Место явки - стальная комната - Орлов Даль Константинович

Мне то было ясно, что даже если, корежа оригинал, умолчать о юридических тонкостях, то все равно удаление столь важного персонажа повлечет за собой существенные изменения в тексте, заставит поменять целый ряд сюжетных положений.

В чем же провинилась почти девяностолетняя к тому времени старуха, младшая дочь Толстого, перед советским государством, перед его бдительной цензурой?

Незадолго до Второй мировой войны она при поддержке группы русских эмигрантов, среди которых был и Сергей Рахманинов, организовала и возглавила «Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней». В историю эта благотворительная организация вошла под кратким названием — «Толстовский фонд». Советская пропаганда выливала на этот фонд ушаты помоев: и с ЦРУ он связан, и шпионов поддерживает, и диссидентов подкармливает, и вообще собрал под свою крышу сплошь изменников Родины. Вот и запретили в порядке пропагандистского отмщения даже упоминать имя Александры Львовны в России — и в печати, и, как выяснилось, в пьесах тоже.

Вникая в яснополянскую ситуацию, мне, чем дальше, тем больше, начинало казаться, что иным молодым членам семьи не помешало бы добрее быть к своим немолодым родителям, больше следовать примеру Татьяны, чем Александры. Последней отец даже тайно передал записочку: «Ради Бога, никто не упрекайте мама и будьте с ней добры и кротки». Но не очень прислушивались там к слову простого сострадания, не смогли быть кроткими, слишком увлеклись «идеями».

Так что, прямо скажем, в первом варианте пьесы, попавшем в цензуру, Александра Львовна отнюдь не выглядела ангелом. В согласии со своей прямолинейной правдой, молодая, сильная, решительная, она действовала так, как действовала. Вряд ли ее можно было принять за положительного героя драмы. Но в главлите в тонкости не вникали: коли велено не упоминать вообще, то и не надо упоминать — убрать для ясности.

Надо было принимать решение: или упереться и, значит, поставить крест на всем проекте, или все-таки отказаться от персонажа «дочь Александра». И порадоваться, что хотя бы не потребовали убрать Льва Толстого.

Согласиться на экзекуцию — исключить из пьесы персонаж, конечно, было очевидным конформизмом. Простительным или не очень? Думаю, все-таки первое. Та же Александра Львовна, издавшая вместе с Чертковым три тома неопубликованных произведений отца («Посмертныя художественныя произведенiя Льва Николаевича Толстого». Под редакцiей В. Черткова. Изданiе Александры Львовны Толстой. — Во студенчестве я купил эти три книжки за 3 рубля), даже она в комментарии к «Отцу Сергию» сообщила: «Те места в тексте, которые выпущены по цензурным соображениям, везде заменены точками». Пошла, значит, на соглашение…

Сыграть в принципиальность и тем самым отказаться от пьесы было бы равно самоубийству. Такой путь пройден! Вот уже и положительный отзыв пришел из Института мировой литературы. Старший научный сотрудник, кандидат филологических наук Л. Громова-Опульская, сделав, конечно, непременные в таких случаях незначительные замечания, написала:

«В пьесе Даля Орлова видна основательная эрудиция, в диалогах и сценах умело использованы многочисленные источники: незаконченная автобиографическая драма Л.Толстого «И свет во тьме светит», письма, дневники, мемуары, документы, относящиеся к уходу Толстого из Ясной Поляны. Этот разнообразный фактический материал автор сумел художественно переосмыслить, придав ему цельность, драматургическую законченность… Несмотря на то, что можно понять стремление драматурга оживить действие, придать ему зрелищность (это, как известно, обязательное требование театрального жанра), думается, что улучшение пьесы по линии выделения в ней черт, показывающих величие Толстого, пошло бы произведению на пользу… Предпосылки для создания именно такого образа писателя в тексте пьесы имеются… Подводя итог, могу сказать, что пьеса о последних годах жизни Толстого, написанная Д. Орловым, несомненно, представляет интерес для современного зрителя».

Собственно, другого выхода я не видел — надо продолжать.

