Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич
Поздравляю Вас с Новым годом, дорогой, милый друг! Посылаю Вам самые горячие пожелания счастия и здоровья; всем, с Вами находящимся, передайте, пожалуйста, искреннейшие поздравления мои.
Если будете писать мне, прошу адресовать: Вerlin, Leipzigerstrassе, 37. Bote u. Bock. Pour remettre a M. P. T.
Будьте здоровы, дорогая! Дай Вам бог всякого счастия.
Беспредельно преданный
П. Чайковский.
Главное, будьте здоровы! Надеюсь, что Вам хорошо в Belair.
1888
409. Чайковский - Мекк
Любек,
1888 г. января 2-10. Любек-Гамбург.
2/14 января 1888 г.
Милый, дорогой друг мой!
Я стал до того беспамятлив, что решительно не могу припомнить, писал ли я Вам, почему и для чего попаду в Любек. Я приехал сюда отдохнуть и насладиться хоть несколькими днями одиночества. Вот уже четвертый день, что я здесь. Первые три дня были для меня самыми приятными и счастливыми, насколько при подобных обстоятельствах может быть приятность и счастие. Я невыразимо наслаждался возможностью молчать, никого не видеть, кроме встречных на улице незнакомцев, быть, одним словом, свободным от всякого напряжения и насилия над собой. Успел позаняться, т. е. приготовить к гамбургскому концерту вещи, которые вновь буду дирижировать; успел вообще собраться с мыслями, придти в себя. Даже тоска по родине меня на время оставила, и Новый год я встретил одиноко, в своем номере, нисколько не предаваясь унынию. Увы! Вчера вечером всё испортилось. Я пошел в оперу, меня узнали, в антракте масса каких-то господ пришла со мной знакомиться, я был измучен вопросами: как, почему, зачем? - и т. д. Приставали, чтобы я пошел в какой-то клуб, чтобы на другой день, т. е. сегодня, я завтракал там-то, обедал там-то, и, между прочим, особенно был назойлив какой-то русский, Огарев, рассказывавший про свои сочинения, желавший мне их показать и доведший меня до полного отчаяния. Я сказался больным, уверил всех, что уезжаю сейчас же, и сегодня весь день не выходил из комнаты. Раз что нужно скрываться, - удовольствие прошло.
Сегодня, милый друг мой, я получил очень важное и радостное известие. Государь назначил мне пожизненную пенсию в три тысячи рублей серебром. Меня это не столько еще обрадовало, сколько глубоко тронуло. В самом деле, нельзя не быть бесконечно благодарным царю, который придает значение не только военной и чиновничьей деятельности, но и артистической.
Я думаю, что при теперешних обстоятельствах Вам интересно будет постоянно следить за моими композиторскими и дирижерскими подвигами, и я решил писать Вам понемножку большие письма, в которых буду отмечать всё, могущее быть Вам интересным.
10/22 января. Гамбург.
Дорогой друг мой! Я благополучно отделался от моего здешнего концерта. Было три репетиции. Музыканты относились ко мне, как и в Лейпциге, с величайшей симпатией и даже восторгом. Концерт прошел вполне благополучно. Я исполнил: 1) Серенаду, 2) фортепианный концерт (играл пианист Сапельников, и играл отлично) и 3) вариации из Третьей сюиты. Успех был большой. После того был большой раут с ужином у директора Филармонического общества, Бернута. Я говорил ответную речь по-немецки!!! Вчера было торжество в мою честь в Tonkunstler-Vеrеin. Бесконечное число знакомств, посещений, визитов. Я утомлен до безумия. В газетах читаю о себе похвальные отзывы; хотя, конечно, есть и очень странные суждения, но, в общем, пресса ко мне так же симпатична,, как и музыканты и публика. Посылаю Вам, дорогой друг, одну из статей.
Простите, ради бога, что пишу мало и недостаточно обстоятельно, но я с ума схожу от усталости. Буду продолжать понемногу сообщать Вам о всём со мной происходящем.
Будьте здоровы, дорогая моя!
Здоровы ли Вы? Как давно я не имею известий об Вас! Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
410. Мекк - Чайковскому
Belair,
19/31 января 1888 г.
Дорогой, несравненный друг мой! Как я Вам благодарна, что Вы сообщили мне Ваш адрес и тем дали возможность поздравить Вас с наступившим Новым годом и пожелать Вам в него всего, всего, что есть наилучшего в жизни человека, а главное, здоровья, потому что при нем только и можно пользоваться другими благами жизни. От всего сердца поздравляю Вас также, дорогой мой, с монаршею милостью и горячо радуюсь, что Вы имеете такого покровителя и поклонника; пошли господь и ему здоровья за то, что он умеет ценить и награждать таланты. Скажите, кстати, дорогой мой, правда ли это, что Вы со времени коронации имеете звание придворного композитора за которое также получаете по три тысячи рублей в год? Мне это говорил Данильченко, но я ему мало верю.
