Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Я просил бы Вас, дорогая моя, прислать мне просимую мной сумму сюда, по моему обычному адресу, но, если возможно, в виде чека на какой-нибудь банк, ибо, не будучи здесь нигде прописан, я не могу получать денежных пакетов. Да и вообще, в этой форме мне удобнее и приятнее было бы получить эту сумму. А теперь, прежде чем перейду к другому, умоляю Вас простить меня за причиняемое мной беспокойство, именно за беспокойство, ибо совершенно уверен в том, что Вы никогда не посетуете на меня за то, что прибегаю к дружеской помощи Вашей. Итак, простите ради бога!

Я до сих пор еще не вполне оправился от лихорадки, которая вот уже скоро две недели преследует меня. Страданий она мне причиняет весьма немного, но скверно отражается на нравственном и душевном состоянии моем. К тому же, она заставила меня отступиться от моего обычного образа жизни, а это всегда дурно влияет на меня. Уже одно то, что купаться нельзя, весьма большое для меня лишение. До сих пор еще поглощен корректурой “Мазепы”, и не ранее, как недели через две, совсем покончу с этой обузой. Мне чрезвычайно приятно думать, что Коля и Сашок в Каменке. Согласно Колиному обещанию, жду письма его оттуда.

Будьте здоровы, дорогой, добрый друг, и пожалуйста простите за беспокойство.

Ваш до гроба

П. Чайковский.

142. Мекк - Чайковскому

Плещеево,

29 июля 1883 г.

Милый, бесценный друг мой! Как мне жаль Вас во всех Ваших неприятностях. Идеальным и поэтичным натурам, как Ваша, конечно, в высшей степени неподходящи такие дрязги, как закладывание вещей и т. п. и я не могу не попенять Вам опять, милый, дорогой друг мой, за то, что Вы не обратились ко мне прежде, чем подвергать себя такой'процедуре. Вы знаете, как я желала бы оградить Вас от всяких неприятностей в жизни и какое было бы для меня счастье оказывать Вам какие-нибудь услуги. Спешу послать чек и только на тысячу рублей, потому что я никогда не доверяю нашим русским почтам, когда посылаю денежные документы незастрахованными; я всегда ожидаю, что они могут пропасть, и поэтому, как обыкновенно, посылаю чек отдельно и прошу Вас, дорогой мой, если Вы его не получите, сейчас уведомить меня, и я вышлю другой.

Какие известия Вы получили из Парижа, каково состояние Татьяны Львовны? Бедная Александра Ильинична, едва ли она скоро успокоится за это дитя. Я от Коли не получила еще ни одного письма, но с нашими почтами это неудивительно. Он, я думаю, на седьмом небе от счастия, что находится с Анною, и мне ужасно жаль его, когда я думаю, что уже половина времени его пребывания в Каменке пролетела. Время так быстро летит, что даже жутко становится; мне так не хочется уезжать из своего Плещеева, так не хочется, чтобы лето кончилось.

Касательно вопроса о том, чтобы Вы могли, дорогой друг мой, во всякое время поселиться в Плещееве, я сделаю все распоряжения и, конечно, всегда буду рада иметь Вас своим гостем, но мне жаль, что зимою Плещееве не может произвести на Вас хорошего впечатления; я думаю, что занесенный снежными сугробами он имеет очень печальный вид, и прогулки невозможны.

Как мне жаль бедного Губерта, что он потерял место, и как Вы добры, дорогой мой, и всегда готовы заботиться о других. Мне очень было бы интересно знать, что Вам удалось сделать у директора Алексеева.

Это время у нас холодно. Что это Вы хвораете, дорогой мой, обращались ли Вы к доктору и употребляете ли Вы что-нибудь против Вашей лихорадки, принимаете ли Вы хинин, или это, быть может, гастрическая лихорадка?