Надо было придумать, как, убрав столь важный персонаж, не нарушить целостность пьесы, сохранить ее глубинный смысл. Это не механическая работа — вычеркивай, где Александра Львовна, и дело с концом. Ведь все уже сцеплено, взаимосвязяно, внутренне обусловлено и взаимозависимо. Тронешь одно — отзовется в другом. Надежда была на достаточно подробное знание деталей яснополянской ситуации, роли в ней каждого, кто оказывался или мог теперь оказаться персонажем пьесы, ну и, конечно, общая сугубо драматургическая изворотливость, если не называть последнее умением или даже мастерством.

Вместо персонажа «дочь» я ввел персонаж «переписчица». Эта переписчица не с потолка была взята — в доме Толстого действительно работала переписчица Феокритова — особа, полностью созвучная Александре Львовне по реакциям на окружающее, по симпатиям и антипатиям, по готовности совершать те поступки, которые были бы любезны именно младшей дочери Толстого. Многие действия и реплики, без которых сюжет просто бы не мог состояться, лишенный Александры Львовны, я передал ей.

Кроме того, персонаж «младший сын», читай — Лев Львович, по отношению к общему конфликту в доме принадлежал, условно говоря, к той же группировке, что и его младшая сестра. Поэтому к нему без особых смысловых утрат, после соответствующей обработки перешли некоторые ее слова.

Понятно, что пришлось вмешаться и в ряд сугубо сюжетных положений, уводя за кулисы Александру Львовну и включая в действие другие персонажи.

В очередной раз перепечатав пьесу, теперь, так сказать, в ее послецензурном виде, снова отнес в министерство. Министерство снова отправило ее в цензуру. И вот, наконец, 19 июля 1972 года пьеса получила главлитовское разрешение. Если считать от момента, когда я в первый раз ставил точку, на все про все, на все необходимые формальности, ушел год.

К сожалению, «Ясная Поляна» и поставлена была, и опубликована именно в том — пост-цензурном варианте. В этой книге я впервые публикую ее в подлинном виде, так, как она выглядела до вмешательства главлита. Многое, что еще не так давно казалось значительным, трудноодолимым, обязательным, забывается. А помнить надо. Сегодня трудно ощутить во всей реальности то состояние внутренней скованности, унизительной зависимости, в котором оказывался каждый пишущий, как только начинал писать что-либо. Чтобы обезопаситься от возможных осложнений и душевных травм, непроизвольно включался «внутренний редактор» — это когда сам не делаешь того, что, понимаешь, «не пройдет». Но часто не спасало и это. Ты, как говорится, предполагаешь, а тобой располагают.

Цензурные эскапады с «Ясной Поляной» показывали, что система стала по-существу той вдовой, что сама себя высекла. Во всех смыслах, казалось бы, нужное ей, серьезное, важное она отказывалась распознавать, костенея под грузом ею самою рожденных пропагандистских штампов. Поэтому и закончилась.

Разрешенная к постановке пьеса жгла руки: кто же ее в конце-то концов поставит?!

Попытки увлечь некоторых мэтров, вы помните, закончились ничем.

У Толстого где-то есть фраза: если долго вглядываться в одну точку, она вырастает в бесконечность. Точка приложения всех моих сил была теперь одна. Я упорно вглядывался в нее, вглядывался, но действительно ничего, кроме бесконечности, за ней не обнаруживал.

Признаться, за все свои драматургические годы так и не удалось понять закономерность, по которой пьеса или сценарий находят своего режиссера, а затем и свою так называемую «производственную» судьбу. Каждый раз — стечение обстоятельств. Если можно случайности назвать закономерностями, то тогда это именно тот случай.

И вот лечу в Омск. Командировка по линии (соблюдая бюрократический сленг) Бюро пропаганды советского киноискусства. Там предусмотрены выступления в больших залах, ответы на записки — встречи со зрителями. В нашей небольшой группе — молодой Коля Губенко. Известный актер любимовской Таганки впервые как режиссер поставил тогда фильм — «Пришел солдат с фронта». В главной женской роли у него Ирина Мирошниченко. Лента еще не вышла в прокат, в Омске будут самые первые показы публике.