Мне очень часто играют Ваши сочинения на скрипке, на виолончели и в четыре руки на фортепиано, и тогда я наслаждаюсь, всё тяжелое, всё дурное в жизни отлетает далеко, и я только счастлива этими звуками, этим божественным значением их.
Я бесконечно рада, милый друг мой, что Ваша слава растет не по дням, а по часам, но вместе с тем мне ужасно жаль Вас, что Вам приходится делать себе такую ломку, но что делать, - хорошее даром не достается. С Вами ли, по крайней мере, Ваш Алеша? А то ведь без него Вы были бы лишены даже простого комфорта.
Из России я не получаю ничего радостного, а, напротив, печальные вести о том, что все больны и больны: у бедной моей Саши все дети больны разными болезнями легких. Старший мальчик, Маня, только что поступил в Училище правоведения, отлично учился, как вторично заболел воспалением легких и теперь опять не выходит. Мой любимец, сын Володи, Воличка также всю зиму болен, и другие тоже всё хворают. Но парочка, Коля и Анна, должны уже быть теперь в Москве; Вы, вероятно, знаете, дорогой мой, что Анна опять ожидает разрешения, и вот к этому-то случаю они и приехали в Москву. Они так пристрастились к своему Копылову, что совсем несчастные люди, когда им надо уезжать оттуда, но зато бесконечно счастливы от ожидания нового члена семейства. Сашок с женою живут в Москве, в моем доме. Сашок всё сидит за книгами, всё учится - это его страсть; теперь берет уроки бухгалтерии, потому что я очень желаю, чтобы он поступил в какой-нибудь банк на службу. Я надеюсь, что ко мне скоро приедет ”мой Володя с семейством; я буду ужасно рада.
У меня здесь тихо, однообразно, но хорошо. Моя жизнь в настоящее время есть диаметральная противоположность Вашей, милый друг мой. Насколько Ваша разнообразна и богата всякими дарами, настолько моя монотонна, неинтересна и бездарна, но, конечно, каждому то, на что он имеет право. У нас в настоящее время лежит снег и пять градусов мороза по Реомюру, но это всё-таки не мешает нам играть в крокет на воздухе. Очень, очень благодарю Вас, дорогой мой, за присылку мне газетной статьи о Вашем концерте; мы уже и раньше читали в немецких журналах отзывы об нем. Конечно, Вашу музыку очень хвалят, но мне всё-таки не нравятся эти немецкие критики: я понимаю один отзыв о Вашей музыке, это - восторг, тем более, что Вы исполняли Первую сюиту; она такая чудная, а восторга-то у них никогда и не найдешь, - амфибии!
Будьте здоровы, мой милый, безгранично дорогой мне друг. Если можно, не откажите сообщить мне и далее Ваш адрес, да, пожалуйста, милый друг мой, напишите мне о звании придворного композитора. Всею душою горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
411. Чайковский - Мекк
[Берлин]
23 января/4 февраля 1888 г.
Милый, дорогой друг мой!
Я очень обрадовался, приехавши в Берлин, когда в числе писем оказалось Ваше. Я уж, было, хотел телеграфировать Вам вопрос о здоровье. С тех пор, как я писал Вам в последний раз, я провел два дня в Магдебурге, небольшом, но очень красивом городке, где я искал отдохновения и одиночества. Затем провел несколько дней в Лейпциге. Там надеялся я прожить тихо и покойно в обществе семейств Бродского и Зилоти, но оказалось, что сохранить инкогнито было невозможно, и вследствие того я постоянно получал приглашения и проводил время в многолюдных обществах, вследствие чего очень устал и приехал в Берлин вовсе не освеженный, а, напротив, более чем когда-либо тоскующий и мечтающий о России и уединенной жизни. Иногда я с ужасом спрашиваю себя: зачем я добровольно терзаюсь, для чего гоняюсь за заграничной славой, когда эта последняя и без того должна придти, если я ее достоин? Очень часто под наитием таких мыслей я прихожу в отчаяние, плачу, глубоко страдаю, а потом, когда сошла удачная репетиция или самый концерт, совсем противоположное настроение овладевает мной, даже является жажда и на будущее время иметь возможность заставлять иностранцев слушать мою музыку... Словом, подобно всем слабым и нерешительным характерам, я беспрестанно перехожу от одной крайности к другой, а время тянется, тянется бесконечно... Ужасаюсь при мысли, что не ранее апреля или даже мая попаду в Россию.
