» — величина, к счастью для человека, постоянная. Бабель. Осип Мандельштам.
Сколько не кидается на их «плечи век-волкодав», а они — «не волк я по крови своей».
Сколько бы не зверел человек, а курилка все-таки жив. Жалость-любовь, доброта, доброжелательство, широкое понимание сложности и противоречивости человеческой души, презрение к насилию, человеческое достоинство — словом, подлинная человечность, без этого нет человека, без этого становится бессмысленна борьба.
Только на этом можно построить подлинно человеческое общество.
Помни! Только ради человечности
Стоит строить, (…) и жить.
Ю.С.
64.
(Конверт с надписью: «Анна Ахматова об Осипе Мандельштаме», в конверте — машинописный текст с пометкой карандашом: «Юрию Борисовичу» и автографом Ахматовой в конце послания — Н.Ч.).
О.Э. был врагом стихотворных переводов. Он при мне в Нащокинском говорил Пастернаку: «Ваше полное собрание сочинений будет состоять из 12 томов переводов и одного тома ваших собственных стихотворений!»
… К этому времени М. внешне очень изменился (к началу 1934), отяжелел, поседел, стал плохо дышать — производил впечатление старика (ему было 42 года), но глаза по-прежнему сверкали. Стихи становились все лучше, проза тоже… Во всем XX веке не было такой прозы. Это так называемая «Четвертая проза».
…18 мая 1934 г. его арестовали. В этот самый день я после града телеграмм и телефонных звонков приехала к М-ам из Ленинграда, где незадолго до этого произошло его столкновение с Толстым. Мы все были тогда такими бедными, что для того, чтобы купить билет обратно, я взяла с собой мой орденский знак Обезьяньей Палаты — последний, данный Ремизовым в России… Ордер на арест был подписан самим Ягодой… Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи. Ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате, было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел «Волка» и показал 03. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня.
… Пастернак, у которого я была, в тот день пошел просить за М. в «Известия» к Бухарину, я — в Кремль к Енукидзе (Тогда проникнуть в Кремль было почти чудом. Это устроил актер Русланов через секретаря Енукидзе). Е. был довольно вежлив, но сразу спросил: «А может быть, какие-нибудь стихи?» Этим мы ускорили и, вероятно, смягчили развязку (Приговор: «Три года Чердыни», где О.Э. выбросился из окна больницы. Потому что ему показалось, что за ним пришли, и сломал себе руку, — см. «Стансы». (Надя послала телеграмму в ЦК. Сталин велел пересмотреть дело и позволил выбрать другое место, потом звонил Пастернаку.*). Остальное слишком известно.
* Все, связанное с этим звонком, требует особого рассмотрения. Об этом пишут обе вдовы — и Надя, и Зина — и существует бесконечный фольклор. Какая-то Триолешка осмелилась написать (конечно, в пастернаковские дни!), что Борис погубил Осипа. Мы с Надей считаем, что Пастернак вел себя на крепкую четверку. Еще более поразительными сведениями о М. обладает Роберт Пейн в книге о Пастернаке. Там чудовищно описана внешность М. и история с телефонным звонком Сталина. Все это припахивает информацией З.Н.П., которая люто ненавидела М-ов и считала, что они компрометируют ее «лояльного мужа». Надя никогда не ходила к Б.П. и ни о чем его не молила, как пишет Пейн. Эти сведения идут от Зины, которой принадлежит знаменитая бессмертная фраза: «Мои мальчики больше всего любят Сталина, потом маму».
…Бухарин в письме к Сталину написал: «И Пастернак тоже волнуется». Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с М. будет все в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. «Если б мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле. «Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?» — «Писательские
организации не занимаются этим с 1927 г.» — «Но ведь он ваш друг?» — Пастернак замялся и Сталин после недолгой паузы продолжал вопрос: «Но ведь он же мастер? Мастер?» — Пастернак ответил: «Это не имеет значения»… (Б.Л. думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы). «Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить». — «О чём?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку.
