Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев
Стояла у всех в глазах «дрань» да нищета Лукерьи, женились парни, любились, а Саша все одна да одна. Ломит работу с мужиками, одна на все руки. Всякую копейку отдаст мамоньке да пьяницам-братьям. Вот однажды приходит Саша к деду — тихая, одета чисто, будто прифрантилась, даже. — «Батюшка, я письмо пришла просить у Вас (это метрику, значит) — замуж я собралась». — «Ну? За кого, Саша?» — «Да за Василья Зуева, плотника». — «Так-себе мужичонка. — „Ни с чем пирожок“, ведь это, Саша, неужели-то его ты полюбила?» — «Да не знаю, батюшка, а только все дома-то попрекают, что девка сижу, братья жениться хотят. Делиться надо». Вздохнула. Ничего не скажешь… «Вот что, Саша, подумай ты, девушка ты молодая, еще кто получше найдется, а из дома-то уходи, не бойся, приходи служить к матушке, коли хочешь. Подумай сперва!»
Ну, думала… Отказала «Ваське-Зую». Письмо ему написала, что, дескать, мало его знает, а без любви перед Господом не встанет. А у того случись несчастье — порубил себе ногу… Саша-то в письме ему деньги обратно послала, 30 руб. «выкупу» он матери дал. Ну а тот, как порубил ногу, пишет ей, что «дескать, это воля Ваша, Александра Андреевна, а деньги я не приму обратно, а еще прошу я Вас меня нещастного хоть в больнице навестить». Саша пошла. Лежит, плачет. Пожалела. Сговор был. «Приехал на сговор мой Вася, а от него ни песен, ни басен, смотрят все, изба полнехонька набилась, а я то заливаюсь-говорю, выгородить хочу его. Так и просидел ровно рыба». Васька-Зуй без гроша, жить-то надо было у его родителей. Как у его родни жили… и не описать. Бедные, да жадные… У Машутки-то, у меньшой-то его сестренки, всего один сарафан был, и в пир, и в мир, и в добрые люди. На них же еще работала опять Саша. Хотелось ей повылезти из нужды, стала Васю подбивать взять и ее с собой в город, в прислуги. А свекровь уцепилась: не пущу. Еще бы: такие-то золотые руки. Саша твердо решила: в город, а там и Манютку еще вытяну из бедноты. По себе знала, каково бедной-то невестой сидеть. Свекор со свекровью сперва паспорта не давали. Обещали по скольку-то им присылать в месяц. А на прощанье сказали: «Подумайте, да кабы вам на обратный-то путь хватило, да на котомку милостыню собирать». Саша сказала себе: «Нет, не бывать этому, всякому мурлу сноровляла, а в городе да не сумею!» Тянула из сил последних, все почти что отсылать должны были в деревню, а все-таки справила она Васе «тройку» (* Это костюм так деревенские зовут.) и часы купила, сама оделась на диво и приехали домой на сенокос, не на кляче, а на почтовой паре. Взяла Саша Машутку с собой. Потом она у меня была няней, а Яйюшка в кухне работала и ночью спала в детской со мной и… Манюшкой (она тоже была очень еще молода). Маню я звала «Макулька». — Много связано у меня с ней. А Яйюшка, до нас (я забежала вперед) жила у многих. Васька пил. Когда мама моя вышла замуж, то взяли их обоих. Много чего было. Яйюшка жизнь свою на меня полагала. Помню: ездила она на свадьбу (много после) моей Макульки в деревню и простудилась под дождем едучи. Ревматизм схватил ее, скрючило пальцы, а в то время были случаи холеры. Плачет наша А[лександрушка] — что такое? Гостил тогда у нас дядя — доктор, а когда уехал, — призналась: «Боялась, что „Митинька“-то отправит в бараки, крючит меня, видно холера…» Лечили ее от ревматизма. А Васька пил. Деток не было. После «Макульки» А[лександрушка] взяла еще одну сиротку, Варюшку. Трудно ей стало работать у нас с ревматизмом, а без дела, как ее не убеждали, сидеть не хотела. Уехали они с Васькой-Зуем и Варей за Волгу, зажили чистенько, хозяевами. Она ходила торговать селедками. Его-то заработка не хватало. Много чего было. И как Васька — ничтожество, опускался, на один день когда без нее оставался, когда она была в больнице. Как она за него же еще страдала. Во время революции А[лександрушка] ходила промышлять дрова на топливо, ловила какие-то бревна в Волге. А потом мы узнали: умерла от столбняка! Она своими трудами скопила кое-что для Варюшки, и та ходила уже полубарышней. Тоже — пустышка, кажется. Сколько бы рассказала тебе об этой исключительной женщине. Она никогда не жила для себя. Нас любила больше своей родни. А сколько у нее было прибауток, песен… Когда ее еще девчонкой шпыняли «в людях», спьяна, — она песни пела. Сама рассказывала. Прости, что так увлеклась. Но м. б. тебя отвлечет это немного от дум о болезни?!
Целую тебя Ванёк. Боженька тебя поправит! Не сомневайся! Будь тих, покоен. Ольгуля с тобой душой! Обнимаю тебя сердцем. Оля
[На полях: ] Я расписала тебе жизнь Яйи, но, увы, — ее портрет опять не вышел! В чем же дело? Скажи!
А Ульяна — тоже своего рода _г_е_р_о_и_н_я. Чудесная тоже. Но я ее не знаю. Много у наших перебывало разных людей… Макульку я видала уже… здоровой, очень красивой бабой, с 3-мя детьми и в ожидании 4-го. Я была уже девушкой, лет 16-ти. Мы неловко смотрели друг на друга, — она не смела сказать «Олинька», а я — «Макулька». Она ждала приема больных у моего дяди. Его всегда осаждали из всего округа, стоило ему приехать, хоть на день. Болел ее сынишка чем-то. Я любовалась на эту красавицу, ничем не похожую на брата Ваську. Она богато вышла замуж и была счастлива. Александрушка вывела-таки ее в люди!
Напиши, _к_а_к_ ко мне «Юля»?
[Поверх текста: ] Обратно!112в
15
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
28. VIII.42 9 ч. утра
Бесценная Ольгунка, еще раз — об Александрушке113 — дивно! Ты не сознавала, что писала «рассказ», не «озиралась» и была _с_в_о_б_о_д_н_а! Дивный образ! И ка-кой народный язык! Какая святость русской души! Вот, милочка, и после этого ты еще дерзнешь говорить о никчемности и бесцельности?!