У меня в настоящее время гостят четверо детей моей Саши, которая, бедная, должна была везти своего мужа в Франценсбад пить железные воды и делать ванны. Он так малокровен, ее муж, что постоянно болен, и она, бедная, никогда не знает покоя; так и теперь она приехала ко мне с детьми погостить на неделю, а муж ее поехал к своей матери в Новгородскую губернию. Вдруг через три дня оттуда телеграмма, что граф нездоров. Она летит туда (а это около Болотова, на Николаевской дороге), зовет доктора, тот советует ехать в Франценсбад, и она, бедная, вместо отдыха у меня в Плещееве, должна была бросить детей (что для нее ужасно тяжело) и везти его во Франценсбад, потому что без нее он не может ехать. Боже мой, какая чудная натура у этой женщины, и как ей тяжело на свете.

До свидания, мой милый, дорогой друг мой. Дайв вам бог скорее избавиться от Вашей лихорадки и кончить корректуру “Мазепы”. Всем сердцем безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

143. Чайковский - Мекк

Подушкино,

1 августа 1883 г.

Милый, дорогой друг!

Оба письма Ваши получил. Бесконечно благодарю Вас за исполнение просьбы моей и убедительно прошу не сетовать за то, что в подобных случаях не прямо прибегаю к Вам, а предварительно пытаюсь (к сожалению, неудачно) выручать себя другими путями. Это происходит оттого, что мне, во-первых, не хочется беспокоить Вас, во-вторых, мне чрезвычайно совестно, что, быв благодаря Вам так широко обеспечен от денежной нужды, ухитряюсь всё-таки от времени до времени путаться в финансовых делах своих. В мои годы такого рода легкомысленное отношение к материальной стороне жизни непростительно и постыдно. Единственное оправдание мое - обстоятельства, не зависящие от моей воли, заставляющие не ради себя, а ради других выходить из своей нормы и запутываться в делах своих.

Я публиковал в газетах о потере своей и назначил третью часть тому, кто доставит в магазин Юргенсона. Никто не явился.

Таня, наконец, в Каменке. Меня уведомляет об этом находящаяся при ней компаньонка. Субсидия моя, без которой они не могли бы двинуться в путь, была получена вовремя. Путешествие они совершили благополучно, но Таня продолжает дурно себя чувствовать и по временам страдает сильным нервным расстройством. Оба родителя в восхищении, что она дома, и покамест в Вербовке царит, по-видимому, самое счастливое всеобщее настроение. Но сердце мне говорит, что это не надолго. Там, где Таня находится, не может быть долгое благополучие.

Если судьба моя приведет меня зимой в Плещееве, то не опасайтесь, дорогая моя, чтобы я не оценил его. Русский зимний пейзаж имеет для меня много прелести, и на время очутиться в тихом деревенском доме зимой, это имеет своего рода прелесть. А впрочем, я не теряю надежды и весной или ранней осенью побывать там.

Здоровье мое всё это время не совсем хорошо. Благодаря хинину я несколько времени был совсем здоров, но вчера с самого утра начал чувствовать ломоту во всем теле и лихорадочное состояние. Вечером снова прибег к хинину. Ночь провел скверную. Но всё это сущие пустяки, о коих и говорить не стоит.

Мои хлопоты о водворении Губерта в консерватории в качестве профессора не привели покамест ни к чему. И сам Губерт, по-видимому, считает для себя слишком трудным и тяжелым вступить снова в среду людей, по большей части ему очень враждебных, да и в консерватории его очень не хотят, и даже те немногие, которые сохранили к нему дружеское расположение, уверяют меня, что он так себя поставил, что возвращение его мыслимо разве только со временем, когда поуляжется буря, разыгравшаяся этой зимой в московском музыкальном мире. Что касается Алексеева, то он на мои вопросы отвечал очень уклончиво и сказал, что, конечно, не будет мешать Губерту вернуться профессором, но уверен, что сам Губерт этого не захочет. Сейчас я получил от последнего письмецо, в коем извещает, что только что приехал в Москву и желает меня видеть. Если здоровье позволит, завтра отправляюсь в Москву.

Мне от души жаль бедную Александру Карловну. Нельзя не умиляться перед ее энергией и цельным, сильным характером. Когда возвратятся Коля и Сашок, я очень бы желал повидать их, и попрошу их убедительно навестить меня в Подушкине. Бедный брат Модест пишет мне, что по причине двухмесячного бездождия и страшной засухи ему очень невесело живется в Гранкине. Он с нетерпением ждет меня.